IGRUNOV.RU :: Глава 8. Походы

Воскресные походы, о которых я рассказывал, – это, так или иначе, только подготовка к настоящим, большим походам и для нас, организаторов, и для новичков. Теперь расскажу об этих больших походах.

В университетские годы я ходил в походы или ездил в альплагеря каждые каникулы за исключением трёх зим, когда для этого возникли серьёзные помехи (на 2-м курсе – комсомольское бюро, на 4-м – ранение).

Для удобства ориентирования начну с того, что приведу список своих походов университетского периода [1].

Первый из этих походов, кавказский, был ещё в мой первый университетский период – до жизни на Ленгорах. Потому я и рассказал о нём раньше.

А начиная с зимнего валдайского я проводил походы уже в совсем другой роли – как организатор факультетского туризма, и группы для них формировались в воскресных походах и «звёздочках».

Из лыжного похода по Валдаю почти ничего не запомнилось. Например, о маршруте помню только исходную точку – станция Осташков. А из участников – только Серёжку Яценко да свою однокурсницу Таню Владимирову (уже однажды упоминавшуюся).

Маршрут был подобран достаточно случайно – такое нередко бывает с первыми походами, когда по недостатку опытности не знаешь ни куда, ни зачем идёшь – разве что для приобретения опыта. Наверное, потому о самом маршруте ничего и не запомнилось.

Были нормальные для этих мест морозы – где-то около минус 10, иногда чуть холоднее. Хорошая русская зима. Когда удавалось отвлечься от морозов, радовались прекрасным зимним пейзажам: нетронутые леса, поля, чистый снег. Цивилизация где-то далеко, далеко. Шли мы по дорогам от деревни к деревне, которые попадались каждые 5-10 километров. (Места, как видите, там были хорошо заселёнными). Ночевали в избах. В избах же останавливались и пообедать среди дня. Так что заблудиться или слишком замёрзнуть нам не угрожало. Тем не менее, при движении мороз пробирал, и чем ближе к вечеру, тем больше мечтали попасть наконец в тёплую избу.

Для меня это был первый опыт «хождения в народ», и, естественно, главной целью, которую я для себя ставил, было знакомство и общение с этим таинственным народом. Как ни странно, он и условия его жизни оказались в сильной степени соответствующими моим представлениям, сложившимся на основе литературы прошлого века и абстрактных размышлений о сущности советского строя. По существу, те же мужики и бабы, что у Некрасова и Тургенева; только совсем мало мужиков, мало молодёжи, в основном бабы, девки да старики. Так же гостеприимно принимают странников – стучись в любую избу; иногда только за малостью изб приходилось расселяться в нескольких. Денег за постой брать не хотели. Та же бедность. Почти в любой избе единственной пищей хозяев была какая-то тюря из картошки и овощей. Достать молоко было проблемой – корова бывала в редком дворе, не чаще, чем одна на десяток дворов. Если же в хозяйстве бывала корова или тёлка, то жила она тут же, в избе, в специальном приделе. Наша туристская пища – каша с тушёнкой – выглядела здесь барской роскошью. Несколько ужимая свой паёк, мы каждый раз норовили угостить хозяев, те отказывались, но, как правило, после долгих уговоров подсаживались к нашему столу и дивились невиданной пище. Пытаясь разговориться с хозяевами, мы слышали нехитрые рассказы о крепостничестве XX века: колхозы нищие, в них гонят работать, а денег не платят; молодёжь старается убежать, да не дают паспортов. Запомнилась мне такая цифра: в одном из колхозов за трудодень платили 27 копеек. (Напомню: после «денежной реформы» 1961 года это означало 2,7 коп. – чуть меньше, чем цена трёх коробок спичек).

Вот эти встречи с мужиками и бабами остались сильным и почти единственным впечатлением от похода. Нам ещё полагалось агитировать их за советскую власть. Не помню, как мы с этим справлялись.

Лодочный поход по Юрюзани летом того же года по живописности мест был уже более интересным. Мы, к тому времени умудрённые опытом, серьёзнее подошли к выбору маршрута – благо, это позволял сделать хорошо укомплектованный архив Московского туристского клуба.

Юрюзань – приток Уфы, на которую мы в концов вышли и ещё немного проплыли. Плыли на лодках-плоскодонках, купленных в исходной точке маршрута – на станции Усть-Катав. (Этот лодочный поход остался единственным в моей, да и моих товарищей практике. Уже и тогда это выглядело ретроградством – после изобретения байдарок туристы лодками не пользуются).

Поход надолго остался в памяти, запомнившись красотой уральской природы. Пусть читатель поверит мне на слово – рассказать не сумею. Ну, почти нетронутая природа, быстрая чистая река, зелень, красивые каменистые обрывы. Увидев совсем новые для себя красивые края, приходишь в особое состояние духа – просто чувствуешь, как твой мир становится шире. И каждый из этих новых краёв надолго остаётся твоим праздником. Ради этого и ходишь в походы.

Мне, конечно, и здесь хотелось побольше общаться с местными людьми – татарами, башкирами, русскими, но этим поход не был богат по самому характеру движения. Общение с местными сводилось в основном к попыткам купить молоко или мёд.

Вот только однажды разговорились с цыганкой, попросившей нас с Женей Максимовым перевезти её на другой берег. Узнав, что мы студенты, она стала расспрашивать, как можно стать студентом. Её младший сын хочет учиться, он такой способный. Урывками ему удалось учиться и окончить 3-ий класс. И вот сейчас её табор ушёл, а она осталась в деревне с сыновьями, чтобы этот мог окончить школу. Эта трогательная история как-то запомнилась на всю жизнь.

А в патриархальной честности местного населения нас убедил случай, когда на одной из стоянок мы забыли мешок с продуктами и спохватились только вечером. Женя, которому по жребию выпало его разыскивать, обнаружил мешок у председателя колхоза, которому его с места нашей стоянки притащили мальчишки. Мешок даже не развязали, как будто ждали нашего возвращения.

1956 год был для меня исключительно насыщенным в плане туризма. Единственный раз в жизни я за год побывал в трёх походах, причём два из них действительно стали событиями, о которых стоит рассказать более подробно.

В начале моего повторного 4-го курса (1955/56 учебный год) начала складываться прочная туристская компания, с которой мне довелось ходить долго и серьёзно. В течение всех последующих походов ядро нашей компании составляли пять человек: Дима Поспелов, Алёша Данилов, мы с Серёжей Яценко да Мила Смирнова (впоследствии Поспелова). (Впрочем, мы привыкли обращаться друг к другу менее уважительно: Димка, Серёжка, Мишка – прошу прощения у ныне почтенных людей за использование и сегодня этих наименований. Вот только Данилова называли просто Лёшей. Ко мне же прилепилась ещё и туристская кличка «Мигуэль», которая почему-то мне ужасно нравилась и постоянно использовалась для самоидентификации).

До этого года мы мало знали друг друга, только мы с Серёжкой вместе организовывали факультетский туризм и вместе же ходили на Валдай и на Юрюзань. Димка учился на моём первоначальном курсе (набор 1951 года). А Лёша был астроном курсом младше, к тому времени у него за спиной было несколько походов, куда он ходил вместе с ребятами из своей академической группы.

В общем, так или иначе, мы все уже были не новички (не помню только, куда ходил Димка) и нашли друг друга, чтобы вместе ходить в серьёзные походы. И, как полагается серьёзным людям, готовиться к этому начали рано. Нашей главной целью был летний поход по планам, разрабатываемым Димкой, и обсуждать их мы начали едва ли не с сентября (о них позже). Мы заранее готовились к летнему походу как к очень интересному, сложному и в определённом смысле опасному. Зимний же задумали как промежуточный – для того, чтобы потренироваться, вместе сходиться, набраться туристского опыта. Не думали мы, что почти для всех нас, включая меня, он окажется самым трудным и опасным в жизни.

Всего нас было 7 человек – пятеро ребят и две девушки. Четверых ребят я перечислил выше, пятый – Игорь Госачинский из Лёшиной группы. Две девушки появились за несколько дней до начала похода, мы их не знали, их подбросили с других факультетов. Одна из них – упомянутая Мила Смирнова с экономического факультета; ей предстояло прочно войти в нашу компанию, каковое вхождение потом закрепилось браком с Димкой. Катя же, напротив, с нами больше дела не имела, и я сейчас не помню ни её фамилии, ни факультета. Начальником похода был Димка, а я был завхозом, т. е. должен был следить за расходом продуктов, а заодно – за равномерностью их распределения по рюкзакам.

Мы выбрали маршрут по Архангельской области – от станции Малошуйка до станции Нюхча. Он должен был пройти по трём сторонам прямоугольника, четвёртой стороной которого была железнодорожная линия между этими двумя станциями, тянущаяся с востока на запад. Сначала мы должны были идти точно на юг по санной дороге до деревни Нюхчозеро, пересекая при этом небольшой хребет, называемый Ветреный пояс. Вторая часть маршрута – в западном направлении, есть ли там зимник или лыжня, мы не знали. И наконец, третья часть – по реке Нюхча на север. Мы надеялись, что на этом участке будут встречаться деревни и охотничьи избушки, и между ними будут дороги; действительность не оправдала наших надежд.

Для начала несколько формальных характеристик похода. Продолжался он 12 дней. Было 11 ночёвок, из которых 2 – в деревне, 2 – в охотничьей избе, 7 (из них 6 подряд) – так называемых «холодных», то есть, в палатках. При этом 4 дня пути и 5 холодных ночёвок были при морозе около 40 градусов.

Первая часть пути – пять дней до деревни Нюхчозеро – шла точно по плану. Мороз был не слишком сильный – так где-то от 10 до 15, в крайнем случае до 20 градусов. В общем, он нам не слишком докучал. Была только одна холодная ночёвка. Всё время, как и ожидали, мы шли по санной дороге. Нашей главной трудностью на этом этапе были рюкзаки. В первый день у каждого из ребят было 26 кг общественного груза, у девочек – чуть поменьше. Стоя на скользких лыжах, поднять и одеть такой рюкзак не представлялось возможным – рюкзаки мы одевали друг на друга. При движении все усилия были сосредоточены на одном: только бы не упасть! Когда падаешь, беспомощно копошишься в снегу, придавленный рюкзаком, до тех пор, пока не сбросишь его. Так что в этих условиях не особенно полюбуешься природой. По настоящему мы смогли любоваться ею один день – когда попались попутные сани, на которых мы подбросили свои рюкзаки до деревни.

За весь маршрут нам повстречались только две деревни. Но что это были за деревни! – перед ними Валдай померк. Не то, чтобы здесь жили хуже, – бедность была примерно такой же. Только здесь она была как бы более естественной – вызванной не колхозным строем, а природными условиями – холодный климат, плохая земля. Наверное, не богаче здесь жили и при царе. А сейчас было похоже, что советская власть на них махнула рукой. Как сказал один из мужиков: «Государство у нас ничего не берёт, возить отсюда дороже стоит».

Оторванность от мира здесь была исключительной. Бóльшую часть года они отрезаны от этого мира непроходимыми болотами – какая-то связь функционировала только зимой. Редко кто из жителей выезжал за пределы своей и, может быть, нескольких ближайших деревень. Они не видели двухэтажных домов. Нас спрашивали: «А правду говорят, что в городе избы ставят одна на другую?» Не видели железной дороги, некоторые не видели машин. Я уж не говорю о кино. В 1945 году об окончании войны узнали где-то в конце мая – мальчишка пробрался через болота и рассказал. Самим им тоже надоела такая жизнь на окраине мира, они просили у властей, чтобы те переселили их поближе к железной дороге, и такие решения вроде бы уже были приняты, только никак не доходило до того, чтобы построить там избы.

Для деревни Нюхчозеро наше появление было событием. Для встречи все собрались в конторе колхоза, ожидая, что мы что-то расскажем. У нас, конечно, были планы агитработы, и в соответствии с ними Лёша пытался что-то рассказать на тему, есть ли жизнь на Марсе, я – о международном положении. Когда же предложили задавать вопросы, нам отвечали: «Да нет, куда нам, мы люди тёмные». Но зато потом появилась гармошка, пели частушки, начались танцы, девушки отплясывали перед нами в знак приглашения, и мы тоже включились в это веселье. В таком приподнятом настроении устроились спать в избе, чтобы завтра начать путь по ненаселёнке.

В Нюхчозере нас и ждало первое огорчение: мы узнали от мужиков, что дальше деревень нет, а старые дороги найти будет трудно. Но трудно не значит невозможно, и мы на них продолжали надеяться.

Старый зимник, идущий от Нюхчозера, мы потеряли сразу же. Так что до ближайшей избушки, которая была километрах в 15, решили идти по азимуту. Хорошо было во время движения по озёрам, но как только входили в лес, лыжи проваливались по колено. Морозы были ещё небольшие, и мы не слишком мёрзли. В надежде на эту избушку шли два дня. Вечером второго из них мы осознали всю безнадёжность нашего положения. Избушки не нашли, никаких следов дороги тоже. Искать дорогу значило попусту терять время. Нам оставалось или вернуться назад, или идти по азимуту на север через леса к железной дороге, до которой, по нашим расчётам, было около 50 километров [3]. При возможной для нас скорости движения это должно было занять 6-7 дней. После бурной дискуссии мы выбрали второй вариант, который мы назвали «Курс – Норд!».

Вот здесь-то и началась главная часть похода.

Во-первых, изменился характер местности. На первом, северном, участке мы шли по зимнику, на втором, западном, по сравнительно редкому лесу или вообще по озёрам. Теперь начинался бурелом, и в основном он тянулся до конца похода.

Но главное было в другом – ударил серьёзный мороз. В тот самый вечер, когда мы не нашли избушки и спорили о дальнейших планах, мы почувствовали, что холодает. Небо стало абсолютно чистым и каким-то стеклянным, звёзды – исключительно яркими. Кто-то хотел посмотреть на градусник и чертыхнулся: «Да он совсем испортился, ртути не видно». (Оно и не удивительно). Так мы до конца пути и не знали температуры, узнали и ахнули, только выйдя к людям.

Из 7 наших холодных ночёвок эта стала первой холодной по-настоящему. После неё шли 5 дней. Удивительно, и мы сами этого не ожидали, что только 5 дней, – столько же, сколько на первом участке, с севера на юг, где была хорошая дорога. Видать, слишком рвались прийти к людям и теплу. Да и рюкзаки становились всё легче.

А идти было тяжело. Вообще тяжело идти по глубокому снегу, когда проваливаешься по колено. Собственно проваливается первый, второму чуть легче, а третий уже идёт по лыжне. У нас два человека – Серёжка и Игорь – шли на широких лыжах, все остальные – на обычных, узких (что свидетельствовало о слабой подготовленности к походу). Так что если один из них шёл впереди, то идущий следом за ним на узких лыжах всё равно проваливался. Мы применяли разную тактику движения. Первые несколько дней через 15 минут меняли ведущего. А потом стали поручать одному из ребят тропить, т. е. прокладывать лыжню. Он шёл без рюкзака и утром выходил раньше, сразу же после завтрака, а остальные ещё около часа собирали палатки и рюкзаки. Кажется, мне случалось тропить чаще других, и это нравилось. Без рюкзака идти легче, особенно если выходишь на озеро. Там даже можешь оглядеться и увидеть красоту вокруг. Помню так было, когда мы спустились с Ветреных гор, и я их увидел, оглянувшись назад. Снег ярко сверкает на солнце, совершенно ясное голубое небо, зелёные ёлочки, виден хребет – ступенька за ступенькой. Но идти по озеру при ветре бывает тревожно – заметает лыжню, и думаешь: а вдруг не найдут? Всё время держишь перед собой компас, чтобы было точно на север. Догоняют тропящего через несколько часов, незадолго до перекуса. Сам перекус продолжается минут 10-15, здесь не до отдыха, мы стоим на лыжах и быстро прожёвываем сало, сахар и сухари. Я не сказал, сколько трудностей доставляет бурелом, – поверьте, достаточно. Перед тобой возникает поваленное дерево, приходится то ли обходить, то ли влезать на него, и так, бывает, через каждые метров 50 – по несколько часов.

Чистого движения в день у нас получалось часов 6-7. Останавливались на ночлег рано, до 5 часов, потому что около 5 быстро темнеет. Но ночёвке всем хватает работы, да и мороз не даст лениться. Первым делом фанерными лопатками выкапываем большую яму в снегу, который зачастую доходит по грудь. В этой яме должно быть место для двух палаток, костра, брёвен, на которых мы сидим у костра. Дежурные принимаются за важнейшее дело – разводят костёр, у которого мы хоть как-то отогреемся. А остальные пилят деревья, колют дрова, рубят лапник – еловые ветки, которые подстилаются под палатки. Наконец, начинается главная радость дня – греемся у костра. Каждый почти суёт в него ту или иную часть тела, чаще всего – «пятую точку» [4]. На этом месте оттаивает налипший за день снег, потом человек поворачивается к огню другим боком, а этот немедленно замерзает. В таких панцирях и залезаем, наконец, в мешки. О том, чтобы снять их, нет и речи – вообще на каждом из нас всегда, и ночью, и днём, одето всё, что есть; было бы больше – одели бы больше. Огромный труд – снять обледеневшие ботинки. (Но куда труднее будет утром их снова надеть. Для нагревания их придётся мять тёплой рукой 5-10 минут). Отходим от костра и залезаем в мешки с ужасом перед тем, что нас ждёт ночью.

Потому что ждало нас замерзание. Ничего подобного этим ощущениям мне не приходилось встречать ни до, ни после, и передать его не получится. Больше всего чувствуешь боль в суставах на пальцах ног, чувствуешь всю ночь сквозь сон. Да и в остальном теле холод. Эта боль не оставляет тебя и днём, но по ходу движения всё же немного слабеет. Вот это постоянное замерзание и было основным содержанием похода, по крайней мере, его последних 5 дней, «курса норд». Каждый из нас при этом думал: а что же в конце концов будет с моими ногами? не отморожу ли? Потом оказалось, что Игорь таки отморозил. Один палец ему по возвращении отрезали.

(В скобках можно сказать, что виной всему была наша неопытность. Ну, нельзя было в такой поход идти без печки, с такими спальными мешками и с такими палатками. Трижды после этого, умудрённый опытом, я ходил в зимние походы снаряжённый более правильно. Как назло, оба раза была тёплая погода, не ниже минус 10. Но думается, если бы ударило и минус 40, то в большой палатке с костром можно было бы ночевать спокойно.

Однако, здесь же добавлю и похвалу другим моментам нашего снаряжения, без которых наши шансы на выживание были бы хуже. Это полужёсткие крепления, у большинства из нас выдержавшие поход, хотя в паре случаев их всё же пришлось подвязывать Бог знает чем. Это бахилы, благодаря которым ботинки не мокли. И, наконец, хорошая пила).

Ещё одной проблемой становились продукты. Взяли мы их впритык, из расчёта на 12 дней, а сейчас следовало рассчитывать хотя бы на 14. И я, как завхоз, железной рукой урезал норму, так что шли мы впроголодь.

Утром 12-го дня пути жалкую норму крупы в каше мы разбавили крошками от сухарей. Из-за общего голода тронулись в путь хмурые. Однако вскоре нам предстояло развеселиться.

В этот день я снова тропил. Какова же была моя радость, когда вдруг среди этого бурелома начали показываться следы пребывания человека – ряды срубленных брёвен, какие-то деревянные конуры, покрытые снегом! И вдруг – что это? Перпендикулярно нашему курсу проходит дорога, хорошая санная дорога! Тут уж я должен был дождаться товарищей, чтобы вместе решить, как идти дальше. Первым я увидел Серёжку – он шёл довольно быстро, на лице огромная улыбка:

– Послушай, сегодня настоящая весна! Замечаешь, как потеплело?

Тут я тоже замечаю: действительно, тепло! И солнце греет вовсю. А Серёжка идёт в одной ковбойке.

По этой дороге мы легко проходим не больше двух километров и натыкаемся на узкоколейку. На радостях тут же съедаем свой НЗ – по пачке шоколада и по банке сгущёнки на брата (или сестру).

До ближайшей станции было около 4 километров. Каким счастьем было попасть в тёплую избу! Тут мы и узнали, что позавчера было минус 42, а сегодня потеплело, всего минус 20. То-то Серёжка бежал в ковбойке!

Дальше уже был Ленинград, остановились у родных Серёжки. Я был в Ленинграде впервые. В своём затрапезном наряде мы ходили по музеям и разевали рты: Эрмитаж, Русский музей, а ещё очень понравившийся мне Этнографический. Температура была всего около нуля, но очень сыро и промозгло. Переносилось почти как те 40, и в результате здесь мы почти все простудились, в Москву вернулись больными.

Как я сказал, пятеро из нас сильно сдружились после этого похода. Грустно, что поход так плохо окончился для Игоря – в походы он больше не ходил. А ведь возможно, не отморозь он этот несчастный палец, и он бы с нами сдружился. Нашим гимном стала песня «Курс – Норд», сложенная коллективно, в основном Серёжкой, который любил подобные обыгрывания, и мною на мотив популярного в нашем круге Гимна журналистов:

А летом этого года я пошёл сразу в два похода. Получилось так случайно, в первый из них я идти не собирался. Он был продолжением нашей организаторской деятельности – Серёжка должен был вести в поход группу первокурсников. Но комсомол бросил призыв ехать на целину, Серёжка, добровольно или нет, на него откликнулся, вести первокурсников было некому, пришлось мне.

Это был мой первый байдарочный поход. (Точнее, первый большой, потому что на несколько дней случалось выходить и раньше). Казённые байдарки «Луч», очень надёжные, но старые, сильно потрёпанные. Наибольшие из моих разгильдяев не умели или ленились их заклеивать и плыли, сидя в воде. Реальный случай – я ахнул, увидев плавающий в байдарке фотоаппарат. Не обошлось и без переворотов.

А плыли мы в той же Архангельской области, вниз по реке Емца, а потом вверх по её притоку Тёгре. Места были мало заселены, удивительно красивы и радовали глаз. Снова новые пейзажи, новые впечатления. Ах, эти северные леса! В общем, по красоте мест это был один из моих лучших байдарочных походов – позже в основном мне доводилось плавать по средней полосе, а она нравилась куда меньше. Вот если бы только не комары!

Шестым по счёту и одним из самых замечательных походов в моей жизни (наряду с Нюхчей) стал поход в Фанские горы. Эти горы – часть горного массива, именуемого Памиро-Алай. Весь наш маршрут проходил по Таджикистану.

Как я сказал, готовиться к походу мы начали с начала учебного года, с осени, и даже поход на Нюхчу был задуман только как тренировка перед ним. Этот поход, как и последующая серия походов по этим местам, был для меня уникален, в частности, в плане подготовки. Как чаще всего, в 99 случаях из 100, туристы готовятся к походу? Небрежно перелистают описания, раздобудут или перерисуют карты – и вперёд; дальше разберёмся на местности. Мы готовились по-другому.

Организатором и вдохновителем похода был Дима Поспелов, и только ему мы обязаны тем, что поход прошёл так, как прошёл, и дал нам то, что дал. Димка просто горел идеей похода в эти места. Он перечёл всю, какую можно было достать, литературу об этих местах, начиная с «Горной Бухары» первопроходца этих мест В. И. Липского, вышедшей в 1902 году. И замечательную книгу «Путешествия по Таджикистану» уже современного нам географа Павла Лукницкого. (Кстати, друга Гумилёва и Ахматовой, впоследствии автора лучшей биографии Гумилёва. А его «Путешествия» с увлечением читали мы все). И, разумеется, все туристские отчёты.

Через десяток с небольшим лет эти места стали довольно популярны среди туристов. Готовясь к написанию этой главы, я зашёл в Интернет и открыл карту Фанских гор, полукилометровку, на которой можно прекрасно разглядеть наш маршрут, вплоть до троп через большинство перевалов. Этих карт и имеющихся описаний (среди которых составленное после нашего похода Димкой одно из лучших) на сегодня достаточно, чтобы хорошо ориентироваться на местности и спокойно вести группу

В наше время ничего подобного не было. Нам предстояло идти по мало исследованным местам, мы были, как мы говорили, «первопроходимцами». Вместо карты – нанесенные от руки крокИ, приблизительно отображающие основные реки, горы и перевалы. О некоторых перевалах известно – таджики через них ходят, можно ли пройти через другие – неясно. Как находить перевалы, тоже зачастую неясно. (Конечно, эти места были достаточно известны географам и геологам, но, в соответствии с советским порядками, такие сведения были нам недоступны).

И, конечно же, нас увлекла сама идея познакомиться со Средней Азией. Восток! Древние сказочные страны! Мы с энтузиазмом бросились изучать литературу и историю. Проводили специальные занятия, на которых рассказывали об этом друг другу. Читали Хайяма, Саади, Рудаки. (Конечно, именно Димка был главным знатоком по литературе, культуре, истории региона). С более близкими временами знакомились по замечательным воспоминаниям Садриддина Айни. Можно сказать, что мы начали бредить Средней Азией.

Правда, маршрутная комиссия (такая организация, утверждающая маршруты) несколько подрезала нам крылья. Нам не разрешили исследовать неизвестные перевалы Мура и Ханака, поскольку сочли группу недостаточно опытной (и вполне справедливо). Пришлось идти более простым путём, что, впрочем, не повлияло на наш интерес к походу.

Группа была небольшой – 6 человек: четверо ребят и две девочки. Участников нюхчинского похода было трое: Димка, Лёша и я. (Позвольте не представлять остальных). К сожалению, Серёжка из-за своей целины не пошёл и сюда.

Поход оправдал наши самые горячие надежды. Обалдели мы уже в Самарканде, сразу почувствовав себя в совершенно другом измерении, другой цивилизации, другом времени, почти в сказках из тысяча и одной ночи. Невиданная архитектура. Седобородые старцы в халатах на ишаках. Нередки женщины в парандже. (Как мне обидно за сегодняшнюю молодёжь моего отечества, для которой это уже недоступно, по крайней мере, совсем не так доступно, как было в моём поколении!)

От Самарканда на автобусах и попутках добрались до исходного пункта – кишлака Рудаки (само название чего стоит!). Прошли от него пару часов и заночевали. Пришла ночь, и я был поражён красотой звёздного неба – такого неба я не видал никогда раньше. Необычайно много звёзд, очень больших и ярких, кажется, до них можно достать рукой.

Что рассказать о походе? Мы поневоле сравнивали эти места с более знакомым Кавказом, и всё в них поражало. Всё было более крупным, масштабным и более нетронутым. Огромные пространства. Большая высота – перевалы на высоте 3,5 тысяч метров – на Кавказе такая высота нередко бывает у вершин. Исполинские вершины. Удивительной красоты озёра с прозрачной голубой водой, чаще всего ледяной. Красивейшее из них – Искандер-куль, с зелёными полянами, со всех сторон окружённое горами. И впечатление общей суровости природы – горы почти голые, мало зелени, и, тем не менее, всё так красиво и величественно, и по-своему доброжелательно к человеку.

Ещё одно отличие от Кавказа было в «человеческом факторе». Кавказ в самой горной части в моё время воспринимался как вотчина туристов и альпинистов – тем более, что местное население было зачастую выселено. А в Фанских горах европейца практически невозможно было встретить – за исключением геологов, несколько партий которых нам повстречались. В основном же мы встречали таджиков, и эти встречи впечатляли. Из-за отсутствия контактов с европейцами эти люди были что ли более «натуральны» по сравнению с жителями Кавказа. В большинстве своём русский знали очень плохо, так что общаться с ними, что-нибудь выяснить было трудно. Тем более, что по местным правилам вежливости полагалось соглашаться с гостем, и, о чём их не спросишь, они кивали головой и говорили: «Да, да». В таджиках уже при первом знакомстве поражала красота и достоинство, по крайней мере, в мужчинах. – с женщинами нам почти не доводилось контактировать. Казалось бы, простой крестьянин или пастух, бедняк, и при этом точённые черты лица – видна арийская раса, умение держать себя – спокойно и уверенно, но более скромно, чем кавказцы. Доброжелательность по отношению к гостю-европейцу, отмечавшаяся ещё Липским. В любой летовке тебя угощают кислым молоком и зелёным чаем. Охотно вступают в беседу, и не наша и не их вина, что в ходе этой беседы не много узнаешь. Запомнилось, как уже в конце пути в кишлаке Падруд нас пригласил местный житель. Комната была очень бедной, голые стены. Но на наших сиденьях прекрасный ковёр. Столь же скромное угощение, впрочем, традиционное в чайханах – зелёный чай с лепёшками и виноградом. Наш хозяин немного лучше говорил по-русски, и от него мы услышали о проблеме, актуальной для местных жителей. Советской власти были не нужны горные кишлаки, от которых она не могла ничего взять, и она, вопреки желаниям людей, переселяла их в долины, чтобы они там выращивали хлопок. Можно представить себе, какой это было трагедией для потомственных горцев, веками обрабатывавших здесь каждый клочок пригодной земли и пасших скот.

Сейчас мне тяжело читать об идущих в этих местах войнах и убийствах. Даже не верится – неужели такое у мирных, спокойных таджиков? (А разве не тяжело читать о том же на Кавказе?) Впрочем, однажды нам довелось встретить и других таджиков, от которых такое можно было ожидать. Мы спустились с перевала Тавасанг в кишлак Майгузор. На его улице было много людей, они все провожали нас взглядом. И в этих взглядах было такое отчуждение, что мы поневоле съёживались, хотелось поскорее пройти мимо. По нашему обыкновению, когда прошли кишлак, кто-то спел на мотив популярного «Мадагаскара»:

(Джиджик – это кишлак, с жителями которого мы несколько раз встречались, и они всегда были дружелюбны и приветливы).

Но я ещё ничего не рассказал о самом движении. Поход занял 14 дней. Идти было нелегко: тяжёлые рюкзаки, крутые подъёмы. Помню, на второй день по пути к Куликолонским озёрам мы полдня карабкались вверх, повстречали двух таджиков и спросили о дальнейшем пути. Нам ответили: «Пока ещё хорошо будет, а дальше два подъёма будет». Кто-то из нас присвистнул и процитировал: «Маркс восхищался героизмом штурмующих небо парижан».

В этих местах летом не бывает дождей. Яркое солнце, жара, но в горах жара легко переносится – это мы оценили после похода, спустившись вниз, в долины. В те годы и в том возрасте мы ещё не беспокоились об опасном воздействии солнечной радиации. Я почти весь поход с утра до вечера шёл в плавках. И, конечно, в триконях. Последнее не диктовалось необходимостью, большинство моих товарищей шли в кедах, но мне так казалось удобнее.

Одним из моих любимых развлечений было купание. Я старался купаться во всех озёрах, а на привалах, если рядом была река, то и в реке. Последнее было любопытным аттракционом. Реки очень быстрые, влезть туда нельзя. Так что кто-нибудь из товарищей на берегу держал меня за ноги, а остальное тело бултыхалось в воде.

Серединой нашего пути был Искандер-куль: мы шли до него 7 дней, на озере – два дня днёвки, после – ещё 5 дней. В первой части маршрут был довольно известным, описанным, много хоженым, в общем, сбиться здесь было трудно. Днёвка, единственная на весь поход, была замечательна тем, что можно отдохнуть, не нести рюкзак, оглядеться, полюбоваться озером и горами. Впрочем, не так и отдохнуть. В один из дней мы с Димкой пошли вокруг озера, чтобы осмотреть места, лучше сориентироваться – у нас ведь не было нормальной карты. Озеро небольшое, примерно 2 на 2 километра, выходит, по периметру 8. Но что это были за километры! Половина берегов непроходимо, нужно обходить горами – без троп, потому что здесь не ходят. В самом начале пути нам пришлось переходить вброд реку Хазор-меч. Переходили мы её так называемым таджикским способом, известным по туристской литературе: двое кладут руки друг другу на плечи и передвигаются – один спиной, а второй лицом к течению. Река оказалась бурной и более глубокой, чем мы ожидали: выше пояса, а это уже опасно. И ледяная вода. По правде сказать, я таки струхнул. Вспомнил, как меня учили в альплагере: самая опасная стихия – вода. За день мы натрудились здорово. Но остались довольны: многое увидели, главное – увидели дальнейший путь.

Путь после Искандер-куля мы представляли хуже – предстояло пройти три перевала, а путь к ним был не очень ясен. Мы расспрашивали у всех, у кого только могли – и у таджиков, и на метеостанции на озере, и у встретившихся геологов. В конце концов прошли правильно, хотя было трудновато: три дня подряд – три перевала: Дукдон, Мунора, Тавасанг. Вывалили к живописным Майгузорским озёрам. Через полтора дня после этого пришли в кишлак Шинк, откуда на машинах и автобусах добрались до Самарканда.

Рассказывая о походе, не могу не вспомнить ещё одного его участника – пса Захмо. Так мы назвали его в честь пса, сопровождавшего Мухина и Гусева, первых альпинистов в этих местах. Наш Захмо был одним из многих здешних бродячих псов, норовящих сопровождать путешественников. Он пристал к нам за несколько дней до прихода к Искандер-кулю. Мы сначала пытались отогнать его, а притом привыкли и стали подкармливать. В роли главного любителя собак и хозяина Захмо выступил Лёша, выклянчивавший у меня как у завхоза лишнюю порцию для него. Удивительная привязчивость собак! Казалось бы, кто мы для Захмо? Случайные люди, которых он знает только несколько дней. Но когда Лёша на одолженной у метеорологов лодке перевозил нас с Димкой через озеро, пёс бросился в ледяную воду и плыл за лодкой, а потом доплыл до берегам и бежал за нами по таким скалам, где, кажется, никому не пройти. После Дукдона, когда наш путь уже близился к концу, мы оставили Захмо в лагере геологов. Они его привязали, но пёс ночью перегрыз верёвку и прибежал в наш лагерь. По счастью, мы повстречали других геологов, и они увели Захмо, уже навсегда.

После похода было несколько дней в Самарканде и Бухаре, что по яркости впечатлений могло конкурировать с самим походом. В Самарканде теперь мы могли лучше разглядеть Регистан – его минареты, покрытые яркими мозаичными плитками. Фантастические усыпальницы Шах-и-Зинда, мавзолей Тимура Гур-Эмир, мечеть Биби-Ханым, построенная Тимуром в память любимой жены.

Потом Бухара – совсем другая, не цветная, а вся из резного белого кирпича с эмирской крепостью Арк и мавзолеем Измаила Самани.

Но Самарканд и Бухара – это не только архитектура. Это и красочные базары с грудами дынь и самого вкусного в мире винограда. И чайханы, где так приятно посидеть несколько часов в знойный день, потягивая зелёный чай из чайников и заедая его лепёшками с сыром и виноградом.

В общем, мы покидали Среднюю Азию зачарованными ею. Наверное, лучше всего славянская завороженность этим краем передана в нескольких стихотворениях Константина Липскерова (с которыми нас тоже познакомил Димка):

На порталах твоих вижу трещин широких морщины,

Мы уезжали с твёрдыми намерениями ещё много раз сюда возвращаться. Как сказал Липский (1902):

«Вообще же это путешествие положило прочную симпатию к этой заманчивой стране и сделало её предметом всегдашних стремлений».

[1] Я могу понять читателей, которые сочтут такой педантизм занудством. Но если бы я читал подобный текст без такой таблицы, то сделал бы её сам, чтобы представить общую картину. Вот я и забочусь об интересах столь же занудных читателей.

[2] Для студента туристские сезоны совпадают со временем каникул: зимой – около двух недель в январе–феврале, летом – два месяца в июле – августе.

[3] Неужели всего 50? То есть, по 10 в день. Так указано в моих старых записях. Не будь их, я бы назвал больше.

[4] По-видимому, этот термин произошёл от альпинистского представления о четырёх точках опоры при лазании по скалам: две руки и две ноги. Скалолазное правило: всегда держаться на трёх точках опоры.

Уважаемые читатели! Мы просим вас найти пару минут и оставить ваш отзыв о прочитанном материале или о веб-проекте в целом на специальной страничке в ЖЖ. Там же вы сможете поучаствовать в дискуссии с другими посетителями. Мы будем очень благодарны за вашу помощь в развитии портала!