Сейчас на сайте

Глава 2. Знакомство с Арменией

Говоря о времени моего пребывания в Армении и особенно о его первом периоде, необходимо рассказать об одной очень важной составляющей моей внутренней жизни. Это был жгучий интерес к стране, желание поближе её узнать. И по мере того, как я её узнавал, моё сердце наполнялось любовью.

Этнический состав

Оказавшегося в Армении приезжего, славянина всё здесь должно было поражать. Напомню, что из всех республик Союза Армения была наиболее моноэтничной. Не помню точно цифр, но армяне составляли здесь более 90%, чуть ли не 95%. Сравните с оккупированной в 1940-м году Латвией, куда советская власть завезла столько русских, что они составили половину населения (что и местные, и бедные потомки приезжих расхлёбывают по сей день). Похожая политика проводилась и в других республиках. Не могу понять, как этого избегла Армения. И вообще Армению не коснулась политика массовых внутрисоюзных переселений. («Русская колония» Чарбаха была редким исключением). Переселение здесь было другое – на родину возвратилось много репатриантов, то есть жертв геноцида и их потомков, привезя язык, а зачастую и нравы западных стран. Немногочисленные не-армяне тоже были не чужие, а жили на этой земле столетия. Интересно было встретить их на ереванских улицах. Вот дворники – типичные русские мужики с бородами – это молокане, потомки бежавших в XIX веке от преследований православной церкви. Подметальщицы улиц – курдские женщины в ярких красных платьях с зелёными и синими лентами. Чистильщики обуви – обязательно айсоры (ассирийцы), интересно, где они ещё сохранились. А где-то на Севане – азербайджанские деревни.

По указанным причинам на ереванских улицах, в транспорте, в магазинах звучала в основном армянская речь, хотя русский все горожане понимали – кто лучше, кто хуже. Не берусь сравнивать с другими республиками, но с Украиной в этом плане контраст был разительный. Хотя, среди интеллигенции, в том числе среди моих будущих знакомых, было немало русскоязычных семей, то есть таких, где общение шло преимущественно на русском.

Нравы

Удивляли нас и многие особенности здешних нравов. Совершенно ошеломляющим был, например, такой обычай: в очередях магазинов мужчины и женщины стояли отдельно – и продавец отпускал то одной, то другой очереди. На улице парень и девушка, идя рядом, не могли взяться за руку или идти под руку. Появиться женщине одной в ресторане или в кафе было неприлично; когда наши девушки там появлялись, на них косились, а официантки намекали на неприличие такого поведения. О строгости нравов свидетельствовал и мой собственный опыт. Когда я пригласил в кино понравившуюся мне девушку, мою сотрудницу, она долго колебалась, потом приняла приглашение, но сообщила, что идёт в кино с молодым человеком впервые. Тут я сообразил, что в здешних местах таким приглашениям придаётся весьма серьёзное значение и что мне следует вести себя осмотрительнее. А про себя не без досады продекламировал:

Мы в России девушек весенних

На цепи не держим, как собак,

Поцелуям учимся без денег,

Без кинжальных хитростей и драк.

Правда, как раз первые годы моего пребывания в Ереване были периодом смены нравов: уже через несколько лет исчезли раздельные очереди в магазинах, а через пять лет, когда пришла пора моего отъезда, пары на улицах запросто ходили под руку.

Вина и коньяки

Не менее странным для приезжего из России было и другое – отсутствие пьяных на улицах. В магазинах никто не покупал водки. Она, в общем-то, не во всех магазинах и была – не было спроса. Но в любом доме, где нам доводилось побывать, на столе были коньяки и вина. Создавалось впечатление, что армянин не садится без них за стол.

Тут вспомню один эпизод. В нашем общежитии жила простая армянская семья – рабочего из нашего института. Однажды вечером я с кем-то из приятелей зачем-то к ним зашёл. Бедность обстановки бросалась в глаза. Они ужинали, конечно, пригласили нас, мы не без труда отказались. Молодая женщина грудью кормила младенца, одновременно пригубливая из рюмки коньяк. Мы поинтересовались, не вредно ли это для него. «Зачем вредно?» – ответила молодая мать, в подтверждение этого мнения поднеся рюмку к ротику младенца, и наверняка пара капель ему досталась.

Кстати, о вине. За пределами Армении армянские вина неизвестны. Их мало, их не вывозят, а обидно. Я очень любил некоторые из них, прежде всего «Воскеваз» и «Эчмиадзин». У них совершенно особый вкус, отличный от грузинских, качества которых общеизвестны. Вина этих двух стран отличаются так же, как пейзажи и национальные характеры: грузинские вина лёгкие и искристые, а армянские – суровые и задумчивые. Жаль, что уже за моей памяти лучшие из этих вин становились всё большей редкостью. Боюсь, что сейчас их нигде не найти.

Вообще в этой сфере произошли большие перемены, и не к лучшему. Когда я побывал в Ереване в середине 60-х годов, я с огорчением встретил на улицах пьяных. Разумеется, не столько, как в России, но всё-таки. Один из них, распознав во мне приезжего, тот час же в знак своей любви к таковым стал дарить мне бутылку водки. В этот приезд полки магазинов уже ломились от водки, а вина и дешёвые коньяки с них исчезли.

Национальное сознание

Я рассказал о бросающихся в глаза необычных нравах. Но это только часть главного впечатления, возникшего в первые же дни, – впечатления, что я живу среди другого народа. Высказанная мысль звучит тривиально, но воспринималось-то это не на рациональном уровне, а на каком-то глубинном, служа основой для восприятия окружающих меня людей и явлений. Где бы в России и на Украине я ни бывал раньше – мне никогда ни приходило в голову, что я не у себя дома. А здесь сразу стало ясно: я в другой стране, я – гость. (Собственно, нечто подобное было во время прошлых кратких наездов на Кавказ, но именно из-за своей краткости не воспринималось так глубоко). И только здесь я с первых дней понял, что такое национальный характер. Мне никогда раньше не приходило в голову воспринимать окружающих меня русских, украинцев, евреев как представителей своих наций, каждого из них я воспринимал только как отдельное лицо, хорошее или плохое, интересное или неинтересное. Здесь же я каждого воспринимал как армянина, человека особой нации, объединённого с соотечественниками общими традициями, общими представлениями, общими мифами, общими чертами характера. Такому восприятию способствовала одна особенность армян – обострённое чувство своей национальной принадлежности. В этом отношении они не оригинальны, это свойственно, например и грузинам, но в массе совершенно не свойственно русским и украинцам. Здесь каждый [1] воспринимал себя в первую очередь именно как армянина, связанного тысячами нитей со своей страной, её историей и культурой. Многие проявления этого вызывают уважение, как культ выдающихся деятелей прошлого. Бывает, что перечисление достижений армян в разнообразных отраслях деятельности, в самых разных странах и на всех континентах приобретает несколько комический характер именно благодаря неуместной увлечённости собеседника, но не припомню таких уродливых проявлений патриотизма, как раздающиеся у нас в последние годы утверждения об украинском происхождении Иисуса Христа.

Особая тема – боль, которой в душе каждого армянина отзывается память о геноциде, как будто вписавшаяся в его гены, да и в воздух самой Армении. Я услышал о геноциде едва ли не в первые дни пребывания в Армении и слышал потом тысячи раз как о событии, хорошо известном каждому армянину. Едва ли не каждый мог назвать своих уничтоженных родственников и в подробностях рассказать ужасы этого преступления. Полтора миллиона замученных соотечественников навсегда перед их глазами, они этого не забудут и не простят. Я тоже. Много лет потом армяне добивались от советской власти права на публичную скорбь по своим погибшим, пока, наконец, не добились сооружения величественного монумента в Цицернакабердском парке. Он никогда не пустует, и каждый год 24 апреля, в День геноцида там в молчании стоят толпы народа.

(Какими жалкими выглядим рядом с этим мы, русские и украинцы, не способные на такую память! У нас убили и замучили десятки миллионов людей, а многие ли о них вспомнят?)

Привычное осознание собственной национальной принадлежности приводит к тому, что армянин зачастую проявляет повышенный интерес к национальности собеседника, как бы рассматривая его в первую очередь как представителя своей нации. Человек, к которому ты обратился на улице, или продавец в магазине могут первым делом тебя спросить: «Ты кто по национальности?» И после твоего ответа заявить: «О, я люблю украинцев (или русских [2], или евреев)». И говорит он это совершенно искренне. Это довольно распространённое начало знакомства.

Такое восприятие мира сквозь призму национальностей имеет ещё одно следствие. При контактах с приезжим человеком другой национальности армянин рассматривает его как гостя своей страны, а себя – как её представителя. Отсюда сознание своей повышенной ответственности. Гостя нельзя обидеть – иначе он обидится на Армению. У гостя должно остаться доброе чувство к тебе – это будет чувство к Армении. С этим сталкиваешься на каждом шагу, иногда в забавных условиях. Чуть выше я писал о пьяном, дарившем мне как гостю бутылку водки.

Запомнился мне и другой забавный случай. Как-то достаточно поздно вечером я гулял по Еревану с упоминавшейся армянской девушкой – вскоре после того, как она впервые пошла в кино с молодым человеком. В довольно тёмном месте на бульваре между улицами Московской и Исаакяна (тогда она называлась как-то иначе) к нам подошла группа хулиганов с явно недружественными намерениями. Один из них обратился ко мне:

– Ов эс? Инч эс анум стэг'? (Ты кто? Что здесь делаешь?)

– Украинаци эм. hима Ереванум эм апрум, Мергеляни институтум ашхатум эм. (Я украинец. Сейчас живу в Ереване, работаю в институте Мергеляна).

– Хорошо, – перешёл он на русский, – мы любим украинцев, гуляй.

Начав здесь писать об армянском национальном характере, я, конечно, не собираюсь максимально раскрывать эту тему. Скажу только, что многое в нём мне импонировало. Нравился общий стиль общения с людьми, открытость, доброжелательность, гостеприимство. Лёгкость, с которой с ними находишь общий язык. Постоянно чувствуемое положение гостя страны. И всё это создавало атмосферу праздника жизни. «Праздник, который всегда с тобой». Если для Хемингуэя это был Париж, то для меня – Ереван. Здесь мне дышалось легче, чем где-либо в других местах.

Однако я слишком нарушил хронологическую последовательность. Пора вернуться к моим первым месяцам в Ереване – зиме и весне 1957 года.

Мои языковые занятия

Армянским языком я занялся с первых же дней, всячески эксплуатируя своих милых учительниц Нелли и Джули, о которых писал выше. Для начала выучил алфавит, склонения и спряжения (к слову сказать, исключительно логичные и потому удобные для заучивания), а потом понемногу стал набирать словарный запас. Так я обучался все годы своей жизни в Ереване, расспрашивая других коллег, преимущественно женского пола, и они всегда, по-доброму улыбаясь, охотно и обстоятельно всё объясняли. (Мельчук говорил: «Нет лучшего способа выучить язык, чем общаясь с милыми девушками»). И всё же я сумел овладеть армянским только на минимальном бытовом уровне – так, чтобы объясниться в магазине, на базаре, в трамвае, прочесть объявления, обменяться фразами с незнакомым человеком. Так и не научился читать не то что художественную литературу, но даже газеты – не хватало словарного запаса. Правда, среди своих приезжих товарищей я слыл знатоком армянского – они владели им хуже. (Существенно обошёл меня только Игорь Заславский, о котором речь впереди). И моих познаний было довольно, чтобы вызывать симпатию самих армян. Стоило сказать незнакомому собеседнику пару ломанных слов, он расплывался в улыбке и восклицал (по-русски): «Как, ты говоришь по-армянски!»

В этом отношении нашим русскоязычным армянам, например, Косте Каспарову, было куда тяжелее. Если Костя на том же ломаном языке говорил те же слова, что и я, или, что хуже, не мог ответить на армянскую речь, его спрашивали с укоризной: «Ты что, не армянин?» И ему приходилось признаваться: таки армянин.

Знакомство по книгам

Пытался я познакомиться с Арменией по книгам, но об этом много не расскажешь.

Какой-то минимум знаний по истории Армении я почерпнул из принесенного мне школьного учебника, и здесь, конечно, был много слабее любого армянского школьника, впитавшего эти знания с молоком матери.

А потом стал искать переводы армянской литературы в библиотеке на улице Амиряна. К сожалению, с этим было не густо. В то время главным источником знакомства русскоязычного читателя с армянской поэзией был книга «Поэзия Армении с древнейших времён до наших дней в переводах русских поэтов», вышедшая в 1916 году. Год издания позволяет представить исторический контекст: русское общество, как и весь цивилизованный мир, ужаснулось учинённой турками неслыханной резне целого народа; откликом русских поэтов стала попытка показать древность и богатство его культуры. Главная заслуга в подготовке книги принадлежала её редактору Валерию Брюсову. Не забывающие добра армяне очень чтят Брюсова, называют его именем библиотеки, школы и институты. Наверное, переводы достаточно точны, но, на мой взгляд, их поэтический уровень оставляет желать лучшего – за исключением, пожалуй, «Абу Алла Маари» Аветика Исаакяна. Сейчас любитель армянской поэзии в лучшем положении – к его услугам, в частности, прекрасные переводы Гребнева в БВЛ [3].

Гораздо больше мне подошла книжечка со стихами Теряна:

В ночной тишине чей шёпот шуршит?

То ветка в окне качнулась, стеня?

Иль это призыв далёкой души

И думаешь ты с тоской про меня?

Мне настолько понравилось это стихотворение («Шёпот и шорох»), что я послал его Юре Манину, который, однако, воспринял его довольно сдержанно, заявив, что хорошо бы ознакомиться с оригиналом, для чего нужна запись русскими буквами и подстрочник. А на это у меня уже не хватило запала.

Что касается прозы, то переводов дореволюционной было мало – разве что Раффи. А произведений советского периода мне читать не хотелось – за едва ли не единственным исключением неплохого, но скучноватого «Царя Папа» Зорьяна.

Ереван

Конечно, я с большим интересом знакомился с Ереваном. Какой своеобразный город, не похожий на города в какой-либо другой стране. Его особенность в том, как здесь соединялось новое со старым.

При всей своей древности, составляющей предмет гордости его жителей, до революции Ереван был жалким провинциальным городком, от которого почти ничего не сохранилось. Но сохранившееся производит впечатление: во внушительном здании из тёмного туфа, где сейчас (т. е. в 1957 году) коньячный завод, впервые было поставлено «Горе от ума» в присутствии самого автора; а вот на проспекте Сталина старая мечеть – до революции здесь было немало мусульман. И главный памятник старины – Конд, огромный кусок старого бедного восточного города: перепутанные улицы, жалкие крохотные глинобитные хибары, без всякого плана, без всяких удобств. Для меня, праздношатающегося, экзотики хоть отбавляй – и я частенько хаживал по его закоулкам. Через несколько десятилетий туда вломились новые стройки, и, наверное, сегодня, от этой экзотики ничего не осталось – вряд ли об этом жалеют местные жители. А из Конда по улице Фрика выходишь к туннелю, ведущему в ущелье Раздана, тогда ещё зачастую называемого тюркским именем Зангу. Здесь каньон глубиной в несколько сотен метров, путь вдоль отвесных слоистых рассыпающихся скал (как же они грамотно называются? сталактиты?), где-то высоко над каньоном нависают кажущиеся крохотными домики (в одном из них мне ещё предстояло жить).

Но основная часть – новый город. Мне кажется, едва ли не единственный в Союзе действительно красивый город, построенный после революции. Весь из светлого туфа, розового или светло-кофейного цвета. Чёткая планировка, хорошо организованное пространство. В центральной части – прекрасная архитектура, богатый орнамент зданий. Перед школами – бюсты писателей: перед русскими – Пушкина и Чехова, перед армянскими – Туманяна и Чаренца (этот появился уже позднее). (Кстати, школы в Ереване и называли не по номерам, а по именам: «школа Пушкина», «школа Туманяна»). Но всё это в процессе постройки и прокладки улиц, новые здания ставятся на место старых, и пока соседствуют с ними. В самом центре на улице Спандаряна ещё полно домов и дворов конца XIX века – конечно, не таких убогих, как в Конде, а респектабельных в своё время купеческих домов, но какими жалкими они выглядят сегодня. А рядом с центральной площадью Ленина я наткнулся на совсем интересный топографический феномен: тупичок, застроенный старыми лачугами, именовался «2-й тупик Ленина».

Любил я заходить в художественный музей, где наиболее интересовался художниками XIX века – привычная реалистическая школа, но армянская тематика: армянские пейзажи, армянская история («Царица Шамирам оплакивает Ара Прекрасного»), тема геноцида. И, конечно, множество картин великого армянского художника J Айвазовского.

А совсем недалеко от Чарбаха над нижним течением Раздана – Кармир-Блур (что значит «Красный холм») с раскопками древней урартской крепости Тейшебаини VII века до н. э. (Кто постарше – помните в «Истории СССР» свидетельство древности нашего общего государства?) Походил я по этим развалинам, пытался проникнуться сознанием «глуби веков». Но что там увидит профан?

Окрестности Еревана

С началом весны я как истый турист стал расспрашивать армянских коллег: а какие воскресные походы можно предпринять в окрестностях Еревана? Мне охотно рассказывали, и я с увлечением этим занялся. Собственно, почему я эгоцентрически пишу «я»? Увлечение такими экскурсиями охватило многих чарбахцев, а я был всего лишь одним из них.

От московских воскресных походов наши выезды отличались, прежде всего, тем, что почти не предполагали пешего движения. Главным их содержанием был осмотр достопримечательностей – чаще всего, исторических и архитектурных памятников – чем в Подмосковье как раз не занимались (добавлю – зря не занимались). В отличие от Подмосковья, мест для выездов здесь было крайне мало, их можно было перебрать на пальцах одной руки. Традиционными для нас стали четыре, о которых сейчас расскажу. И так как поехать в такую экскурсию хотелось каждый выходной, то в каждом из них мы побывали по нескольку раз уже весной, а за годы моего пребывания – вообще бесчисленное количество раз.

В первых выездах нас чаще всего сопровождал кто-нибудь из местных. Тогда и добраться было легче, и на месте он мог дать нужные пояснения – историю здесь знал каждый. Ну и ещё: если с нами ехали несколько армян, обязательной частью путешествия становился шашлык (по-армянски – хоровац) и вообще застолье на поляне – с вином, зеленью, сыром, солёностями и всем, что полагается.

Эчмиадзин

Первой для нас была поездка в Эчмиадзин, город, где расположена резиденция католикоса. Вот ведь как интересно – кафедральный собор Эчмиадзина оказался первым действующим храмом, в который я вошёл в своей сознательной жизни. Слабо припоминается посещение церкви в Киеве при немцах, но это не в счёт. После этого в украинских городках, где мы жили, вроде бы и не было действующих церквей, во всяком случае, я о них не слышал. Не интересовался этим и учась в Москве – тогда даже к памятникам церковной архитектуры не было общественного интереса. И вот попадаю в Эчмиадзинский собор. Идёт богослужение. Церковное пение. Красивые росписи. В соборе много людей, свободно входят и выходят. И я могу с ними стоять и слушать, никто меня не гонит. (Мне-то казалось, что перед церквями милиция следит, чтобы не вошёл никто, кроме старушек). В церковном музее глаза разбежались от накопленных за века (и не отобранных большевиками!) драгоценностей армянской церкви. Молодой монах давал объяснения на хорошем русском языке.

Потом мы осмотрели собор снаружи, а заодно и три расположенные поблизости церкви, носящие имена трёх святых девушек: Рипсимэ, Гаянэ и Шогакат. Наши армянские спутники рассказывали нам их историю. Все эти первые увиденные в Армении храмы произвели сильное впечатление – не берусь передать его словами. Со временем такие строгие каменные храмы с высеченным искусным орнаментом стали для меня привычными и узнаваемыми, как бы частью самой армянской природы. Рядом с храмами стояли хачкары – высеченные в камне кресты с богатым орнаментом. Впечатляло и дыхание древности – храмы Эчмиадзина были построены где-то веке в 7-ом. А христианство Армения приняла в 301 году – наши гиды не преминули сообщить нам об этом. Шутка ли – первое христианское государство в мире!

Под влиянием этой поездки и по последующим разговорам у меня сложилось впечатление, что церковь в Армении пользуется гораздо большим влиянием и уважением, чем в наших краях. В разговорах упоминали её часто, и всегда уважительно. Чуть ли не все армяне, кого я знал, по многу раз бывали в Эчмиадзинском храме (снова же – какой контраст с моими соотечественниками). Где-то я увидел фотографию церковного совета – такие серьёзные, почтенные люди, среди них Аветик Исаакян, знаменитый поэт, живой классик. (Хотел бы я посмотреть на церковный совет с участием Павла Тычины!)

После этого мы ездили в Эчмиадзин довольно часто – благо, он расположен близко, и к нему шёл удобный автобус. Привлекали нас не только храмы – в нём был едва ли не единственный в окрестностях Еревана плавательный бассейн. С наступлением жары хорошо было день провести у бассейна, плавать, загорать, прыгать с трамплина. В выходные дни обитатели Чарбаха составляли значительную часть посетителей бассейна.

Гарни и Гегард

Следующими местами, куда нам советовали поехать, были Гарни и Гегард.

Гарни находится километрах в 30 от Еревана. Автобус туда отправлялся от точки над маленькой речушкой Гетар, рядом с памятником Абовяну. Старый маленький автобус, всегда набитый крестьянами. Гарни – довольно симпатичная деревенька. Интерес же в ней представляли развалины древней (I века) крепости и ещё более древнего языческого храма (II века до н. э.). Языческий – имеется в виду храм римским богам. (Армения была достаточно тесно связана с Римом). От крепости сохранились остатки стены, а от храма, развалившегося от землетрясения в XVII в., – каменные глыбы, из которых он был построен. Через несколько десятилетий храм был реконструирован – собраны старые камни, где не хватало, дотесали новых, и сейчас над рекой Азат стоит небольшой и очень изящный языческий храм – на мой взгляд, очень здорово. И с этого места открывается замечательный вид на Азат, текущий глубоко внизу, на другой берег с камнями и деревьями. Однажды мы с Володей Григоряном заночевали прямо на развалинах храма – просто ради того, чтобы прочувствовать, а потом похвастаться: вот где ночевали.

Если отсюда идти вверх по маленькой речушке, притоку Азата, то километров через 10 придёшь в Гегард. Вполне приятная для туристов дорога, красивые места. Но поначалу мы ещё этого не знали, и ездили в Гегард на попутных машинах. Гегард – святое место, действующий монастырь. К нему совершаются паломничества, случалось видеть, как пожилые люди последние сотни метров ползут на коленях. За сотню метров до ворот старое дерево увешано огромным количеством ярких лоскутов – такова религиозная традиция, я не берусь объяснить её значение. Интересно, что с такой же традицией мы встречались в Средней Азии, т. е. у представителей совсем другой религии. Другая здешняя традиция выглядит совсем по-язычески. На большие праздники режут баранов, и какая-то деталь такого барана относится в храм в качестве жертвы, а основные его части идут на шашлык, который тут же готовится и съедается. Нам неоднократно случалось это видеть.

Но не меньше впечатление производит сам храм XIII века. Пройдя через ворота, видишь красивую церковь, как бы вырастающую из скалы. Замечательная скульптурная отделка: абстрактные узоры, виноград, птицы, быки. Но главное – храм действительно выбит внутри скалы; точнее – выбита большая его часть, в ней колонны, сталактиты, узоры. И к ней пристроена лицевая часть храма. Если же выйти из церкви и подняться вдоль скалы, ты увидишь ещё один вход, за которым другое помещение, расположенное ярусом выше. Это церковь (или часть церкви?) выбита в скале уже целиком. В её полу небольшое отверстие, и наклонившись над ним, видишь внутренность первой церкви – ты теперь оказался над ней.

Севан

И, наконец, четвёртым местом нашего паломничества было озеро Севан. Оно в 60 километрах к северу от Еревана, и автобусы туда уже не ходят – остаётся поджидать грузовых попуток в начале Тбилисского шоссе. Ехать туда 2 часа. Дорога, откровенно сказать, мало интересна. Ждём, когда, наконец, откроется Севан. И вот он распахнулся, огромный. Совершенно голубая вода. Берега, суровые, как вся здешняя природа. Камни, скалы. Наша цель – Остров, называемый так по старой памяти. Сейчас это полуостров, таким он стал после пуска Севанской ГЭС, отчего уровень озера опустился на добрый десяток метров. Обмеление Севана – рана в сердце каждого армянина, каждый, поглядев на озеро, сокрушается: загублена такая жемчужина родной природы. Об обмелении не даёт забыть тянущаяся по береговым скалам белая известковая полоса, отмечающая старый уровень озера.

На Острове тоже есть маленькое здание старого храма, но мы приезжали сюда не ради этого. Мы приезжали загорать и купаться. Солнце здесь жаркое, горное – высота Севана 1914 метров. (Кстати, высота самого Еревана – около 1000 м). И очень холодная вода. Однажды я по неосторожности проплавал в нём полчаса, и после этого лежал на камнях на солнце, и дрожь меня била около часа. А вообще такое сочетание мне очень нравилось – жаркое солнце и совершенно холодная вода.

Идеологический климат

Что мне ещё стоит рассказать из ереванских впечатлений моего первого периода – полугода до середины лета?

Разве что о том, насколько оправдалась моя надежда «укрыться от твоих пашей». Действительно, я, человек повышенно чуткий к идеологическому климату, сразу почувствовал, что здесь этот климат совершенно другой. Где-то были какие-то парткомы, но я их не видел. Не было идеологических собраний, не было промываний мозгов. Все вокруг вели себя так, как будто никакой советской власти не было – во всяком случае, в её идеологической ипостаси.

Казалось бы, я, «опасный инакомыслящий», исключённый за это из университета, должен бы внушать подозрения, меня должны перевоспитывать. Ничуть не бывало. Эти проблемы вообще никого здесь не интересовали. Бросалось в глаза различие в оценке моей ситуации приезжих и местных коллег. Приезжие, конечно, с первых слов всё понимали и качали головами: далось же тебе сражаться с ветряными мельницами; радуйся, что тебе мало досталось. Местные же слушали с ехидным недоверием – дескать, не втирай нам очки, какая там политика, где это слыхано, чтобы из университета исключали за политику. Всем известно, что исключают больших бабников, так бы и рассказал, тут нужно не стесняться, а гордиться.

Но повторяю – я впервые в жизни почувствовал себя живущим как бы без советской власти. Уже ради одного этого стоило поселиться в Армении.

Небольшое отступление. Так же, как я здесь понял и прочувствовал, что нет одного советского народа, а есть много разных и сильно различных, я понял и то, что нет и одной советской власти, а есть московская советская власть, украинская советская власть, армянская советская власть. И, по известному выражению, каждый народ имеет ту власть, какую заслуживает. По-видимому, армянский народ заслужил много лучшую советскую власть, чем мы. Советскую власть «с человеческим лицом». Интересно бы порассуждать, почему это так, но здесь не место. (Впоследствии я увидел, что хорошую советскую власть заслужили, например, и литовцы).

Похороны Исаакяна

Огромное впечатление произвели на меня похороны Исаакяна. В одно летнее утро мои армянские коллеги были в печали: «Вчера умер Аветик Исааякян. Сегодня похороны». Среди дня мы вышли из нового здания института на угол в начале улицы Орджоникидзе. И увидели бесконечную траурную процессию. Несмотря на жару, многие были в чёрном, на рукавах траурные ленты. Непривычное для здешней толпы молчание, ощущение общего горя. Мы прошли вместе со всеми несколько кварталов к открывающемуся пантеону в парке Комитаса. (Кажется, это было одно из первых захоронений). Я шёл и думал: «Можно ли представить у нас подобные похороны, например, того же Тычины? Доживу ли я когда-нибудь до того, что и у нас так будут хоронить поэтов? И что будут поэты, которые этого достойны?» (По счастью, дожил. Так хоронили и Твардовского, и Высоцкого. К сожалению, мне не довелось этого увидеть).

Маджар

Добавлю ещё впечатление другого рода, правда, чуть более позднее. Ранняя осень, кончилась уборка винограда. Вся Армения готовит вино. Рынки переполнены молодым вином – маджаром. Этому вину несколько дней, на вкус и по крепости это нечто промежуточное между вином и виноградным соком. Удивительно вкусно! И стоит гроши. Мы с товарищами идём по рынку с большими бутылями. Покупка маджара – серьёзная процедура. Никто не ожидает, что ты подойдёшь к первому же продавцу и сразу купишь, это было бы нарушением обряда. Нет, нужно подойти, выпить по небольшому (грамм на 100) стаканчику, похвалить вино и идти к следующему. Потом, пройдя ряд человек из 10, решаешь, кто из них лучше, беседуешь с ним, покупаешь литров 5, и идёшь домой в хорошем настроении и с сознанием выполненного долга – до следующего воскресенья.

Армения – не Эстония

Хочу кончить одним сравнением. Недавно мне довелось прочесть двух авторов, живших в советское время в Эстонии: Сергея Довлатова и Петра Вайля. У обоих меня поразила общая атмосфера этой жизни. Так и кажется, что оба русских жили в чужой и недружественной среде: внешне вроде всё хорошо, все вокруг вежливы, но между русскими и местными людьми стена. Общество разделено на две непересекающихся общины, своего рода апартеид. Нечто подобное я слышал от своей знакомой, жившей в Латвии. (Не хочу, чтобы сказанное прозвучало как упрёк в адрес эстонцев и латышей. Их отношение было естественной реакцией на действия советской власти, пришедшей в их страны на танках и затопившей их массами пришлого, этнически чуждого населения, да и на поведение этих пришельцев, не отдававших себе отчёта в том, что они оказались нежеланными гостями, своего рода заложниками в чужой стране).

Поразило же меня это контрастом с тем, что я видел в Армении. Здесь ты жил явно в другой стране, это ощущалось, но в стране дружественной, и очень дружественной. Стране, где нет границ между тобой и местными людьми. Надеюсь, что такой она будет всегда!

Уважаемые читатели! Мы просим вас найти пару минут и оставить ваш отзыв о прочитанном материале или о веб-проекте в целом на специальной страничке в ЖЖ. Там же вы сможете поучаствовать в дискуссии с другими посетителями. Мы будем очень благодарны за вашу помощь в развитии портала!