|
ЗАЩИТИТЕЛЬНАЯ РЕЧЬ ЛАРИСЫ БОГОРАЗ
В своей защитительной речи я постараюсь не повторять доводов, приведенных адвокатами, тем более, что юристы могут лучше меня обосновать юридическую сторону дела. Обвинение предъявлено каждому из нас в отдельности. Но предъявленные мне обвинения в большей части сходны с тем, что предъявлено другим подсудимым. Поэтому, защищая свои интересы, я буду вынуждена затронуть вопросы, касающиеся всех подсудимых. Прежде всего, обращаю внимание суда на ту часть обвинительного заключения, в которой предъявленное мне обвинение отличается от других. Там говорится: "...будучи несогласна с политикой партии и правительства, направила два заявления в профком и дирекцию". Адвокат Каминская в период окончания следствия ходатайствовала о том, чтобы исключить это упоминание из обвинительного заключения, так как подача заявлений по месту работы не может рассматриваться как криминальное действие. Ей ответили, что эти заявления не ставятся мне в вину, а включены для характеристики личности и для подтверждения моего несогласия с политикой партии и правительства. Однако в обвинительном заключении эти заявления ставятся мне в вину. Прошу изменить формулировку обвинения в этой части. Прокурор в своей речи ссылается на характеристику с места работы, где говорится о моем недобросовестном отношении к своим обязанностям: это выражалось в опозданиях и в неявке на работу 21 августа 1968 г. Действительно, у меня бывали случаи опозданий, но не чаще, чем у других сотрудников. А 21 августа я не явилась на работу, так как была свидетелем на судебном процессе моего друга Анатолия Марченко, причем о неявке я предупредила свое начальство. Прокурор также сообщил, что я уволена с работы 23 августа. На самом деле 22 августа я предупредила дирекцию института о том, что объявляю забастовку в знак протеста против ввода войск в Чехословакию, а 23 августа передала в профком и в дирекцию института письменные заявления об этом. Об увольнении при этом не; было и речи. О том, что я уволена, я узнала из материалов следствия. Перехожу к существу предъявленного обвинения. Прежде всего - к тем действиям, которые инкриминируются мне по статье 190-3. Статья говорит об организации или активном участии "в групповых действиях, грубо нарушающих общественный порядок или сопряженных с явным неповиновением законным требованиям представителей власти, или повлекших нарушение работы транспорта, государственных, общественных учреждений или предприятий". Я не стану повторять аргументы адвокатов. Заявляя в ходе суда ходатайства о приобщении к делу дополнительных материалов по этому вопросу и о вызове свидетелей, я имела в виду доказать несостоятельность именно этой части обвинения и добиться снятия обвинения по этой статье. Я понимала так - может быть, я неправильно понимала - что если суд отклонил эти ходатайства, то у суда не возникает сомнения в моей невиновности по данному пункту. Иначе отклонение этих ходатайств явилось бы нарушением моего права на защиту. Но даже из имеющихся показаний - прежде всего из показаний двух работников ОРУДа - ясно, что, сидя на тротуаре, мы не могли нарушить нормальную работу транспорта. Таким образом, нас могут обвинить только в том, что мы своими действиями могли спровоцировать скопление людей, что могло бы вызвать нарушение нормальной работы транспорта. Однако в вину ставятся лишь те нарушения, которые произошли, а не те, которые могли бы произойти. Если даже принять, что произошло нарушение нормальной работы транспорта, то для обвинения нас по статье 190-3 необходимо доказать, что это нарушение было вызвано нашими действиями. По показаниям свидетелей, у Лобного места собралась толпа. Насчет того, сколько людей было в толпе, показания свидетелей расходятся. По-видимому, это была большая толпа. Но рассмотрим, как она образовалась. Я неслучайно задавала каждому свидетелю вопрос: "Почему вы побежали (или подошли) к Лобному месту?" Большинство из них формулировало свои показания примерно так: "Я увидел, что другие бегут, - тоже побежал", "Я увидел, что другие идут, - тоже подошел". Вполне понятное человеческое любопытство - это мы часто наблюдаем на улицах Москвы. Бегут, кричат - я тоже побегу, посмотрю, в чем дело. Определенную группу свидетелей составляют те, кто первыми кинулся к Лобному месту. Это несколько человек - пятеро из них служат в воинской части 1164. Все пятеро показывают, что очутились одновременно на Красной площади случайно, без предварительной договоренности. Именно они отнимали плакаты - по крайней мере, три плаката; кто отнимал остальные лозунги и флажок, следствием не установлено. Именно они оскорбляли нас. Остальные же свидетели показывают, что побежали, увидев, как бегут и кричат эти несколько человек. Таким образом, именно эта группа людей, кричавших, бежавших и отнимавших у нас лозунги, именно они спровоцировали скопление и возмущение толпы. А наши действия вызвали активную реакцию только у этих несколько человек. Мы не нарушили нормальную работу транспорта, и мы не спровоцировали образование большой толпы, которая могла бы эту работу нарушить. В обвинительном заключении допущено существенное формальное нарушение: предъявленное обвинение выражено общей формулировкой без конкретизации определенных действий по статье 190-3. К этой статье не существует комментариев. Что значит "грубое нарушение общественного порядка?" У различных людей понимание этого может быть различным. Использую метод аналогии, который применил в своей речи прокурор, сравнивая чехословацкие события с событиями в Венгрии 1956 г. Полагаю, что если этим методом воспользовался юрист, то и я могу взять его за образец. Как пример я приведу событие, которому сама была свидетелем. Я видела на площади Восстания массовую демонстрацию протеста против очередной агрессии США. Огромная толпа с самодельными лозунгами запрудила Садовое кольцо, заполнила мостовую, тротуары, движение транспорта было задержано. Демонстранты кричали, бросали в здание посольства США пузырьки с чернилами. Власти ограничились тем, что направили транспорт в объезд. Нарушение нормальной работы транспорта было куда шире, чем то, которое могло быть вызвано нашей небольшой демонстрацией. Крайне грубыми были и действия участников той демонстрации. А мы, всего несколько человек, спокойно сидели на парапете, подняв лозунги. Я считаю, что демонстрация у американского посольства была гораздо более грубым нарушением общественного порядка. Тем не менее, никто из ее участников не был привлечен к уголовной ответственности. Вернемся к нашим действиям. Насчет того, произносилось ли что-нибудь кем-нибудь из нас или нет, показания свидетелей противоречивы. Я не ставлю под сомнение никакие свидетельские показания. Речь идет не о достоверности их, а о достаточности. Суд не имеет достаточных оснований утверждать, что мы "выкрикивали лозунги аналогичные с плакатами содержания". О моих собственных действиях. Из свидетельских показаний следует, что я была на Красной площади и подняла плакат, - показания подтверждают то, о чем я и сама говорю. Я не отрицаю: да, я была на Красной площади, да, я подняла плакат. Свидетельских показаний о том, что я что-либо и говорила, нет. Есть мои показания о том, что я говорила. На чей-то вопрос, что здесь происходит, я ответила: "Мы проводим мирную демонстрацию, но у нас отняли плакаты". Показания свидетелей ничего к этому не добавляют. Показания об остальных моих действиях не ясны. Давидович говорит, что я не держала плакат, но я-то знаю, что держала! Свидетель Ястреба говорит: "Не помню точно, держала что-то или нет". Кроме того, свидетель Давидович говорит, что мы, в том числе и я, произносили речи. Но за такой короткий промежуток времени я не могла бы произнести речь. О том, как меня задержали, вообще нет никаких показаний: никто не видел. Имеются показания одного свидетеля о том, что когда меня сажали в машину, я крикнула: "Свободу Дубчеку" или "Свободу Чехословакии". Но во-первых, он говорит, что это крикнула женщина, когда ее сажали в машину, а я была не единственная женщина там, а во-вторых, этот свидетель описывает мою внешность, мою одежду не так, как я на самом деле была одета, и не так, как это описывают другие свидетели. Так что, может быть, это была и не я. Но возможно, это действительно была я, возможно, что я действительно выкрикнула или громко сказала эти слова или что-то кричала, возмущаясь грубыми действиями. Однако это произошло, когда меня запихивали в машину и не имеет никакого отношения к демонстрации. Демонстрация - это те несколько минут, пока мы сидели у Лобного места и пока нас не задержали. То, что я говорила в машине, или в 50 отделении милиции, или впоследствии в тюрьме, не имеет отношения к настоящему разбирательству. Во всяком случае, если что-то и говорилось мною и моими товарищами, это было не грубее, чем в аналогичном событии, свидетелем которого я была на площади Восстания. Итак, полагаю, что касающееся меня обвинение по ст. 190-3 этим, соответственно, и исчерпывается. Считаю, что по имеющимся данным нет оснований обвинить меня по ст. 190-3 и прошу снять с меня это обвинение. Перехожу к обвинению по ст. 190-1. Эта статья говорит об ответственности за "систематическое распространение в устной форме заведомо ложных измышлений, порочащих советский государственный и общественный строй, а равно изготовление или распространение в письменной, печатной или иной форме произведений такого же содержания". Я не буду повторять доводы адвокатов о том, что наши лозунги нельзя считать "произведениями", коснусь лишь сути их текстов. Являлись ли тексты наших лозунгов заведомо ложными измышлениями? Подчеркиваю, что я не снимаю с себя ответственности ни за один из лозунгов, которые были на демонстрации. Действия наши по характеру были, действительно, групповые, и я принимала в них участие. А был ли сговор или нет - это не доказано и не имеет значения. Можно ли считать тексты наших лозунгов заведомо ложными? Можно предположить ложность только одного текста: "Свободу Дубчеку", так как остальные выражали всего лишь эмоции по поводу ввода войск в Чехословакию, то есть по отношению к факту общеизвестному и не вызывающему сомнений в его истинности. Лозунг "Свободу Дубчеку" - выражение эмоций по поводу того факта, что Дубчек не на свободе. С 21 по 25 августа в советской прессе имя первого секретаря КПЧ Александра Дубчека упоминалось лишь в следующем контексте. Я зачитаю заметку из "Правды" от 23 августа. Судья: Суд не разрешает вам зачитывать это. Не надо говорить о своих убеждениях. Здесь вы можете говорить лишь о действиях, в которых вас обвиняют. Богораз: Хорошо, я перескажу эти заметки. Имя Дубчека упоминается там лишь в связи с его пассивностью, которая привела к усилению контрреволюции; или же его называют руководителем правого меньшинства в ЦК КПЧ. Судъя: Суд не разрешает вам пересказывать содержание этих заметок. Богораз: Почему? Судъя: Суд не дает объяснения своему запрещению. Богораз: Но я должна опровергнуть утверждение о заведомой ложности этого лозунга. Судъя: Вы можете сказать, что вы были в этом убеждены, - и достаточно. Богораз: Но прокурор посвятил этому вопросу половину речи. Можно ли говорить о том, о чем говорил прокурор? Судъя: Да, можно. Богораз: Я считала... Судъя: Нас не интересует, что вы считали. Говорите только о действиях, в которых вас обвиняют. Богораз: В таком случае я скажу просто. Тогда, 25 августа, я была уверена, что Дубчек не на свободе. Я и сейчас не уверена, что тогда он был на свободе. Следовательно, заведомой ложности не было, в этом я была убеждена. Считаю, что обвинение в заведомой ложности лозунга "Свободу Дубчеку" снимается. О плакате, который держала я: "Руки прочь от ЧССР". Прокурор в своей речи задал ряд вопросов - думаю, не риторических. В частности "Что означает лозунг: "Руки прочь от ЧССР"? Чьи руки? Может быть, руки германских реваншистов?" Разъясняю. Это значит, что я протестую против ввода советских войск в ЧССР и требую их оттуда вывести. Я считала тогда и считаю сейчас ввод войск Чехословакию ошибкой нашего правительства, а форму этого протеста я избрала традиционную для демонстрации такого рода. О лозунге "За вашу и нашу свободу". Прокурор спрашивает: "О какой свободе вы говорите?" Не знаю, известно ли прокурору, а также остальным, что это широко известный лозунг. Я знакома с историей этого лозунга и вкладываю в него исторический и традиционный смысл. Это лозунг совместного польско-русского демократического движения XIX века. Мне дорога идея преемственности совместных демократических традиций. О лозунге "Долой оккупантов". Прокурор в своей речи говорил, что оккупация - это Бабий Яр, Освенцим и Майданек. Да, все мы знаем, что такое фашистская оккупация. Но слово "оккупация" имеет еще и прямой смысл: занятие войсками одного государства территории другого государства. А этот факт имел место. Судъя: Был ввод войск, но не было оккупации. Не говорите о своих убеждениях, а лишь о действиях, в которых вас обвиняют. Богораз: Я говорю о том, как я понимаю слово "оккупация". Судъя (в раздражении): Вас не судят за убеждения, они нам и так ясны. Богораз: Ну, если вам и так все ясно, то можно уже сейчас выносить оправдательный приговор. Но мне предъявлено обвинение в том, что я подняла лозунги. О текстах этих лозунгов я и говорю. Тот же смысл в тексты лозунгов вкладывали, я думаю, и другие подсудимые. Повторяю: лозунг "Долой оккупантов" ничего ни ложного, ни заведомо ложного не содержит, и ничего тут нет оскорбительного. Если, не оскорбителен сам факт ввода войск, тем более не оскорбителен и лозунг. Статья 190-1 предусматривает обвинение в измышлениях, порочащих советский общественный и государственный строй. Однако тексты лозунгов касались конкретной акции правительства и КПСС и не имели никакого отношения к нашему строю. Не думаю, что критическое отношение к какой-либо отдельной акции правительства или КПСС означало бы опорочение советского общественного и государственного строя. Данные тексты - критика одной конкретной акции... Прокурор: Богораз злоупотребляет предоставленным ей правом защиты для пропаганды своих убеждений. Требую сделать ей замечание, а в следующий раз лишить защитительного слова. Богораз: Я не понимаю. Конкретизируйте, что я могу и чего не могу говорить. Судъя: Здесь не надо пропагандировать свои взгляды. Богораз: Здесь я не стала бы пропагандировать свои взгляды. Напоминаю текст ст. 190-1 (зачитывает полностью). Я опровергаю обвинение, предъявленное мне по этой статье. Не имею права? Судъя: Имеете, но в пределах, допустимых юридическими рамками. Не излагайте своих убеждении. Богораз: Мои убеждения гораздо шире, чем то, что я излагаю. Сейчас я говорю только то, что относится к обвинению по данной статье. Итак, наши лозунги не содержали заведомо ложных измышлений, порочащих советский общественный и государственный строй. Этого не было в наших лозунгах, содержащих лишь критику отдельной ошибки правительства, - никакой строй не застрахован от ошибок. (Из зала, удивленно: "Ревизионистка...") Прокурор усомнился в наших доводах о выборе места демонстрации. Нет оснований для сомнений. Все подсудимые подтверждают одно и то же. Повторю. Совокупность мотивов. Первое - обращения к правительству традиционно принято выражать на Красной площади, а наш протест был обращением к правительству: второе - на Красной площади нет, насколько мне известно, движения общественного транспорта. Дремлюга дополнительно излагал мотив гласности. Да, я тоже безусловно, хотела предать свой протест гласности - других целей я не преследовала. Прокурор предлагал для примера Александровский сквер. Не думаю, что в этом случае последствия для нас были бы иные. В каком бы месте это ни произошло, результат был бы аналогичен. Была ли у нас договоренность о встрече на Красной площади? Я обращаюсь к этому вопросу, хотя такая договоренность и не может вменяться в вину по данной статье. Прокурор считает, что показания свидетелей подтверждают "преступный сговор". На этот счет не имеется свидетельских показаний. Из нас же никто не подтверждает сговора и не отрицает - мы просто отказываемся давать показания. Лгать мы не пытались, а говорить об этом для каждого означало бы говорить о других людях, чего никто из нас не желает. Отвечая на вопрос, был ли это сговор или случайное совпадение, Литвинов привел еще один вероятный вариант. Я повторяю его, хотя не утверждаю, что это было именно так. Допустим, что от каких-то третьих лиц могла исходить информация о предстоящем выражении протеста в таком-то месте и в такое-то время. Кроме того, как я уже говорила, я не делала секрета из своих намерений пойти на Красную площадь. Но я и не утверждаю, что говорила об этом именно людям, сидящим на этой скамье. Еще раз указываю, что я выразила бы свой протест и в том случае, если бы я была одна. Считаю, что я ответила на все пункты обвинения по ст. 190-1 и 190-3. О ссылке на ст. 125 Конституции СССР. Я тоже знаю Конституцию. Приводя отдельные статьи Конституции, прокурор упрекал нас в невыполнении статьи 112. Мне известны статьи не только о наших правах, но и об обязанностях. Свои трудовые обязанности я старалась исполнять добросовестно. Прокурор напомнил Литвинову о второй части статьи 125 Конституции, утверждая, что свобода демонстраций гарантируется только тогда, когда демонстрация направлена на укрепление социалистического строя. Я эту статью понимаю так: свободы гарантируются в целях укрепления социалистического строя и в интересах трудящихся СССР. Последнее: сроки наказания, предложенные прокурором. Безусловно ссылка - более мягкий вид наказания, чем лагерь. Однако обращаю внимание суда на то, что статьи 190-1 и 190-3 предусматривают лишение свободы максимум на 3 года. Ссылка, правда, неполное лишение, ограничение свободы, но предложенные сроки начинаются с трех лет. Четыре года больше, чем три, тем более пять лет больше трех. Эта мера оказывается более жесткой, в то время как сама статья предусматривает и более мягкие виды наказания. Тем более, что наказание этим не исчерпывается, поскольку впоследствии это означает весьма ограниченную свободу передвижения, невозможность свободного выбора места жительства, невозможность заниматься определенными видами работ и т. д. Для себя я не прошу ни о чем. Прошу обратить внимание суда на вопрос о мере наказания для Делоне. Судья: У каждого подсудимого есть свой адвокат, говорите о себе. Богораз: Хорошо. Последнее к обсуждению вопроса о мере наказания: я по-прежнему считаю, что для какого бы то ни было уголовного преследования по ст. 190-1 и 190-3 моя вина не доказана и поэтому прошу оправдательного приговора.
22 часа 45 мин.
Конец второго дня
Уважаемые читатели! Мы просим вас найти пару минут и оставить ваш отзыв о прочитанном материале или о веб-проекте в целом на специальной страничке в ЖЖ. Там же вы сможете поучаствовать в дискуссии с другими посетителями. Мы будем очень благодарны за вашу помощь в развитии портала!
|
|