Сейчас на сайте

Петр Бутов

Очерки о немецкой жизни

<<< Части 13 и 14

15. Начало процесса

Итак, во вторник Линда привезла нас в Карлсруе. На следующий день наc вместе с группой ищущих убежище привезли в микроавтобусе в общежитие в Ройтлинген (Reutlingen). Одноэтажное здание общежития было построено в форме каре. Внутри находился дворик, в который выходили окна. Снаружи окон не было. Возникает ассоциация с тюрьмой. Здание стоит в глубине двора, отгороженного от улицы забором. Металлические ворота для проезда машин были закрыты. Чтобы войти во двор нужно было пройти через калитку, которая закрывалась на ночь.

Возле ворот дежурила постоянно полицейская машина. Полицейские, надо сказать, вели себя очень недоброжелательно. В Карлсруе, по крайней мере, душевые и туалеты были чистыми. Здесь же стоки для воды были забиты и на полу в душевой был слой грязной воды.

Впрочем, мы прожили в этом общежитии только три дня, поскольку в пятницу нас уже забрала с собой и увезла наша знакомая. Это оказалось возможным из-за активного вмешательства Heinrich Geißler.

Нам выделили здесь отдельную комнату. Стены были покрашены в серый цвет. В помещении было относительно мрачновато и оно несколько напоминало тюрьму. Вдоль стен стояли двухэтажные кровати. Помещение было рассчитано человек на 12-14. В лагере в Карлсруе помещения тоже были рассчитаны на большое количество человек. Из общежития можно было, впрочем, свободно уходить. Это не было, как я узнал позже, само собой разумеющимся. Но уезжать, как правило, из Ройтлингена было нельзя.

2

Литературы на тему жизни азилянтов не много. Этой темой интересуются только группы немецких правозащитников (Bürgerrechtler), которые не образуют единого движения. В публикации Helga Ehlers Азилянты в наших землях (Asylanten in unseren Ländern), Очерк из журнала : Vorgänge Nr. 62/63 (Heft 2-3/1983), S. 11-18., есть короткое описание жизни ищущих убежище.

Вообще-то, правильно говорить Asylbewerber, то есть кандидат на убежище, не Asylant, но понятие Asylant используют многие, даже и правозащитники, как это видно из этой публикации. В слове Asylant на немецком имеется некоторое пренебрежение.

Кандидаты на убежище не имеют права работать, живут, как правило, помногу человек в одной комнате, часто люди из разных стран, так что не могут друг с другом поговорить. В «нашем» лагере было несколько молодых людей из стран бывшего Союза. Они жили вместе, так что им было легче. Но когда мы уезжали в пятницу, все ребята вышли нас проводить и смотрели, как мне кажется, с некоторой тоской на наш отъезд. Никто из них по-немецки не говорил, и им было нелегко ориентироваться в ситуации. К политике они никакого отношения не имели. Появилась возможность выехать за границу – они это и сделали, не думая о последствиях. Надо сказать, некоторые советские диссиденты сыграли плохую роль в их жизни, поскольку были очень критичны к Союзу и некритичны к Западу. Запад противоставлялся Союзу как оплот демократии, то есть чего-то неопределённого, но чего-то очень хорошего, такого края, где каждому есть, по видимому, достойное место. Действительность оказалась не такой привлекательной. Никто их, этих ребят, не встречал с распростёртыми объятиями.

Очерк Азилянты в наших землях был написан в 1983 году. Тогда было особенно много беженцев из Польши, которые, как правило, с политикой ничего общего не имели.

Признанием права на убежище тогда занималась Федеральная служба по признанию иностранных беженцев (Bundesamt für die Anerkennung ausländischer Fluchtlinge).

Сотрудники этой службы не знали, как им оценивать положение в Польше в то время и поэтому вообще не занимались рассмотрением дел поляков. Как известно, в ночь с 12 на 13 декабря 1981 года министр обороны Польши Войцех Ярузельский ввел военное положение в стране в связи с антиправительственными выступлениями профсоюза «Солидарность». На западе тогда развернулась массивная антипольская компания. Многие поляки, попав в Германию, заявляли, что они хотят жить в настоящей демократической стране, то есть в Германии, и поэтому приехали сюда. Видимо, беженцы- поляки полагали, что из-за антиправительственной позиции их охотно примут в Германии. Но если бы немцы стали принимать всех тех, кто хотел жить при «демократии», то к ним бы перебежали слишком много поляков, надеясь в действительности просто пожить в стране с более высоким уровнем жизни.

Для того, чтобы вести пропаганду против государства, обычно выбирают несколько диссидентов, делают им имя. Это так называемые интернационально-признанные диссиденты (термин я взял из комментария к закону о предоставлении убежища), готовы их как-то поддержать. Но никакое государство не готово поддерживать много диссидентов. Это стоит денег. Здесь же пытаются делать большую политику, но с минимальными расходами.

Так что немцы поместили тысячи поляков в лагеря и не решали их вопрос, чем и остановили волну беженцев.

Ещё в 1980 году большинство беженцев было из Турции, по-видимому курды, но начиная с 1981 года преобладали экономические беженцы из восточной Европы, особенно поляки. В этом смысле немцы попали в сети собственной пропаганды. Они так много говорили о нарушении прав человека в Восточной Европе, что не могли выставить беженцев, но и не хотели, да и не могли их принять в большом количестве. Кроме того, не было законного основания принять этих беженцев, поскольку они, как правило, не были политическими.

Беженцы из Турции, курды, действительно переживали преследования от, между прочим, дружественного Германии государства Республика Турция, которое Германия не обвиняла в нарушении прав человека.

Многие доверчивые люди из восточноевропейских стран, а затем и из стран бывшего СССР бежали на Запад из-за антисоветской пропаганды, полагая что их будут доброжелательно встречать.

3

Официально кандидаты на статус беженца не имеют права работать. Делать им было нечего, и немцы к тому же им показывали, что они здесь незваные гости. Они их не высылали, но люди жили многие и многие месяцы или даже годы в неведении своей судьбы и безделии.

Это касается почти всех жителей лагерей беженцев. Африканцы уничтожали часто свои документы и было неясно, в какую страну их вообще можно выслать.

Люди не знали, как долго будет рассматриваться их случай. Распространялся алкоголизм. 60% жителей лагерей страдали депрессией, две трети страдали бессонницей, потерей аппетита. У многих развивалась головная боль. Причём худшие условия жизни в лагерях беженцев были именно в землях Баден-Вюртемберг и Гессен.

Правозащитники отмечали ещё, например, что ко всем выходцам из Африки немцы обращались на «ты», а к восточноевропейцам на «вы». Расизм.

Поскольку мы пробыли в общежитии для ищущих убежище только три дня, я приобрёл небольшой собственный опыт. Неприятным было общее впечатление от общежития. Все помещения общего пользования были очень грязные. В душе слив был забит и вода скапливалась на полу. Был работник из числа беженцев, которому за уборку платили 2 марки в день, но никто не следил, видимо, за выполнением работы.

4

В четверг мы пошли в филиал федеральной службы по признанию иностранных беженцев (Bundesamt für die Anerkennung ausländischen Flüchtlinge). Вообще-то, эта служба расположена в городе Цирндорф (Zirndorf), расположенный неподалёку от хорошо известного баварского города Нюрнберг. Но из-за огромного наплыва беженцев в то время были устроены филиалы во многих других местах, в том числе и в Ройтлинген. Это было сделано для того, чтобы ускорить процесс обработки дел. Для работы в таких отделениях были срочно мобилизованы беамте из других государственных организаций.

Наши протоколы прослушивания (Anhörung) датированы 28.05.1993. Были выслушаны я, моя жена и старший сын. Речь шла о том, почему мы хотим остаться в Германии, или, точнее сказать, почему мы не хотим возвращаться.

Мы рассказывали по очереди и все три прослушивания заняли не более 2 часов. Первым говорил я, а после уже Тая и последним говорил старший сын.

Мы, собственно, коротко рассказали то, что я уже описал в своих воспоминаниях. Поэтому я не стану пересказывать протоколы прослушивания.

Как важную причину того, что мы поздно подали заявление на убежище мы назвали тот факт, что адвокат, к которому я обращался за советом в сентябре 1990, как только мы прибыли в Германию, меня неправильно информировал. А именно, он сказал, что только я имею возможность получить убежище, а семья – нет. Пока шла беседа, остальные члены семьи сидели в небольшом зале ожидания. Прослушивал нас некто Arzt, сотрудник федеральной службы по признанию иностранных беженцев и так же присутствовал переводчик. В разговоре с Таей Arzt был более открыт, чем со мной.

Ему приходилось прослушивать множество историй, в том числе и от людей из Союза.

Из уточняющих вопросов, которые всё-таки задавал Arzt, можно было получить представление о том, как пытались его убедить другие ищущие убежище. Ещё в Союзе одна моя знакомая спросила меня, не могу ли я встретиться с одним человеком, который хочет уехать на Запад и попытаться получить там политическое убежище. Он хотел меня расспросить о том, что со мной произошло, о лагере, отношениях с КГБ и т.д. Я, конечно, не стал встречаться с этим человеком.

Так вот Тае Arzt уже прямо сказал, выслушав её, что ей не стоит слишком беспокоиться. Он сделает так. Обработает дела остальных беженцев, а затем уйдет в отпуск и обработает наше дело после возвращения из отпуска. Почему это было важно? Если бы он обработал наше дело в течении 6 недель после прослушивания, то есть после 28 мая, то мы не могли бы уже подать в суд. Его решение было бы окончательным. Он действительно обрабатывал наше дело более 6 недель и тем самым дал нам возможность оспорить его решение в суде. Почему он так сделал? После возвращения в Фёренбах (Vöhrenbach) в пятницу, то есть 29 мая, Карин, которая нас забрала из лагеря, рассказала, что эта неделя была очень напряженной для неё и других друзей. После нашего отъезда они постоянно держали контакт с бюро Heintich Geißler в парламенте и со службой по признанию иностранных беженцев в Ройтлингене. С нашими друзьями был откровенен один из сотрудников этой службы, мобилизованный сотрудник почты, и он рассказал, что на Arzt было оказано давление из правительства Baden-Württemberg, из Штуттгарда (Suttgard). Эта откровенность была связана с тем, что нас поддержал Heintich Geißler. Arzt из наших объяснений понял, наш случай серьезный и принял компромиссное решение – он решил не признавать нас беженцами, чтобы не портить отношения с власть имущими, но, как сказал один чиновник, оставил нам дверь открытой, то есть оставил нам возможность обратиться в суд.

5

Насколько я помню, шестинедельное правило было введено именно в то время, чтобы побыстрее выдворить тех, кто действительно не имел шансов на убежище и сократить расходы на процессы. И действительно, из Германии в то время стали очень быстро выдворять большое количество беженцев и само количество тех, кто пытался приехать в Германию и попытаться получить убежище, стало быстро сокращаться.

Нам удалось выделиться из этого потока. Но меня не перестает беспокоить вопрос, почему всё-таки нас пытались выставить из Германии. Самый интересный вопрос в этом деле, конечно, почему на Arzt было оказано давление из Suttgart? Кто был в этом заинтересован? На этот вопрос я не нашел ответа до сих пор и уже вряд ли найду, поскольку всё дело решалось по телефону и следов в актах быть не должно.

На это вопрос мог бы, конечно, ответить лучше всего сам Gorny, кторый заведовал ОВИРом в Филлинген (Villingen). Но я его ещё не пытался расспросить. Правда, я писал по этому поводу недавно в федеральный Парламент. Из Парламента мне написали письмо, в котором мне посоветовали обратиться в суд. Сам Парламент, собственно Bundestag, расследование проводить не хочет. Я в ответ в ноябре усилил давление и привел несколько фактов, из которых следует, что и суды не вполне объективны в нашем случае. Ответа пока нет, а письмо я отправил в декабре 2009. Я думаю теперь, что делать дальше, какие новые шаги предпринять, чтобы прояснить дело.

Но пока вернемся в 1993 год. Мои друзья обратились к городскому голове (Bürgermeister) нашего города, куда мы уже вернулись, и он написал письмо, что город согласен нас принять как беженцев и подтвердил, что у нас есть квартира. Это письмо отвезли в Окружной совет (Landratsamt), собственно, к Gorny. Дело передали одной сотруднице и мои друзья договорились с ней, что она мне позвонит и расспросит меня, чтобы выяснить, есть ли у нас основания жить в своей квартире, а не в лагере для беженцев.

Это разговор состоялся. Собственно, его организовала Линда, которая продолжала верить, что Gorny человеколюб и только и думает о том, как нам помочь. Недавно я нашел доказательства, что это не так. И сначала решил – покажу письмо Линде, а потом подумал – зачем? Пусть живет в блаженном неведении.

И вот я пришел в дом к Манфреду и Карин, поскольку было договорено, что сотрудница Окружного совета позвонит на их телефон. Скорее всего, они договорились об этом из любопытства, поскольку хотели присутствовать при разговоре. Вообще, надо сказать, что они действовали очень активно и в Германии это играет большую роль. Если иностранец наладил хорошие отношения с местными и настолько, что они о нём беспокоятся, то это означает, что ему как бы уже можно доверять. Немцы боятся принимать иностранцев, которые в дальнейшем не желают включаться в общество, живут изолированно, непонятно что делают.

И вот я пришел и Манфред меня спрашивает – а что ты скажешь?

Я ему сказал – не знаю. Я не готовлю такие разговоры заранее. И вот звонок. Окружной совет . Меня спрашивают, почему я хочу жить в Фёренбахе. Я говорю, что у меня трое детей, двое учатся в местных школах, что сам я работаю почасовиком в институте. Это и был весь разговор. Через 15 минут позвонила Линда, поговорила с Карин и рассказала, что замечательный человек Gorny решил вопрос в нашу пользу.

Важным было то обстоятельство, что дети ходили в школу. В Германии существует обязательное посещение школы детьми до 14 лет. Переезд в другую местность для них нежелателен, поскольку переход из одной школы в другую, да ещё в течение учебного года, мешает учёбе. То есть, если бы мы должны были уехать отсюда, то дети-школьники понесли бы урон.

Исподтишка мешать – это одно, но открыто – это совсем другое.

Так мы снова стали жить в нашей квартире.

6

Началась привычная жизнь. В понедельник ребята поехали в школу, а я поехал в институт, поскольку мои часы работы были именно в понедельник. Когда я подходил к институту, на перекрёстке я увидел профессора. Когда он меня увидел – его буквально перекосило от злости. Он не ожидал, что я вообще вернусь назад. Почему-то ему очень мешало то, что я вернулся в Фуртванген и продолжал работать в институте. Через пару месяцев он и его жена пригласили нас в гости. Я уже не хотел к ним идти, но мы всё же пошли, поскольку этого хотела Тая. Кажется, она осталась единственным человеком, которому я мог ещё уступать. Она многого не видела, язык знала ещё плохо и видела этот мир несколько иначе, чем я, и доверяла тем, кто нас пригласил в Германию.

При этом разговоре они извинились предо мной за неприязненное поведение профессора тогда, в июне. Но меня эмоционально поведение профессора не задело. Я привык после многолетнего общения с КГБ к жёстким отношениям. Я бы сказал, что мой многолетний опыт приучил меня быть независимым в отношениях с людьми. Не в этом ли и заключается свобода? Я привык не делать то, что мне не хочется делать. То, что я профессору стал мешать, мне было ясно давно. У него была какая-то проблема, связанная со мной. Но он мне не объяснял, какая. Мне только рассказали несколько позже, что он говорил в это время, то есть летом 1993, что через шесть недель меня уже вышлют из Германии и, очевидно, это доставляло ему удовольствие. Дело выглядело так, как будто я сильно задел его. Немцы об этом не говорят со мной, но они и сегодня ставят себя выше людей с востока. Люди в Европе очень заносчивы, но умеют это, как правило, тщательно скрывать.

Возможно, профессора просто злило то, что я вел себя независимо. Немцы любят брать верх и не уступать. Иногда это качество необходимо. Но оно же и опасно. Не знаю, уместно ли сравнение, но для многих немцев было важно взять реванш за Первую мировую. Поэтому они охотно ввязались во Вторую, хотя холодные головы знали, что войну не выиграть.

Как-то, когда я ещё работал на ставке, профессор хотел со мной поговорить. Было уже больше пяти часов вечера, и рабочее время закончилось. Мой автобус уезжал через пять минут, а следующий через полтора часа, и я ему сказал: извини, нет времени, автобус. Через некоторое время мне нужно было с ним поговорить. Я обратился к нему, а он с таким ехидным лицом сказал мне: извини, спешу. Обиделся на меня. Немецкие профессора очень ценят чинопочитание.

Впрочем, может быть, он был и прав, и я должен был выслушать его из вежливости и потерять 1,5 часа. Но я тогда был сильно перегружен, и мне было не до вежливости. Я знаю, что некоторые профессора на меня обижались. Может быть, если бы я был внимательнее к людям, с которыми я сталкивался, моя жизнь сложилась бы иначе.

Но это моё предположение. С 1974 года я вел жизнь не совсем обычную и мне тогда, через 16-18 лет было трудно перестроиться. Я жил в своём мире, который трудно понять тем, кто не прожил такую жизнь, какую прожили советские диссиденты. Те, кто был долгое время на фронте, тоже трудно привыкают к мирной жизни и отношениям мирного времени.

В общем, по всему было видно в то время, что ему хочется, чтобы нас выставили из страны.

Сейчас мы живём неподалёку друг от друга. Иногда встречаемся на улице, перекидываемся парой слов как ни в чём не бывало. Как здоровье, как дети, что за зима, что за паршивая погода, но прогуливаться нужно регулярно и в плохую погоду. До свидания. Почему-то ему необходимо поддерживать отношения со мной. Мог бы проходить и не замечать. Так, может быть, было бы лучше, по крайней мере, для меня. Не люблю лицемерить. Но и обижать его мне не хочется. Он принадлежит к другой системе. Но вопрос у меня остается: почему он занял такую враждебную позицию по отношению ко мне? Но я его ему не задаю. Узнать ответ интересно, но это мало что изменит.

16. Плацдарм

1

Мы жили в квартире, которая была оборудована в старом крестьянском доме. Город, в котором мы жили, назывался Фёренбах. Но само поселение Фёренбах было расположено довольно далеко от нас, если ехать по дороге, которая проходит по долинам. Мы жили, собственно, в деревне Урах. Урах считается частью Фёренбаха. В своё время маленькие поселения укрупнили, подчинив им деревни, которые расположены вокруг них и таким образом увеличили количество населения до того уровня, что этим поселениям можно было предоставить статус города и таким образом увеличить финансирование. Сам Урах расположен в узкой долине, зажатой горами, которая тянется 12 км и в котором живет около 600 человек. Но в центре, который является и геометрическим центром, в районе церкви, сосредоточена основная масса строений.

Квартира была двухэтажная, и нам это очень нравилось. Владелица дома была старая крестьянка, пенсионерка. Кроме неё в доме жил её сын, внук и сестра. Дом был очень старый и построен то ли в XVI, то ли в XVII веке. Дом был довольно большой, как раньше здесь были большими все крестьянские дома. В этом доме жили и работали крестьяне и кнехты, а так же под крышей дома жили и домашние животные. Основой производства этого крестьянского двора была водяная мельница. Она работала ещё некоторое время после войны, но в наше время от неё не осталось и следа. Канал для воды был зарыт и всё приспособление разобрано. Место было довольно романтичное, возле дома бежал горный ручей и летом ребята там часто плескались. Плавать было невозможно из-за маленькой глубины. Чтобы выйти на дорогу, которая была вдоль долины, нужно было перейти через мост над ручьём.

Крестьянские семьи бывали прежде многодетные, но жилые помещения занимали относительно мало места. Лет за десять до того как мы переехали в этот дом он был существенно перестроен изнутри и была оборудована и та квартира, в которой мы жили. Квартира была небольшая, четыре комнатки, но и дети тогда были в основном маленькие. Самую маленькую комнату я использовал как бюро. Я не ходил на работу и поэтому целиком посвятил свое время исследованиям, оформлял результаты. Иногда я посматривал с высоты второго этажа на протекающий ручей, на цветник, который разбила хозяйка дома, зелёный луг, расположенный вдоль ручья.

Так прошёл июнь и июль. Меня мало беспокоило решение Artzt. Я не сомневался, что он сдержит своё слово, а перед судом мы сможем доказать, что мы и есть те люди которым Германия обязалась предоставлять политическое убежище. В тот момент меня больше беспокоила диссертация. Мои друзья из института привезли мне компьютер, чтобы я смог писать текст, что я и делал.

2

Artzt сдержал своё обещание. Его решение было датировано 23 августа 1993 года. Это означало, что прошло более 6 недель с момента рассмотрения нашего дела до принятия решения, и мы имеем право обжаловать это решение в суде.

Решение Artzt было, конечно, отрицательным. Наше заявление было отклонено как очевидно необоснованное. Предпосылки § 51 абзац 1 закона об иностранцах очевидно не выполнены, не имеется оснований для приостановления высылки из страны, и мы должны в течении 1 недели покинуть Германию. Если же мы добровольно не покинем страну, то мы будем высланы в Украину принудительно.

Gorny нам приписал украинское гражданство именно потому, что в этом случае имелась страна, в которую нас можно было выслать. Как людей без гражданства Германия нас должна была оставить автомвтически. Artzt, конечно, понимал, что мы не имеем украинского гражданства и что принудительно Германия не может нас никуда выслать, но тем не менее присоединился ко лжи Gorny.

В обосновании Artzt передёргивает некоторые факты. Так, например, он пишет о том, что я как научный работник не мог найти работу в Союзе, хотя я сказал и в протоколе стоит однозначно, что я вообще не мог найти никакую работу, мне всюду отказывали. Наше заявление в первую очередь он посчитал необоснованным, поскольку на основании закона о процессе приема беженцев (§30 Abs. 4 Asylverfahrengesetz) мы должны были подать заявление на убежище сразу по приезде в Германию, а не через почти три года, тогда, когда нам отказались продлевать здесь визу. Далее он пересказал общие положения о политических беженцах. Не забыл он сказать и то, что если беженец уже испытал преследования, был арестован, то его случай необходимо рассмотреть особенно внимательно.

Далее он ссылается на известное мнение, что в процессах о принятии решения в делах беженцев существует та трудность, что события, на которых обосновывается право на убежище лежит за пределами действия закона об убежище. Поэтому трудно проверить изложенные факты.

В основе отказа лежит, по моему мнению, следующее утверждение:

«Принимая во внимание политическую ситуацию, которая царит на Украине с середины 1991 г., скорее всего, следует исходить из того, что относящиеся к этому случаю намерения национальной службы безопасности, наследницы КГБ, если она вообще будет целенаправленно действовать, не могут создать основания для предоставления убежища».

А что он знал о политической ситуации на Украине или в России? Немцы только поняли, что произошло нечто непостижимое для них.

В дальнейшем Artzt сводит действия КГБ к тому, что его сотрудники пытались получить от нас информацию и пишет, что по опыту отказ в сотрудничестве не приводит к последствиям, которые могут дать основания для предоставления убежища. В действительности мы ему рассказали, что КГБ регулярно следил за нами и пытался заставить наших знакомых передавать ему информацию о нас, а не нас давать о ком-то информацию. Кроме того, мы сказали, что интерес КГБ был связан с тем, что я не давал показания и поэтому КГБ не довело расследование до конца, то есть у КГБ мог быть интерес к продолжению расследования. Собственно, КГБ интересовалось, конечно, не только книгами, но людьми, которые были связаны с библиотекой.

В этом я вижу непорядочность немецкой системы предоставления убежища. Очевидно, что Artzt целенаправленно искажает факты и переделывает их так, чтобы они обосновали заранее поставленную перед ним цель – отказать нам.

Artzt пишет, что интенсивность преследований была недостаточной. Как бы он себя чувствовал, если бы после 5 лет в лагере заметил, что за ним продолжают постоянно наблюдать? Он пишет так же, что не видно связи между тем, что я был в лагере и отъездом, поскольку прошло 3,5 года между этими событиями. Но в том-то и дело, что сначала я действительно не очень большое внимание придавал тому, что КГБ продолжает интересоваться моими делами. Во-первых, я привык к КГБ. Во-вторых, это было время перемен. Но когда прошло года полтора – два после моего выхода из лагеря, то стало ясно, что ситуация сложилась вокруг нас ненормальная и изменения не предвиделись. Все мои солагерники как-то устроились. Я не могу припомнить ни одного подобного случая, чтобы бывшие политические оказались в ситуации подобной нашей.

Но когда мы уже решили уехать, мы не могли просто купить билет и поехать. Мы должны были получить приглашение. Потом мы его получили. Потом мы должны были получить заграничный паспорт. Но только между получением приглашения и временем отъезда прошло около 1,5 года. Из СССР было не так-то просто выехать.

И это он должен был знать, но он не хотел это знать. Ему поставили задание, и он его выполнил. Не важно, что для этого ему пришлось искажать факты. Но это типично и для судей и для беамте вообще. Они так ловко манипулируют фактами, что я просто поражаюсь тому, что в Союзе сложилось представление о необыкновенной честности немцев. Я не говорю об обычных людях. Они такие же как и всюду. Одним можно доверять, иным нет. Но что касается беамте и судей – то тут нужно быть крайне осторожным. Ни одного лишнего слова. И нужно хорошо продумывать то, что говоришь. Правда их не интересует. Они ищут только возможность развернуть каждое неосторожное слово против человека.

Я не знаю, почему Artzt всё-таки дал нам возможность опротестовать его решение в суде.

Но в то время были известны случаи, когда человеку было отказано в убежище и его высылали, а потом с ним случались всякие неприятности или его даже убивали и разгорался международный скандал. Скандалов немцы стараются избегать.

Artzt был осторожен ещё и потому, что в моё дело вмешался член парламента.

2

Надо сказать, что в конце концов письмо от Artzt меня уязвило. 16 лет до отъезда в Германию я был связан с движением диссидентов. Моей целью не было достижение спекулятивной известности. Я не выступал с агрессивными выступлениями против Союза. Я много лет просто хотел помочь моим соотечественникам познакомится с информацией, которая была им недоступна. Если бы КГБ меня не арестовало и я не был бы осуждён, я бы остался скромным сотрудником Академии Наук Украины.

Но арест изменил всю мою жизнь и, надо сказать, моё положение в обществе.

Хотя подполковник Дурнев и считал, как он мне сказал, что лучше бы я занимался физикой и не вмешивался в политику, я всё же в политику долгое время не вмешивался. В политику меня вмешало КГБ. Даже после выхода из лагеря я стремился вернуться к нормальной жизни. Но это оказалось невозможно после того, что натворило КГБ. Мы уехали. Исходя из опыта политической эмиграции 60—70 годов я рассчитывал, что смогу начать здесь спокойную жизнь. Но этого не произошло и не произошло потому, что изменились политические обстоятельства в мире.

3

В Одессе одно время продавался журнал о жизни в Германии. Я купил пару раз этот журнал. Одна статья начиналась словами «Чиновники в Германии ведут себя иногда чудовищно». Эти слова я запомнил.

Иногда сообщают о случаях произвола со стороны государственных служащих против граждан ФРГ. Здесь от этого тоже люди не застрахованы. По отношению к иностранцам произвол проявляется заметнее, особенно если люди имеют гражданство государств, которые плохо защищают интересы своих граждан.

Сейчас в Киеве живет Юлия, с которой мы познакомились здесь. То есть познакомился сначала наш младший сын. Я и он были в Филлингене по делам и расстались минут на тридцать.

Филлинген город небольшой, но достаточно симпатичный. Я шел по центральной улице и увидел сына, который шел впереди и весело болтал с девушкой. Я попытался его догнать и подходя, услышал, что они говорят по-русски. Девушка, надо сказать, была красивая. Они встретились возле вокзала у автобусной станции. Ей трудно было разобраться с расписанием, и мой сын охотно ей помог. Выяснилось, что у неё возникли существенные проблемы. Она приехала по системе Au-pair, чтобы выучить немецкий язык. Иначе ещё немцы называют это «культурный и молодёжный обмен». Получала карманные деньги (сейчас это должно быть 260 евро в месяц, тогда, кажется, меньше), работать должна была 30 часов в неделю, а в остальном её должны были рассматривать как члена семьи. Её же вообще не хотели выпускать из дома. Конечно, она могла ещё сходить в местный магазин, но уж покидать Фёренбах ей было запрещено. К тому же отец ребёнка стал вести себя не вполне хорошо. Насколько я помню, он стал требовать он Юлии, чтобы она приносила ему кофе в постель или что-то подобное. Его жена не обращала на это внимания. Всё это её возмутило, и она нашла через интернет другую семью, которая готова была принять её. Тогда отец семейства, узнав это, сказал, что они должны ехать в Филлинген, в Landratsamt. Она, конечно, поехала с ним. В Landratsamt он взял у неё паспорт, и она ему его дала (это была грубая ошибка, не давайте свой паспорт никогда в руки частным лицам). Он зашел в ОВИР и там сотрудница ликвидировала её визу. В общем-то, всех участников я знаю. История довольно тёмная. У этого человека были какие-то связи с полицией и он воспользовался своим влиянием. Местная сотрудница ОВИР очевидно нарушила закон. Но немецкие беамте потому и ведут себя иногда чудовищно, что нарушение закона для них часто ненаказуемо.

Мой сын встретил Юлию как раз в эту трудную для неё минуту.

В чужой стране оказаться в неопределённой ситуации без поддержки, конечно, очень неприятно. Юля была в шоке, поскольку не ожидала вероломства от государственных служащих. И у неё было сомнение – может быть это она что-то неверно сделала? Мы попытались её убедить в том, что с нею-то всё в порядке, непорядочно поступила принявшая её семья и беамте.

Мы помогли ей добраться до дома, где она проживала, и поддерживали с ней связь по телефону.

После всего отец ребёнка сказал ей, что если она всё же останется у них в семье, то он сможет возобновить визу и вообще ей не стоит ерепениться, что она из бедной страны и должна быть довольна тем, что сможет здесь заработать. Юлия не могла решиться на какой-либо шаг и колебалась. Она была уже в плохом психическом состоянии. Ехала в цивилизованную страну, имела радужные надежды познакомиться с жизнью в Европе, а оказалась в руках у непорядочных людей. У нее всё ещё были сомнения, ей ещё казалось, что, может быть, она что-то не так делает, что она оказалась в такой ситуации по своей вине. Юлия связалась через интернет с той девочкой, которая была в этой семье до неё и та, не рассказывая о деталях, сказала, что она хотя и продержалась весь срок, но была очень недовольна, и ей пришлось там плохо.

Через несколько дней мы ещё раз сходили с ней в ОВИР и поговорили, но ничего не добились. Чтобы восстановить её права нужно было бы обращаться в суд. Такой процесс без адвоката вести трудно. А это достаточно дорого. Овчинка, как говорится, не стоила выделки. Мы расстались и больше, к сожалению, не увиделись. Юлию пригласила к себе пожить до выяснения ситуации другая семья, которая её хотела взять к себе, а их дом находился неподалёку от Фрайбурга, то есть далеко от нас. Так что Юля последние дни перед отъездом пожила в нормальной семье и узнала другую Германию. Ей, кстати сказать, попытались не заплатить полностью положенные ей деньги. Но она хорошо и быстро отреагировала и закрыла доступ в интернет к системе Au-pair для этой семьи и открыла только тогда, когда получила деньги.

В некоторых российских СМИ Европа в целом представляется как идеальное общество. Будьте готовы к тому, что вас здесь, если вы здесь окажитесь, обманут. Вот один пример, который меня многому научил. Приблизительно в то же время я поехал с одной нашей знакомой в Филлинген. Она меня просто подвезла туда, мы сделали свои дела и зашли, в конце концов, в булочную. Там она хотела купить много разнообразных изделий. Продавщица шустро закладывала товар в бумажные пакеты и одновременно считала. Но когда она назвала конечную цену, моя знакомая сказала, что часть она покупает для себя, а часть для знакомой и поэтому просит посчитать по отдельности. Продавщица пересчитала и получилась сумма почти в два раза меньшая, скажем не 26 марок, а 16. Моя знакомая мне потом весело сказала, что в студенческие времена она работала официанткой и научилась быстро подсчитывать в уме, поэтому сразу заметила обсчёт. В супермаркетах также манипулируют с ценами. Немцы очень умелые борцы за денежные знаки. Отношение к деньгам, конечно, зависит ещё и от уровня образования. Впрочем, это отдельная интересная тема – отношение к деньгам разных народов.

Мы поговорили с Юлией ещё несколько раз по телефону и она спрашивала меня, что ей делать. Она всё ещё колебалась. Я сказал, что мне трудно дать ей совет. Решить она должна сама. Речь идёт о её деньгах. Но я сказал, что на её месте я бы отказался от денег и уехал, потому что та травма, которую она здесь получит, может обойтись ей дороже.

Она мне поверила и уехала из Германии. Прошло несколько лет, и Юлия вспомнила о нас, прислала письмо.

Мы обменялись мнениями о Германии, и она написала, что столкнувшись здесь с произволом она не стала думать о Германии хуже, а просто стала терпимее относиться к тому, что творится на Украине.

Это был не первый случай, когда мы встречали молодых людей, приехавших по системе Au-pair и каждый раз получалось так, что семьи, принимавшие молодых людей, вели себя не в соответствии с подписанным договором, смотрели на них просто как на слуг. Но случай с Юлей был особенным.

4

Я сообщил нашим знакомым и друзьям, что мы получили ответ от Artzt, и это вызвало небольшой переполох.

Я позвонил профессору и предпринимателю и рассказал, что ответ отрицательный и попросил их мне помочь. Профессор мне сказал,что он вообще ничего не помнит. Он не помнит даже, когда я приехал, весной или осенью. Я положил трубку.

Предприниматель поступил иначе. Он пообещал написать объяснение по поводу того, как и почему мы приехали в Германию.

После этого мне позвонила жена профессора и сказала, что мы должны встретиться.

Через несколько дней мне позвонила Линда и сказала, что мы должны ехать в Филлинген, в ОВИР к Gorny, и что я должен взять с собой решение Artzt. Это меня удивило. Все необходимые документы Gorny мог получить по официальным каналам.

Тем не менее я согласился поехать и даже взял с собой решение.

Как раз в этот день я пообещал встретиться с профессорм. Я позвонил к нему и сказал, что встреча отменяется. Это его очень всполошило. Он спросил меня, буду ли я встречаться с предпринимателем. Я сказал, что с ним я тоже не буду встречаться. Это была правда – он мне просто пообещал прислать письмо.

В это время вокруг меня стали развиваться странные события. Мои друзья стали меня уверять в том, что в мои дела вмешивается КГБ, и поэтому мои дела идут так плохо. Я относился к этому с иронией. Но в эту поездку Линда опять стала говорить о КГБ. Я ей предложил проверить, следят ли за нами. Она согласилась, и мы завернули на маленький хутор и остановились. Следом за нами последовало такси и машина также остановилась неподалёку от нас. До Филлингена оставалось ещё километров 5. Мы постояли, такси не трогалось с места. Я сказал Линде, чтобы она поехала, но ехала как можно медленнее и она поехала со скоростью 50 км/ч. За нами сразу собралось несколько машин, которые постепенно обгоняли нас при возможности. Но такси упорно ехало за нами и не собиралось нас обгонять. Это было, конечно, очень странно, но с моей точки зрения, ничего не доказывало.

Когда мы пришли к Gorny, я вдруг передумал давать ему решение Artzt. Это его разозлило. У Gorny были основания для беспокойства, поскольку Artzt, как сказал один беамте, «оставил нам дверь открытой». Это могло означать, что Gorny совершил ошибку, а это могло привести к тому, что мы могли предъявить ему претензии. Действительно, даже Artzt отметил в своём решении, что на основании приговора федерального административного суда (Bundesverwaltungsgericht) от 31.01.1989 – 9 С 43.88 те политические беженцы, которые не имеют права на убежище на основании общих положений правовых норм для иностранцев (Ausländerrecht), но в связи с испытанными уже преследованиями при возвращении на родину испытают нужду, должны получить визу в Германии. Я думаю, что это было известно Gorny. Мышление беамте, как и всех чиновников, примитивное. Если Artzt дал нам возможность подать в суд, то это может означать, что у нас есть сильные покровители, и он, начальник районного ОВИРа, может нажить из-за нас врагов.

Впрочем, следует заметить, что, как я уже писал, идея, что мы можем получить визу только в том случае, если мы получим статус беженцев, исходила непосредственно от тогдашнего министра внутренних дел ФРГ Wolfgang Schäuble, к которому обращался по нашему поводу депутат бундестага доктор Heinrich Geißler. Такая была ситуация в Германии в то время. Gorny был просто последним в цепочке. Сейчас, между прочим, Schäuble занимает пост министра финансов в правительстве Меркель. После последнего изучения актов я пришёл к выводу, что всё-таки непосредственно он стал источником наших неприятностей. А дальше дело пошло по цепочке.

Линда расстроилась из-за моего поступка. Ей все объясняли, каким хорошим делом она занимается, помогая нам и заодно, как я убедился, выспрашивали её обо мне. Она им всем доверяла. Почему бы и нет? Я же считал, что я сам должен решать, как мне поступать. В общем, на обратном пути она ворчала на меня, а потом изменила тему и сказала, что это нехорошо, что я отказываюсь встречаться с профессором, и что я должен непременно к нему прийти. Я объяснял ей, что я считаю, что профессор ведёт себя враждебно по отношению ко мне, а она утверждала, что я ничего не понимаю, и все мне желают только всего самого лучшего, но почему мои дела идут так плохо, объяснить не могла.

Я в своей жизни сталкивался с разными людьми и побывал в разных ситуациях и имел достаточный опыт, чтобы понять, в каких случаях спорить не нужно и не нужно переубеждать собеседника. В общем, я согласился ещё раз встретиться с професссором. Она договорилась с профессором очень быстро, и в тот же день состоялась наша встреча у него в доме в доме. Разговор был короткий. Профессор мне объяснял, что здесь КГБ нет и мне нечего бояться, и я должен быть открытым. Мне очень не понравилось его такое заявление. Его жена извинилась передо мной за то, что профессор в июне, после нашего возвращения в Урах, очень неприязненно посмотрел на меня. В общем, они опять хотели с нами дружить. Причину этого мы выяснили при прощании — жена профессора под конец спросила меня: ну, ты же будешь нам давать информацию о себе? Мало сказать, что мне это не понравилось. Я посчитал это большой наглостью.

Я просто не ответил на этот вопрос.

Больше мы к ним не приезжали.

5

Предприниматель и его жена сдержали своё слово и прислали нам письмо, датированное 30 Августа 1993 года.

Объяснение

Этим мы подтверждаем следующие факты:

Вместе с семьёй профессора, доктора ............. мы получили адрес семьи Петра Бутова от Общества права человека из Франкфурта.

В то время, когда Пётр Бутов был в лагере, мы поддерживали его семью посылками.

В местной прессе мы опубликовали информацию о судьбе Петра Бутова и организовали сбор подписей с целью добиться его освобождения и передали документ советскому послу господину Квицинскому.

После освобождения Петра Бутова возникла переписка с ним. Из его писем следовало, что он не видел для себя и для своей семьи будущего в Советском Союзе, поскольку бывшие диссиденты находились под постоянным наблюдением государственных органов. Он попросил нас ему помочь эмигрировать в Германию, чтобы остаться здесь на длительное время.

Этому его желанию мы пошли, вместе с семьёй профессора, доктора ............. , навстречу и выслали ему приглашение.

Тотчас по прибытию его консультировал специализирующийся по вопросам убежища адвокат. По его совету, к которому и мы присоединились, семья Бутова не стала тогда писать заявление на предоставление убежища.

Подписи.

Я думаю, что это было очень важное письмо для нашего процесса. Мы передали это письмо нашему адвокату, который в это время занимался тем, что в первую очередь опротестовал решение о нашей высылке из страны. В соответствии с этим нам стали присылать каждые три месяца подтверждения о продлении визы. Я же стал лихорадочно составлять текст жалобы на решение Artzt. В этом мне помогал Манфред Вильманн, который обладал удивительным чувством языка и хорошо знал, как нужно составлять документы, направляемые к беамте и в суды, поскольку и сам был беамте.

Несмотря на большой перевес в силе наших противников им не удалось осуществить блицкриг против нас. Нам пришлось быстро учиться жить в этой стране. Но у нас всё ещё оставалось много иллюзий в отношении западного образа жизни, хотя мне уже было ясно, что система начала войну против нас. Я, правда, тогда ещё не знал, что с точки зрения немецких юристов процесс в суде – это разновидность войны, но чувствовал это.

Жалоба, которую мы направили в административный суд во Фрайбурге, была формально жалобой против государства. Соответственно этому ФРГ находилась в состоянии войны с нами. Суд же как бы не зависел от государства.

Продолжение >>>

Уважаемые читатели! Мы просим вас найти пару минут и оставить ваш отзыв о прочитанном материале или о веб-проекте в целом на специальной страничке в ЖЖ. Там же вы сможете поучаствовать в дискуссии с другими посетителями. Мы будем очень благодарны за вашу помощь в развитии портала!