|
Петр Бутов.
<<< Части 3 и 4
Следующая станция Одесса
(Продолжение)
V. Прощай, диссент
1
Диссент должен был быть выражением совершенства. На все критические высказывания диссидентов власть могла, в конце концов, ответить только арестом. Власть не допускала дискуссий. Создавалось впечатление, что власти нечего возразить на аргументы диссидентов и что диссиденты во всем правы. Это было опасное проявление слабости государства.
Мне кажется сейчас, что в конце правления Брежнева уже никто из тех, кто мыслил политически, не мог верно оценить состояние государства, и политическую ситуацию в целом. Мне трудно себе представить, что разрабатывались всерьез варианты создания другой возможной системы. Критические экономические статьи публиковались. Но об изменении политической структуры, многопартийной системе никто не мог писать в официальной прессе.
Я полагаю, что те люди, которые окружали Сталина и научились его без слов понимать, сами в какой-то момент потеряли возможность выражать свои мысли и действовали по принципу: «Так надо». Это не значит, что не было первоклассных специалистов во всех областях знаний. Но с некоторого момента человек просто отключался от реальности, и над ним начинала царствовать пропаганда.
Некоторые диссиденты, особенно в начале 70х годов, охотно иронизировали над нелогичностью или противоречивостью пропагандистов, следователей КГБ или врачей-психиатров. Я и сейчас охотно читаю такие воспоминания. Это было важно для диссидентов, выглядеть лучше в дискуссиях с представителями власти. Диссент должен был уметь себя словесно защитить и быть самообоснованным.
Столкновение диссента с политикой очень интересное явление и, как мне кажется, мало изученное. Диссиденты были далеки от того, чтобы делать политику. Они были плохо еще для этого подготовлены, имели мало опыта и были слишком малочисленны.
Они верно замечали слабости идеологии и атаковали слабые пункты пропаганды.
Но они не могли сформулировать положительные принципы политики, которые могли бы быть мотивом для деятельности. Обычно диссиденты ограничивались общими высказываниями и декларациями, которые мало отличались от советской пропаганды по существу.
Это было не удивительно. Для большинства диссидентов, как и всех остальных советских людей, были совершенно непонятны механизмы принятия политических решений.
Советская система складывалась так, чтобы обеспечить выживание государства в очень трудных политических условиях, поскольку Российская империя, а затем и Советский Союз находились под очень жестким давлением Запада. Это давление перераспределялось на все население, естественно.
В Союзе существовал слой людей, которые, наверное, в основном работали в системе Академии Наук и которые имели доступ к большому количеству информации. В этих кругах высказывались идеи, за которые диссидентов могли арестовать. Собственно, диссидентов арестовывали не за сами идеи, а за то, что они не имели права эти идеи распространять. Эти идеи могли крутиться только в определенном кругу доверенных людей.
Но люди старшего поколения плохо разбирались в системе, они ее плохо понимали, поскольку все было засекречено. Они боялись возобновления культа личности и они передали эти опасения нашему поколению. Ни официальная пропаганда, ни диссиденты были не в состоянии в силу различных причин представить полноценную картину действительности.
На этом существенно играла американская пропаганда. Когда уже стало ясно, что в военном отношении Союз стал мощной державой, то Америка перенесла свою пропаганду в область защиты прав человека. Эта проблема существовала. По крайней мере, мне так казалось из-за гнета примитивной коммунистической пропаганды, которая в наше время выродилась в схоластику.
Так что у диссидентов и у правительства Америки была как бы одна цель для атаки – советская пропагандистская система. Но, конечно, это было только кажущееся единство. Диссиденты в большинстве своем рассчитывали с разрушением аппарата пропаганды усилить государство, а Америка, конечно, стремилась Союз как государство ослабить.
Конечно, все обвинения КГБ и КПСС против диссидентов были очень обидны, поскольку они были несправедливы. Но аппарат пропаганды защищал свои жизненные интересы, хотя утверждал, что защищает интересы государства.
2
Выйти из лагеря очень трудно. Я имею в виду не формальное освобождение, в результате которого ты оказываешься по другую сторону колючей проволоки.
После выхода из лагеря у меня не было чувства свободы.
В те времена, когда я занимался библиотекой, перед арестом, во время следствия и в лагере я чувствовал, что я делаю полезное и важное дело.
Я пережил тогда сильные эмоции и выдержал давление сотрудников КГБ. Это не забывается. Такой образ жизни требует большого душевного напряжения. Прежде всего, потому, что есть чувство постоянной неопределенной угрозы. Человек может многое преодолеть. Он может рационализировать свою жизнь, то есть научиться отбрасывать все неопределенные угрозы.
Человеку свойственна надежда на будущее. Но как раз этой надежды у меня не было. Эту надежду просто нельзя было иметь.
Мой отец после ареста не зря сказал обо мне: жизнь сломана. Это должно было означать, что у меня нет будущего.
Я и с этим был согласен. Я отказывался от своего будущего и сделал это совершенно искренне и серьезно и жил день за днем.
Но и в лагере я говорил, что день жизни в лагере – это тоже день жизни и старался прожить его полноценно, что иногда тоже требовало волевого усилия.
Один мой знакомый, Виктор Салтыков, говорил в свое время - сверхзадача: выжить. Тогда, в студенческие времена, я воспринимал его слова иронически. Но в лагере я понял – да, сверхзадача: выжить, только не любой ценой, конечно. Выжить и в то же время продолжать оказывать сопротивление. Пока я еще не был арестован, я смотрел не события в лагере наивно. Мне казалось, необходимо демонстративно в лагере не подчиняться властям, что и делали многие диссиденты в начале 70-х годов. В этом есть доля смысла. Но нельзя забывать, что конечная цель не борьба с лагерной администрацией, а со всей системой.
Я много лет готовил себя к сопротивлению и это стало содержанием жизни, хотя я к этому и не стремился.
Моей целью было не разделение и противопоставление, а объединение. Именно поэтому я и занимался библиотекой.
3
Нас выпустили из лагеря и весь мой опыт, который я приобрел в течение многих лет, оказался не нужным. На меня больше никто явно не нападал. Мне не от кого было защищаться. Мне так же не на кого было нападать.
Некоторые мои знакомые понимали, какую огромную работу нужно проделать, чтобы выдержать многолетнюю борьбу. Один мой знакомый сказал мне тогда, как бы извиняясь:
- Если бы я попал в лагерь, я бы умер. Я верю ему, то есть я верю тому, что он это сказал совершенно искренне.
Наполеон как-то на вопрос, как выигрывать битвы, ответил:
- Для этого нужно битву начать.
Но что это были за времена! В своих воспоминаниях он пишет, что обычно битва длиться около шести часов. Рабочий день на вредной работе.
У моей битвы было начало, но не было конца. Так мне казалось. Это была не битва, это была война. Велась она иными средствами, правда, чем обычная война, но требовала также напряжения духовных сил.
Но произошел неожиданный поворот судьбы. Неожиданный в том смысле, что я как человек к нему не готовился и не собирался готовиться. Я был убежден, что политический поворот страны неизбежен и было ясно, в какую сторону. Но я не просчитывал, что мне делать тогда, когда начнутся перемены. Мое дело было готовить эти перемены.
Я так пишу – мое дело было готовить эти перемены. В действительности приход перемен не вдохновлял меня. Я охотно бы сохранил советскую систему. Только она была нежизнеспособна. Ее нужно было реформировать. Моя цель была показать, что сами идеи реформ есть, что в целом история не охватывается учебником по истории КПСС и что такой образ мыслей не является преступлением.
Я не писал политических программ, я не собирался образовывать партию. Я был тогда человек непартийный.
4
Я вернулся в Одессу, на что мне было бы трудно прежде рассчитывать. «Антисоветчиков» держали вдали от крупных городов. Но я не чувствовал Одессу больше таким близким городом, каким он был для меня прежде. Для меня в нем было гораздо меньше места, чем прежде.
В ту, старую, жизнь, которую я вел до ареста, вернуться было уже невозможно. Самиздат исчез.
Я думаю, что самиздат как носитель несоветской идеологии не пугал никогда никого по существу, кроме, быть может, идеологических работников КПСС, которые боялись, что у них отнимут хлеб насущный. Самиздата боялись, я думаю, в первую очередь те, кто работал в свое время в лагерях и их родственники. Они реально могли опасаться мести.
Но самиздат существовал еще как миф. Он имел свою историю, свой язык и ритуал инициации.
Большинство нормальных людей, получив один раз самиздатскую книгу и преодолев первый страх и ожидание того, что с минуты на минуту постучится в дверь вездесущий КГБ и убедившись, что ничего страшного не произошло, становились регулярными читателями самиздата. В самиздате было много интересных книг, и самиздат существовал, поскольку люди просто хотели их читать. Но политическое действие самиздата заключалось в том, что само его существование доказывало, что КГБ не всемогуще и не вездесуще.
Я полагаю, что многие испытывали даже некоторое торжество в душе после того, как они начинали читать самиздат. То, что самиздат существует, знали все. И его читали, я думаю, во всех слоях общества.
Но вот времена изменились и «Архипелаг ГУЛаг» появился в продаже. В книжном магазине на ул. Советской Армии в Одессе, которая сейчас, наверное, опять, называется Преображенской, на углу, там, где ее пересекала линия 4 трамвая можно было взять книгу на прокат. Я спросил продавщицу:
- Читают?
- Читают, - ответила она. Но было ясно, что уже не набрасываются.
Приобщение к самиздату было явлением политическим. Чтение «Архипелаг ГУЛаг», купленного в магазине, было просто процессом получения информации.
Культ личности – я не пережил. Кажется, правда в первом класса (1953 год) мы что-то учили о Сталине.
Что писали о Сталине? Корифей всех наук. Ему приписывались какие-то сверхчеловеческие свойства. Нормальному человеку просто не оставалось места в такой системе. После смерти Сталина естественно для многих людей было его полное отрицание. Для меня это уже было не так болезненно. Я хотел думать о будущем, а не о прошлом. Но это прошлое все время догоняло меня. Я хотел в нем разобраться.
5
Мои знакомые в Одессе были те же и не те же.
Шла перестройка. Но в Одессе масштаб политических событий был совсем не тот, что в Москве.
Я действительно в лагере приобрел внутреннюю свободу, которую не имели мои старые знакомые и друзья. Я экспериментировал, играл словами. Я мог себе это позволить. Но это не могли себе позволить многие мои слушатели.
Я не находился в системе. Мои знакомые так или иначе принадлежали к ней. И не хотели из нее выпадать.
Один журналист побывал на Кавказе и вернулся со свежими впечатлениями. Он открыл, что в основе проблемы Нагорного Карабаха лежит все же межнациональная рознь. Для него это было открытием. Тогда еще существовал СССР, страна, в которой все народы жили в мире и согласии. Я-то жил уже в другом мире. Для меня было очевидно, что это межнациональный конфликт. Я это знал о конфликте между армянами и азербайджанцами задолго до того, как этот конфликт перешел в открытую войну.
Мои знакомые жили еще в Советском Союзе. Я вышел из него задолго до того, как он распался.
Вдруг героем дня и надеждой демократии стал Ельцин. Я говорил моим друзьям:
- Вы будете еще плакать от него.
Секретарь обкома в роли главного демократа страны – это был парадокс. Но мои знакомые настолько срослись с системой, что ничему не удивлялись.
Среди моих знакомых я не видел людей, которые бы себе представляли самостоятельную политическую роль.
Система трансформировалась, деформировалась, изменялась.
А коммунисты растерялись. Компартия давно перестала быть организацией. Но ведь большинство талантливых и способных людей были в партии или около нее.
Они говорили на том же языке, на котором говорил еще Суслов.
Я не мог сказать так – я антикоммунист, как я мог сказать в лагере. Это еще боялись слушать.
У меня создалось мнение, что в те времена в Союзе было невозможно активно включиться в политику и открыто не признавать себя социалистом.
Ельцин, которого упорно выпихивал вперед Горбачев, вскоре открыто заявил, что он выходит из КПСС. Я думаю, что с убеждениями это не имело ничего общего.
Я не знаю, что произошло с Ельциным, сам он так решил поступить или у него были советники, которые посоветовали ему это сделать. Но то, что сделал Ельцин, был довольно типичный трюк, чтобы сделать карьеру. Так сделал, например, Талейран во времена Великой французской революции. Он был епископом, но выступил во времена революции с предложением конфисковать церковное имущество. Революция – очень удобное время стать предателем и быть за это вознагражденным.
Но разве Ельцин принес с собой новую идеологию? Новые идеи?
Он сказал:
- Берите свободы столько, сколько можете. И это было неплохо сказано.
Но что это все означает? Это означает лишь то, что коммунистическая идеология и не играла никакой роли задолго до перестройки. Государство было тоталитарным не потому, что оно строилось на основании социалистической идеологии. Оно было тоталитарным потому, что такова была политическая ситуация. Теперь политическая ситуация изменилась, изменилось соотношение сил в мире и страну можно было начать реформировать. Холодную войну начала Америка, но закончила Россия.
Весь 20 век Россия, Союз, подвергались ожесточенным нападкам Западного, демократического мира. Для того, чтобы выдержать это давление, нужны были драконовские способы управления государством и мобилизация всех сил. Идеи социализма в России, собственно, развивали революционеры на средства того же Запада. Российская империя распалась, перестала существовать. Действительно перестала? Она возродилась, но уже с новой идеологией. Прошли десятилетия. Теперь Союз уже атаковали потому, что он был социалистический. Хорошо. Союз отказался от социалистической идеологии и распался. Но Россия как была, так и есть. Иногда в Интернете я встречаю панические вопросы типа «А мы вообще – народ?». Да, народ, и еще какой.
Но в те времена я был настроен еще очень скептично по отношению к нашей государственности.
6
Была ли перестройка революцией? Да, в том смысле, что каждая революция, в конце концов, является процессом, в котором происходит передел собственности. Только в революции обычно участвуют люди, которым можно приписать высокие моральные качества. Их видят все, они провозглашают ценности, которые увлекают массы. Среди известных деятелей перестройки я таких людей найти не могу.
Перестройка претендовала на моральное обновление. Она действительно сильно изменила общество. Но мне она была чужда. Дело было не только в некотором мальчишеском упорстве, которое принадлежит диссидентам. Мне были чужды люди, которые делали перестройку.
Я видел, что КГБ имеет определенный интерес в том, чтобы диссиденты участвовали в перестройке, но меня это не вдохновляло.
Это было довольное бурное время, но я в это время занимался совсем другими делами. Я и моя жена делали бижутерию, украшения для женщин, которые я продавал. Это было своего рода практическое участие в перестройке. Система нас отторгла, и мы стали создавать свой микромир. Но с идеологией это, конечно, не имело ничего общего.
Российская демократия всегда была тоталитарной. Она ставила власти требования, которые были невыполнимы. До революции (Великой октябрьской), очевидно, сами революционеры плохо понимали механизмы власти. Им казалось, они возьмут власть и дальше с помощью системы приказов, указов и законов смогут управлять страной. А все оказалось гораздо сложнее – ситуация вышла из-под контроля. Ленина теперь показывают монстром. Он не был монстром. Он был малоопытным, но целенаправленным человеком. Он довольно быстро понял, что цели, которые он поставил, невыполнимы. В какой степени он понял свою роль в той крупной политической игре, в которую он довольно легкомысленно ввязался, осталось неясным.
Мне, и я думаю многим моим сверстникам, сильно мешало жить то, что мы жили в фантастическом мире мифов, которые создавали большевики. Мы должны были преодолеть в себе влияние этих мифов. Мы по-детски просто меняли знаки – положительный на отрицательный и наоборот. Но нам было трудно выйти из области влияния этих мифов и посмотреть на систему со стороны.
Я не думаю, что воля отдельных лиц в российской истории играла решающую роль. Гоголь в изумлении спросил «Русь, куда несешься ты? Дай ответ!».
И тот тоталитарный демократ, который писал «К топору зовите Русь» - вряд ли ведал, что он творит.
Но был процесс – развитие России, цель которого не ясна, как и не ясна цель истории вообще. Развитие бурное, которое постоянно решало и решает старые противоречия и создает и новые. Диссент – это была попытка выхода из этих сложившихся примитивных социальных и политических отношений. Диссиденты были разными. И они имели разные внешние цели. Но каждому, я думаю, нужно было сначала преодолеть себя и сделать первый шаг из системы. Но в отличие от диссидентов люди, которые делали перестройку, имели в виду не духовное преобразование страны, а нечто совсем иное.
Большевики были жестоки. Они стремились к поставленным целям, не жалея никого. В том числе и себя. «Время – вперед!». Но пришло новое поколение, которое сказало: «Хорошо, но не пора ли подумать о себе?» и стало заботиться о себе. То есть, победил разумный эгоизм. Страна действительно нуждалась в отдыхе. Наступила передышка. Перестройка означала всего на всего констатацию этого факта.
Старое поколение политической элиты, наверное, понимало это, но не хотело с этим смириться. Они все еще чувствовали себя участниками сражений, которые уже давно закончились. Но вот они ушли. И вдруг оказалось, что системы нет. Она распалась. Традиция прервалась.
Система изменялась постепенно, многие годы. Это было заметно. Но диссиденты проходили мимо этого в своей демонстрации неповиновения.
VI. На руинах идеи
1
Если в 1974 году я относился к людям, которые считали, что история без них обойтись не может, то через 13 лет, в 1987 году, я об этом уже не думал.
Может быть просто потому, что я тогда был очень усталый человек. Я не стал пессимистом, но, знаете, когда болит то одно, то другое и на тебе еще проблемы очень проблемной семьи, то великое и грандиозное отодвигается на второй план.
Я родился во времена, когда существовала только одна политическая партия. Другую ситуацию невозможно было себе представить, хотя я чувствовал некоторую неуверенность в постоянном самовосхвалении этой партии. Но она была одна. Как-то отец пришел домой и сказал, что кого-то из его знакомых исключили из партии, а я был тогда еще школьником. Это было событие. И мне было трудно себе представить, как этот человек, исключенный из партии, сможет дальше существовать, что он сможет найти работу. Мне казалось, что все пути в жизни для него будут закрыты. Исключили человека из этой всеохватывающей и всемогущей партии – что же с человеком произойдет дальше? Мне хотелось найти ответ на этот вопрос.
В наше время система не уничтожала человека, она его придавливала, выживала. Был закон о тунеядстве. Каждый человек должен был работать. Поэтому каждому предлагали работу. В том числе и отщепенцам. Конечно, тем, кого система хотела прижать, давали самую трудную, самую тяжелую работу. Вначале. А затем, если человек понимал данный урок, ему давали возможность подняться.
2
Однажды летом 1987 года меня встретила дворничиха и очень таинственно сказала, что в жилищном комитете шел разговор о том, работаю я или нет. Меня это не взволновало. Я сомневался, что против меня применят закон о тунеядстве. Но я хотел добиться своих прав и написал в прокуратуру письмо. Меня вызвали в прокуратуру на беседу. Сотрудница прокуратуры попыталась мне объяснить, что таких как я много и что прокуратура не может заниматься всеми такими делами. Я объяснил, что нас, политических, мало, несколько человек, и что прокуратура должна нами заниматься.
Позже я получил следующий ответ:
Прокуратурой области Ваша жалоба по вопросу трудоустройства рассмотрена.
Установлено, что приказом N° 65 от 14 декабря 1981 г. Вы были освобождены от занимаемой должности старшего инженера Одесского отделения института механики АН УССР согласно поданного заявления.
15.04.87 и 4.05.87 г. Вы обратились с заявлением к руководителю Одесского отделения института механики Скипе М.И. о приеме на работу на должность младшего научного сотрудника (по первому заявлению) или предоставить работу в соответствии с квалификацией и специальностью (по второму заявлению).
По указанным заявлениям Вам было отказано в приеме на работу по следующим основаниям:
Вакантная должность младшего научного сотрудника отсутствовала, а от инженерно-технических должностей отказались.
31.07.87 г. Одесское отделение института механики через газету «Чорноморська комунна» объявило конкурс на замещение должности научного сотрудника отдела информационной гидроакустики.
В соответствии с постановлением Президиума Академии наук УССР N° 290 от 10.07.85 г. должности главного и ведущего научного сотрудника замещаются лицами, имеющими ученую степень доктора или кандидата наук.
Вы ученой степени не имеете, участия в конкуре не принимали, документы не предоставляли.
При изложенных обстоятельствах оснований для вмешательства прокуратура области не усматривает.
Первый заместитель прокурора области
старший советник юстиции В.П. Косик
Конечно, я не знал о том, что Отделение сделало объявление в газете об открытии вакантной должности. Но насколько я знаю, в самом Отделении администрация должна была так же проинформировать сотрудников об открытии должности, но этого не сделала. Так что нарушение закона было.
Я уже не говорю о том, я не отказался от должности инженерно-технического сотрудника. Это было чистое вранье.
Прокуратура довольно деликатно написала, что меня уволили «согласно поданного заявления» а не по собственному желанию. Всем было хорошо известно, что КГБ оказало давление на институт.
Я мог бы обратиться в суд. Но как я уже писал, в августе 1987 года я перенес тяжелую болезнь, и у меня было просто мало сил. Кроме того, я был уверен, что при сложившихся обстоятельствах я все равно проиграю процесс. Вопрос был, очевидно, политический, а не юридический.
Я писал о сложившейся ситуации в Америку и получал оттуда письма, в которых выражалось понимание ситуации - да, дело обычное, бывшим политическим заключенным трудно найти работу. Я и раньше замечал, что по поводу работы диссиденты настоящей поддержки в Америке не получали. Причина ясная – начни об этом говорить, может возникнуть ситуация, в которой придется отвечать за свои слова. Вас беспокоит вопрос о трудоустройстве? Вот и давайте работу сами. Это был больной вопрос. Но политикой занимаются одни люди, а работу дают совсем другие. Западные страны гарантируют политическое убежище, но не гарантируют восстановление прав. В древней Греции политическое убежище означало и восстановление прав. Но это было давным-давно.
3
В конце концов, я написал письмо прямо в Верховный Совет.
В Президиум Верховного Совета СССР
от Бутова П.А.
проживающего по адресу 270008, Одесса
ул. Орджоникидзе, 2/4, кв. 7
Заявление.
10 февраля 1982 г. я был арестован по обвинению в антисоветской агитации и пропаганде (ст. 62 ч. 1 УК УССР) и осужден на 5 лет заключения и 32 года ссылки. По указу Президиума Верховного Совета СССР № 6462- XI от 02.02.87 я был помилован. Перед освобождением мне в устных беседах разъяснили, что мне будут восстановлены все мои права, и я смогу работать по специальности. Однако до сих пор я работу не получил. Даже в Отделении Гидроакустики Института Механики АН УССР мне отказали в работе, хотя я там работал и занимался научной работой около 7 лет (в то время Одесское отделение гидроакустики относилось к МГИ АН УССР).
Я обращаюсь в Президиум Верховного Совета и прошу учесть, что у меня двое детей (6 и 12 лет), беременная жена (срок беременности 7 месяцев) и отсутствие источников доходов, достаточных для нормальной жизни.
18 августа 1987
г. Одесса П. Бутов
Я, конечно, понимал, что Москва слезам не верит и работу я с помощью этого заявления не получу, но я считал себя обязанным получить доказательство этого факта.
Я его и получил. Ответ я получил опять от прокуратуры. Это письмо от 27.10.87 было почти копией первого письма, только в начале было написано, что мое письмо в Президиум Верховного Совета СССР прокуратурой города рассмотрено.
В конце опять же повторялось утверждение, что от инженерной должности я отказался.
Подписал письмо Помощник Прокурора города Одессы ст. советник юстиции А.Б. Гук.
После этой попытки вступить в контакт с государством я занялся своими делами. Передо мной была стена.
4
На этом дело не закончилось. Система дала еще раз дала о себе знать. Я забыл, каким образом я получил следующий документ. Возможно, что меня вызвали в милицию.
Центральный РОМ г. Одессы
Председателю исполнительного комитета
Центрального района
Совета народных депутатов
т. Бойченко В.Ф.
гор. Одессы
Сообщаю, что 17 декабря 1987 г. гражданину Бутову Петру Алексеевичу, 1946 г.р., п. Молочное Вологодской области, проживающему по адресу: г. Одесса, ул. Орджоникидзе 2/4, кв. 7 сделано официальное предупреждение о недопустимости паразитического существования и необходимости трудоустройства в месячный срок.
В соответствии с постановлением Президиума Верховного совета УССР от 3 января 1985 г. «О порядке применения статьи 214 уголовного кодекса Украинской СССР» прошу оказать содействии в трудоустройстве по специальности гражданину Бутову П.А.
Зам. нач. Центрального РОВД
г. Одессы
п/п милиции Дранченко Т.Т.
декабря 1987 г.
Содержание этого документа довольно суровое и получи я такую бумагу не в 1987 году, а лет 5 раньше, то, конечно, я бы ожидал больших неприятностей. Но в то время я отнесся уже не очень серьезно к тому, что я веду паразитический образ жизни и поэтому меня можно и должно привлечь к уголовной ответственности. По моей легкомысленности я был даже согласен с тем, что меня вновь арестуют и обвинят по 214 статье уголовного кодекса Украинской СССР.
Но я все-таки пошел в райсовет Центрального района. Люди там оказались веселые и доброжелательные. Особенно они развеселились после того, как узнали, что руководителем отделения гидроакустики, где я работал до ареста, является Скипа, Михаил Иванович. Оказалось, что Скипа был сам депутатом этого совета.
В общем, выдали они мне направление на трудоустройство в то же самое отделение.
Я опять пошел туда и написал заявление на должность научного сотрудника.
Через некоторое время я сходил в отделение и мне там сделали копию письма Отделения в Исполком центрального райсовета народных депутатов.
На скучном канцелярском языке зам. руководителя отделения Э.П. Резник объяснял представителям советской власти, как производится прием на роботу научных сотрудников.
И все.
На этом история закончилась. Милиция и райисполком центрального района больше меня не тревожили.
Советская система начинала распадаться.
Законы создаются и устаревают, перестают действовать. Так в 1988 году устарела 214 статья уголовного кодекса Украинской СССР. Никто не решился использовать ее против меня.
5
Я не в состоянии описать эту историю как юмористическую, хотя она достаточно смешная.
Я пытаюсь скучно предать факты такими, как они есть и если я сомневаюсь в том, что я правильно что-то запомнил, то предпочитаю об этом не писать. Может быть, я когда-нибудь и опишу эту и другие истории моей жизни так, как они того заслуживают.
Кстати, Э.П. Резник не был скучной канцелярской крысой и был не на много старше меня. Среди моих знакомых он, пожалуй, был первым, кто верно оценил что такое новые времена и уехал куда-то в далекие края, добровольно, зарабатывать деньги. Последнее, что я о нем узнал, было сообщение, что он прислал в отделение АН УССР письмо, в котором просил прислать ему водки и побольше, поскольку в тех далеких краях, где он тогда был, было много денег и мало водки.
Возможно те далекие края, где он был, были как раз те, где я должен был бы отбывать ссылку.
Потом я узнал, что после распада Союза одесское отделение гидроакустики было закрыто.
Михаил Иванович Скипа, так я слыхал, открыл всемирную лабораторию гидроакустики или что-то вроде того.
6
Эта история не была трагедией. Речь идет не о злых советских бюрократах и об их жертве, советском диссиденте.
Если бы я написал заявление на реабилитацию, то я был бы реабилитирован. Тогда государство должно было бы восстановить мои права, и я скорее бы всего получил старое место работы в отделении гидроакустики. Юридически проблема заключалась в том, что я не был реабилитирован. Я продолжал считаться человеком судимым, проще сказать - уголовником.
Вопрос заключается в том – стоило ли мне подавать заявление на реабилитацию?
Мой ответ был простой – нет, потому что я не совершал преступления, и это было с самого начала ясно всем. Мой арест имел не юридическое основание, а политическое.
Было ли это простое упрямство с моей стороны?
Таких упрямцев как я было много и это стало политической проблемой в 1990 году. Государство не хотело уступать. Мы тоже.
Забегая вперед, скажу, что в августе 1990 года была организована в Ленинграде двухдневная встреча бывших политзаключенных. Туда приехали сотни людей. Встреча была неплохо организована, проходила в красивом большом дворце. Я там встретился с некоторыми своими знакомыми.
Мне неизвестно, кто организовал эту встречу, но она могла произойти только с согласия партийных властей. Вечером первого дня встречи о ней сообщило ленинградское радио и телевиденье.
Смысл этой встречи был тот, что мол пора диссидентам-отсидентам подавать на реабилитацию.
Конечно, в конце концов, большинство, то есть почти все политические того времени, подали заявление на реабилитацию и они были реабилитированы. Большего добиться диссидентам не удалось.
7
В 1988 году издательство Greno издало книгу «Es gibt keine Alternative zu Perestroika“ на немецком языке под редакцией Юрия Афанасьева. Эта книга является своего рода знаком эпохи. Это собрание статей, которые посвящены нашей истории. Эта книга является своего рода зеркалом перестройки того времени. Среди авторов нет никого, кого бы я не уважал.
Но все они миновали вопрос об оппозиции в Советском Союзе. Если прочитать эту книгу, то можно получить впечатление, что диссента в СССР не было вообще.
Один мой знакомый в 1987 году назвал меня «пострадавшим». Я ему возразил. Те мои знакомые, которые сидели со мной в лагере не были «пострадавшими» и себя пострадавшими не считали.
Да, мы не были пострадавшими.
Диссиденты были людьми скромными. Они не то что бы не говорили о своих заслугах, они и не думали о том, что они что-то заслужили. Быть диссидентами для них было так же естественно, как дышать. О большинстве диссидентов никто не знает, кроме узкого круга людей.
Перестройка прошла мимо диссидентов, и они сами в перестройке оставили довольно слабый след.
Я думаю, дело заключается в том, что диссиденты были чужды и советской и постсоветской системе.
Прошло около 20 лет с тех пор. Теперь политическая ситуация в России стабилизировалась.
По крайней мере, настолько, насколько может быть стабильно государство в мире, который так быстро меняется.
Даниил Гранин в своей статье в упомянутом сборнике в статье „Was verbergen wir. Wozu“ то есть «Что скрываем мы. Зачем?» так и не ответил на этот вопрос по существу.
Но весь смысл диссент в том и заключался, чтобы найти ответ на этот вопрос.
Диссент замолчали. Поэтому у меня остается вопрос: а было ли у диссента историческое значение? Если говорить казенным языком.
Я думаю – да.
И если говорить очень просто, то его задача заключается в том, чтобы воспринять нашу истории «в целом», вместе с социализмом, ленинизмом, сталинизмом, культом личности, развенчанием культа личности и так далее и тому подобное, не исключая из исторического процесса никого по идеологическим причинам и рассмотреть нашу историю в связи с мировой, что бы этот процесс вообще можно было понять.
Короче говоря, мы должны ответить на вопрос, почему история нашего государства трудна и столь трагична. Мы не можем не искать ответа на этот вопрос.
Во времена Ельцина было не до того. Тогда хватали «свободу» в форме материальных ценностей. Эпоха мало интересная для диссента. Наоборот тоже.
Но теперь, когда уже видно, что государство стабилизировалось, мы не можем отказаться от мысли довести этот интеллектуальный процесс до конца.
Для меня отсидеть пять лет не было проблемой. Для меня проблемой было понять, почему в нашей стране попали в лагеря и тюрьмы, были расстоеляны многие наши сограждане.
Было ли это проявление бессмысленной и злой воли или в этом заключалась «осознанная необходимость»?
Многие из тех, кто попал в эту жестокую систему, был в последствии реабилитирован. Почему он был выбран в качестве жертвы? Чем был мотивирован приговор?
Пока я не ответил на эти вопросы, я не мог отказаться от своего диссидентского прошлого.
8
Диссент – это поиск истины. То, что при этом задеваются политические интересы и диссент становится элементом политики, для меня имело вторичное значение.
Научный мир после 1953 года внешне оставался частью советской системы, но ученые, особенно естественники, обладали большой независимостью. После войны в науку вложили большие деньги. Без научных разработок невозможно было создавать необходимые системы вооружений.
В 50-е годы в научной среде произошло большое количество политических конфликтов.
Ученые были защищены своей компетентностью. При условии, что они не занимались непосредственно политикой. Это я услышал от моего отца тогда, когда мне было еще лет 11 и это был 1957 год. У него было два ассистента. Они прогуливались, и я был с ними.
Мой отец, собственно, не желая того, вызвал у меня интерес к политике. Но он хотел, чтобы я занимался только наукой и много раз мне об этом говорил.
Так что мое увлечение сильно его огорчало. Насколько серьезно я связан с диссентом он не знал до тех пор, пока я не был арестован.
В университете, во время учебы и во время работы в Академии я слишком много времени уделял не учебе и науке, а политике. Так что я не могу обижаться на то, что меня не брали на работу. По сути, они были правы, эти ученые.
Я до сих пор не могу избавиться от того, чтобы не думать о прошлом, оно меня завораживает.
9
У самого руководителя отделения гидроакустики Скипы могли быть личные основания не брать меня на работу - он мог считать меня потенциально опасным лично для него человеком. Ведь они меня в свое время довольно грубо выперли из Академии.
Но вместе с тем, скорее всего, были очень простые соображения - сегодня бегает к нам этот дурак Гаврош и требует, чтобы мы Бутова взяли на работу, а завтра все повернется обратно, придет опять Кулябичев и спросит:
- А почему вы этого агента империализма на работу взяли?
Ведь эта Академия, почти все сотрудники, а может быть и все, кроме, меня, конечно, имели допуск. Возможно, с этого конца нужно было решать проблему. То есть, каким-то образом через КГБ получить допуск.
Около 1970 года диссент был определен тем, что в движении приняли участие ученые. Но после репрессий они вернулись, как правило, к своим основным занятиям – к науке.
Тогда репрессии носили довольно мягкий характер – людей увольняли с работы, потом могли восстановить.
Для того, чтобы человека арестовали, как правило, нужно было хорошо поработать. КГБ не стремилось людей посадить, КГБ стремилось людей подчинить.
Уважаемые читатели! Мы просим вас найти пару минут и оставить ваш отзыв о прочитанном материале или о веб-проекте в целом на специальной страничке в ЖЖ. Там же вы сможете поучаствовать в дискуссии с другими посетителями. Мы будем очень благодарны за вашу помощь в развитии портала!
|
