Г. Померанц, НГ, 21.07.1992
Распутать гордиевы узлы
О том, что касается всех
На круги своя
Гордиев узел можно разрубить. Это показал Александр Македонский. А потом
история 2200 пет доказывала, что ничего хорошего из рубки узлов не выходит. 2200
лет с гаком. Но, кажется, ничего до сих пор не доказала.
Я не знаю, как распутать весь клубок социальных и экономических
неразрешимостей, Вставших перед нашей страной. Знаю только, что клубков, которые
вовсе нельзя распустить, нет. И нужно терпение. Сколько потребуется времени?
Много. Сколько воли, выдержки? Очень много, но другого пути нет.
Один из самых запутанных вопросов — национальный. И тут легче всего выхватить
меч из ножен. При всеобщем восторге и вое толпы. А потом начинается кровавая
каша.
С этим огнем играли долго — начиная с 40-х годов. Были уверены, что империя
крепка и можно направлять народную ненависть в заданном направлении, как воду по
арыкам. Я довольно давно предвидел, чем это кончится: что империя рухнет и вода
выйдет из берегов. Что шовинизм заразителен и легко меняет свое направление. Что
за шовинистическую политику московской номенклатуры будет расплачиваться русское
население вне России.
В 1982 году по случаю смерти одного моего друга, ставшего сионистом, я
вспомнил другого старого приятеля, ставшего русским националистом, и написал
статью «За поворотом» — о всеобщем повороте к национализму. Я понимаю психологию
взаимных счетов — кто виноват в русской революции. Когда сын—неудачник, отец
видит в нем сходство с матерью, а мать — с отцом. Для евреев, решившихся -
уехать из застоя, революция стала русской неудачей. Для русских
интеллигентов, неспособных взять на себя тяжесть ответственности, революция
стала еврейским гешефтом, и «Наш современник» охотно поддержал курс Суслова на
организованное и направляемое разжигание юдофобства. Я вдумался, чем это
кончится, и написал: «Евреи будут уезжать, а резать будут русские, как резали в
1958 году в Грозном».
Статья была опубликована в 1985 году в «Стране и мире» (Мюнхен) и прошла
незамеченной. Потом я процитировал самого себя в эссе «Корзина цветов
нобелевскому лауреату» («Октябрь», 1990, № 12). На этот раз заметили — в Грозном
— и запротестовали. Пришлось объяснить, что массовой резни, как в Сумгаите, я
тогда (в 1982-м) и представить себе не мог; но не от случая к случаю резали;
после одного инцидента рабочие Грозного взбунтовались, разорили милицию и
потребовали вычленить Грозный из Чечено-Ингушетии. Кстати, появились публикации
об этом событии (в 1991 г., ранее — ни строчки), и в прокуратуре мне поверили
(дело в Грозном завели серьезное, по ст. 74).
Что касается тех, к кому я обращался,— русских интеллигентов, захваченных
шовинистической волной,— то они в упор не замечали моих аргументов и вместо
спора по сути дела изображали меня каким-то чудовищем, жаждущим русской крови.
На самом деле я всегда на стороне тех, кого режут, и я несколько раз за
последние годы повторял свою мысль, что разжигать ненависть к меньшинствам в
России — значит подавать пример, который будет использован против русских там,
где они, москали, гяуры и т. п., т. е. на положении жидов. Сегодня это, кажется,
очевидно. Впрочем, в доме повешенного нельзя говорить о веревке, и из моего
интервью в газете "Мегаполис-континент" (редактор Юлиан Лукасик) недавно опять
было выброшено: «Национализм для России — ад. Национализм ставит в страшное
положение двадцать миллионов русских в республиках бывшего Союза...» И все
дальнейшее развитие этой темы тоже выброшено: «Мы не в национализм впадаем, а в
этнизм. Нация — это европейская категория. Нация — это общность, объединяющая
людей одной культуры... Современная нация — это совсем не племя» и т. д. Все,
что касается национальных проблем, выброшено. Национальная тема, видимо,
мыслится как монополия «патриотов» (ср. № 16 22 апреля 1992 г.).
В формулировках, которые я процитировал, есть небрежность устной речи, и на
всякий случай поясню свою точку зрения: нацию я понимаю как открытую этническую
общность, непременно входящую в «коалицию культур», связанных общими святынями.
Изолированное племя, изолированное царство — не нация. Нации не замкнуты и в
постоянной перекличке друг с другом. Нации не имеют своего особого бога: у
десятков наций (в отличие от племен) - один Бог. Поэтому национальное (в
отличие от племенного) не может быть поставлено на первое место, оно стоит после
божеского. Такова иерархия, установленная мировыми религиями в Осевое
время. Для простоты я ограничусь христианством, хотя для меня все великие
мировые религии едины в обращении к личности через голову народа, племени, семьи
— едины в Духе Святом.
«Несть во Христе ни эллина, ни иудея» (ап. Павел). Это, не значит, что
эллинов и иудеев вовсе нет, не должно быть. В частном случае может быть и так
(иудей/ становясь Христианином, переставал быть евреем). Но почти всегда
достаточно того, что «надо слушаться Бога больше, чем человеков» (ап. Павел), и
при столкновении божеского с национальным национальное отступает. Пока эллины
были язычниками, христиане резко противопоставляли себя местному
патриотизму.
«Для христианина всякое отечество — чужбина и всякая чужбина — отечество», —
писал анонимный апологет II в. Потом, когда эллины крестились, народное сознание
сдвинулось в другую крайность: христианское вероисповедание стало мыслиться как
племенная религия, как «русская вера»; «польская вера" и т.п. То есть, язычество
перекрасилось, переоделось в христианское платье.
Серьезно понятое "христианство" никогда с этим не мирилось, и П. А.
Флоренский в своей заметке о православии резко критиковал соотечественников за
национализацию Бога. «Оставь все и иди за Мной»; «Я пришел разлучить отца с
сыном»; «Враги человеческие домашние его» — эти слова Христа никто не отменил. В
случае конфликта патриотизма и совести — совесть выше. Совесть — дело
бессмертной души человеческой, она выше народов, наций и государств. Личность
бытийственно выше нации (или глубже — пространственные термины здесь условны).
Нация не обладает бессмертной душой, ее величие — целиком в мире временного,
бренного, только личность доступна вечной памяти. Вместе с Иоанном Златоустом
или Симеоном Новым Богословом мы поминаем и Византию, но только косвенно, только
как обстановку их духовного творчества. Византия сама по себе умерла — и нет ее
больше.
Эта философия ведет к мысли, что права личности стоят выше народных,
национальных прав. А у нас что произошло? Как только провозглашены были права
человека (и подняты над интересами советского государства), так сразу же
выдвинулись на первое место национальные права. Казахстаном должны править
казахи; Нагорный Карабах не должен управляться из Баку... Все это до известной
степени верно. Право на свое национальное развитие относится к числу
неотъемлемых прав личности. Однако — до тех пор, пока большая нация не начинает
давить других, не оскорбляет их, не злоупотребляет положением большинства. До
тех пoр, пока средства борьбы за права меньшинства не стали кровавыми.
Национальное — не Бог и не вправе требовать себе в жертву Исаака.
На наших глазах униженные и оскорбленные, подавленные в своих национальных
чувствах, стали деспотами и мучителями. Великодержавный шовинизм уступил место
малодержавному шовинизму, пожалуй, еще более агрессивному.
Что же делать демократической России?
Есть простой выход: не давать русских в обиду, заступаться за своих, где бы
они ни были. Но сербские генералы это уже попробовали. И Россия присоединилась к
санкциям против Сербии.
Гордиев узел нельзя разрубить мечом. Его надо распутывать.
В свое время Талейран выдвинул принцип — легитимизм, возвращение королям их
законных прав и, опираясь на этот принцип, защищал Францию от раздела. Я
выдвинул бы как принцип новый легитимизм: утверждение законных прав личности,
прав человека.
Наша политика лишена идеи. Ельцин отступает перед саратовской толпой,
парламент — перед вызовом Чечни. Генералы хватаются за меч. Так можно развалить
не только СНГ, но и Российскую Федерацию. Наступили решающие месяцы; мы на краю
хаоса. Российская политика должна обрести правовую строгость. И прежде всего — в
своем собственном доме, внутри страны.
Только опираясь на образцовое соблюдение прав меньшинств в России, российская
дипломатия может добиваться давления международных организаций на малодержавных
шовинистов, поставивших русских в положение цветных жителей ЮАР, и добиваться
санкций.
Один из самых важных вопросов внутренней и в то же время внешней политики -
восстановление законных прав немцев Поволжья. Даже если это потребует введения
частей ОМОНа в Саратовскую область. Другой важный вопрос — создание особого
трибунала, быстро разбирающего дела о разжигании национальной розни и твердо
наказывающего виновных (твердо — не в смысле драконовских наказаний, а в
неукоснительном преследования каждого случая). Нельзя допускать многодневные
демонстрации с нацистскими лозунгами. Нельзя допустить съезд, на котором вывешен
портрет Гитлера, и т. п.
Думая о статусе русскоязычного населения вне России, надо начать со статуса
нерусских меньшинств в Россия. Есть ли украинские школы в кубанских станицах? В
1927—1933 гг. преподавание велось там на украинском языке. Есть ли татарские
школы в Москве?
Только опираясь на последовательную политику юридического полноправия и
культурной автономии меньшинств в России, можно добиться — через общественные
организации, через ООН — защиты меньшинств вне России. Не только русских. Россия
должна стать адвокатом всех меньшинств. Права личности — это принцип, а не
интрига, и политика должна следовать принципу.
Российская политика может быть успешной только при последовательном
укреплении ООН и общеевропейских организаций. Интересы России здесь совпадают с
глобальными интересами человечества. Современная цивилизация не может обойтись
без глобальной солидарности. Только международное регулирование может остановить
нарастание экологического кризиса и других сопутствующих кризисов современности.
Без международного регулирования человечество уже в ближайшие десятилетия
окажется перед угрозой гибели биосферы. А регулирование невозможно без
установления во всех странах правового порядка, опирающегося на сильно развитую
личность против обезумевших толп и истерических вождей.