|
Г.С. Померанц, 2003г.
Через эпохи безумия
Академик Бехтерев без колебания поставил диагноз: паранойя. Через короткое
время Бехтерев при не выясненных обстоятельствах умер, а Сталин продолжал
собирать власть в своих руках. Вскоре он достиг такого могущества, что признан
был величайшим гением всех времен и народов. Таким же величайшим гением стал
Гитлер. Даже после позорного краха его затей, в 1946 г., большинство немцев
считало его величайшим политическим деятелем Германии.
В XX веке Исаак Башевис-Зингер поправил Ломброзо, считавшего,
«что гениальность — род безумия. Он забыл добавить, что безумие — род
гениальности» (цитирую по статье В.Соловьева в «Еврейском слове», 2002, N 37).
По итогам XX века можно говорить об особом роде безумия, за которым шли массы.
Безумия, связанного с сатанизмом; и все ж безумия.
Безумцы, совершавшие великие исторические дела, выходили на авансцену истории
еще до Р.Х. Диагноз паранойя можно поставить Цинь Шихуанди, неукротимо
деятельному и болезненно подозрительному деспоту, одержимому страхом и постоянно
менявшему дворцы, где он жил (совсем как Сталин — комнаты на своей даче). Цинь
Шихуанди объединил Китай, утвердил свод законов, заставил выстроить Великую
стену. Государство, созданное им, имело только один недостаток: жить там было
невыносимо. Никто не был застрахован от пыток и казни, применявшихся с
невиданной широтой. Не было ни общих прав, ни личных привилегий; и никаких
святынь, кроме блага государства (совпадавшего с волей государя). Сразу после
смерти владыки вельможи не выдержали напряжения. Сын Цинь Шихуанди, Эр Шихуанди,
был убит; новая династия, Хань, после некоторых колебаний, запретила доступ к
государственным должностям сторонникам Фацзя (школы государственных
законов, официальной философии Цинь). В 1965 году, когда я, поговорив о древнем
Китае, назвал фамилию Сталина, никто не удивился: тень его все время всплывала в
ассоциациях.
Однако в древности трон, по большей части, доставался ординарным принцам.
Только в XX веке, после падения великих монархий, появился спрос
на диктаторов, и навстречу массам, выбитым из колеи, рванулись одержимые и
безумцы.
Судя по опыту Великой французской и великой русской революции, начинали
одержимые, съеденные идеей, но клинически нормальные люди. С грехом пополам они
уживались друг с другом и действовали целой плеядой. Во Франции развитие болезни
на этом остановилось. Наполеон был человек трезвый и презирал идеологов. В
XX веке дело пошло дальше. Из крупных диктаторов только Муссолини
был банальным политическим авантюристом, без вкуса к массовым убийствам. Все
остальные обнаруживают разные формы и стадии безумия: idee fixe и паранойи. И все громоздят гекатомбы
трупов.
При сравнительно ровном, спокойном течении истории господствуют привычки,
обычаи, традиция, в чем-то хорошая, в чем-то дурная. Но когда привычный ход дел
глубоко нарушен, наступает время принципов. Чем больше низы плюют на принципы,
лишь бы выжить, тем больше сатанеют энтузиасты принципов, и в обществе идет
зоологическая борьба принципов, обещающих спасение. В конце концов, если кризис
сам себя не исчерпал, одна идея, подобно большой рыбе, пожирает прочих. И тогда
она становится подобием бога ацтеков, требующим новых человеческих жертв во имя
поставленной цели, а цель заново формулируется так, чтобы оправдать новые
жертвы.
Такова буйная форма безумия безумных времен. Но не все народы безумствуют
одинаково. Классическая древность оставила нам в наследство две зловещие фигуры:
в Китае - Цинь Шихуанди с его безграничной подозрительностью и безграничной
жаждой истребления действительных и мнимых врагов; а в Риме — Нерон с его
безграничной жаждой все более извращенных наслаждений. Одна из ловушек
современности — спор демонического извращения власти с демоническим извращением
свободы, так что нравственный распад свободного мира кажется спасением от Молоха
государственного террора, а государственный террор кажется спасением от нравов
Содома. Как иначе нашли бы сподвижников Пол Пот и бен Ладен? Откуда бы взялся их
пафос борьбы со скверной?
Два пути в пропасть ведут спор, который хуже. И нет ни одного народа с
абсолютным иммунитетом. Англо-саксы не поддавались безумию утопии (кончавшейся
idee fixe и паранойей) - но легко втянулись в соблазны Содома. Они готовы
стереть с лица земли последних диктаторов - и не замечают, что нравы Запада
вдохновляют шахидов и (что еще страшнее) тайные силы истории, беспощадные к
гнездам разврата. А Россия мечется между двумя соблазнами.
Однако современниками Нерона были Петр и Павел. Слушало их ничтожное
меньшинство. Но я вижу глаза сегодняшнего меньшинства, — а не только глаза
Сталина-Вия и усталой Клеопатры «Египетских ночей». Бури XX века вызвали
огромное напряжение творческой веры. Не мог митрополит XIX века
выступить с призывам укорениться в Боге и мыслить и чувствовать свободно, не
цепляясь за решения соборов. Не дошел до этого кризис средневекового
мировоззрения. Не мог бы папа XIX в. начать политику обновления
(аджорнаменто); не мог бы другой папа покаяться в двух тысячелетиях грехов
возглавляемой им церкви. Не мог тибетский римпоче назвать Томаса Мертона
природным буддой. Не мог Далай Лама комментировать Евангелие на сессии семинара
христианской медитации им. Джона Мейна. Мысль о прозрачности границ между верами
и вероисповеданиями мелькала и в прошлом, но только XX
век начинает видеть в этом выход из нынешнего духовного тупика. Не стирая
различий — они неотделимы от богатства ликов культуры - но перестав использовать
различия как оправдание ненависти и недоверия друг к другу. Прозрачность
словесных одежд откровения может стать основой мировой солидарности, без которой
человечество обречено на гибель.
В румынской коммунистической тюрьме, где священников методически секли
розгами, чтобы они отреклись от Бога, один из мучеников веры додумался -
дострадался - до простых слов: «Мы поняли, что число наших конфессий можно было
сократить до двух: первой из них стала бы ненависть, которая использует обряды и
догмы, чтобы нападать на других. Другая - любовь, которая позволяет очень разным
людям опознать их единство и братство перед Богом... Все чаще случалось, что
атмосфера в камере была пронизана духом самопожертвования новой веры. В такие
мгновения мы думали, что нас окружают ангелы» (Рихард Вурмбрандт. Христос
спускается с нами в тюремный ад. В книге «Мученики веры», М., 2002, с.
149-150).
Светлое безумие любви идет навстречу черному безумию похоти и ненависти, как
пожар навстречу пожару. Так некогда проповедовалось откровение Христа - «для
Иудеев соблазн, для эллинов безумие». И чем больше бесновались Калигулы и
Нероны, тем успешнее шла проповедь. Когда побеждал мещанский здравый смысл
Веспасиана, оба пожара стихали. Но потом черное безумие вновь вспыхивало - и
прокладывало дорогу светлому. Исторические эпохи безумия - это эпохи состязания
сверхсознания с подсознанием, ангелов-хранителей человечества с демонами
разрушения, светлых и темных выходов за рамки обыденного, признанного нормой в
спокойные времена. Привычки, ставшие принципами, трещат и ломаются на крутых
поворотах истории.
Благополучие хрупко, ненадежно и толкает поскорее насладиться радостями
Содома. Неблагополучие создает мятущееся панургово стадо, несущееся к пропасти
вслед за своим безумным вождем. И спасение - только в поисках «Божьего следа»,
как это назвал Антоний Сурожский: «Действия Христовы рождаются изнутри
глубинного созерцания, и только из глубин созерцания может родиться деятельность
христианина. Иначе это будет деятельность, основанная на принципах:
нравственных, богословских или любых принципах; но сколь бы ни были они истинны,
прекрасны, справедливы, они не соответствуют божественной динамике, внезапной
динамике небывалого, непостижимого, в чем именно характерно действие Божье. Мы,
христиане, призваны жить на большей глубине, жить глубокой внутренней жизнью -
но не в смысле обращенности на самих себя. Мы призваны уйти глубже этой
обращенности, и самая эта глубина позволит нам вглядеться долго, спокойно,
пламенно-чисто в канву истории, канву жизни и благодаря такому созерцанию,
глубокому вглядыванию различить в ней след Божий, нить Ариадны, золотую нить,
красную нить, которая укажет, куда Бог ведет нас среди окружающей нас сложной
целостности жизни. И тут громадная разница между мудростью и человеческой
опытностью. Опытность - результат прошлого, накопленный человеческий опыт; она
обращена к пережитому, опыту более обширному, чем личный опыт, и делает выводы
интеллектуально основательные, точные, глубокие. А мудрость поступает «безумно».
Мудрость состоит в том, чтобы погрузить свой взор в Бога, погрузить свой взор в
жизнь в поисках того, что я только что назвал следом Божьим, и действовать
безумно, нелогично, против всякого человеческого разума, как нас учит поступать
Бог» (русский перевод Е.Л.Майданович в журнале «Континент», 1996, N89).
Но как отличить Божий след от дьявольских подмен? Мефистофель убеждает
Фауста, что он служит добру. И временами это выглядит убедительно. А новое зло
рождается как пена на губах ангела, вступившего в бой за святое и правое дело.
Шестнадцатилетняя девушка, взорвавшая себя, чтобы убить как можно больше
израильтян, была уверена, что служит Богу.
Дмитрий Кленовский (1893-1976), поэт второй эмиграции, оставил нам хорошее
стихотворение о тонких подменах, окружающих наш ум:
Бойся падших ангелов! В толпе Ангелов — не все к нам благосклонны.
Есть такие, что как червь в крупе, Роются в душе твоей смущенной.
Точат потаенные пути В чистые, заветные глубины, Чтобы, в
пыль их зерна превратив, Липкую оставить паутину.
Падший ангел - он тебя бедней, Потому и кормится
тобою. Словно к горлу, к совести твоей Присосется жадною
губою.
Иль твою откормит щедро страсть, Всё, чем сердце суетно и
глухо, Чтоб потом полакомиться всласть Свежею убоиною
духа.
Он тебе является, паря В силе, славе и великолепьи. Только горе!
Если за наряд С плеч его отдать свои отрепья
Настоящий ангел твой незрим, Подойдет — листа не заколышет. Будто ты
и не встречался с ним! Будто вовсе он тебя не слышит!
Он тебя не балует ничем, Строг к тебе, суров порою даже. Лишь когда
отчаешься совсем - Незаметно путь тебе укажет.
И когда (в лазурь из темноты!) Он тебе откроет двери рая -Вскрикнешь
ты в смятеньи: «Это Ты! Я тебя давно и странно знаю!
Ты скрывался с моего пути, Ты молчал, когда я звал на помощь!
Думалось: ну где же мне дойти, Жалкому и нищему такому!
А теперь передо мной расцвел Этот край, безоблачен и светел! И что Ты
сюда меня привел, Веришь ли, я даже не заметил!»
Соблазн таится в развитии общества. Общество
становится все сложнее, развитие — все быстрее, и мишурный блеск открытий
скрывает
простое, неизменное, вечное, без которого жизнь теряет смысл. Состояние
человеческого духа, описанное экзистенциалистами, -запутанность и заброшенность.
Сегодня оно не стало лучше, только острота кризиса притупилась и слабее попытки
вырваться из убаюкивающего комфорта - там, где этот комфорт достигнут (на
сколько лет — Бог весть; взрывы живых бомб уже сегодня разрушают чувство
комфорта).
Чудовищные образы, возникшие в сознании Даниила Андреева, не находят прямого
соответствия в мире фактов. Но воображение создает только формы, только образы
демонического. Каково оно на самом деле, мы не знаем, но силы света и силы мрака
сражаются почти зримо, и картина смутного времени XVII
в., нарисованная поэтом XX в., поражает
своей современностью.
В нашу эпоху заново читается книга Иова и заново задаются вопросы Богу: как
он это допустил? Входит ли Освенцим и Колыма в его план воспитания человечества
бичами катастроф — или внимание Бога непрерывно устремлено только к целостности
мира? А в события на нашей маленькой планете он вникает только от случая к
случаю? И его внимание к Земле пульсирует, устремляясь навстречу молитве и
ускользая, когда из молитв ускользает живое чувство собеседника?
Можно взглянуть на историю великих цивилизаций как на периодическую линьку
словесных оболочек откровения. Линька племенных и народных религий открыла
дорогу откровениям мировых религий. Линька средневековых мировоззрений открывает
дорогу тому, что я назвал прозрачностью границ, на которых остановились
областные откровения, названные мировыми.
Одно можно сказать совершенно твердо: одновременное рождение философии в
Элладе, Индии и Китае нельзя объяснить в терминах науки, описать как действие
познанных и познаваемых факторов. Толчок пришел либо из иного пространства и
времени (так думают фантасты), либо из вечности, из бытия по ту сторону
пространства и времени. Что из этого вышло, известно. Но для чего? Для развития
интеллектуальных производительных сил? Или это развитие в древности - как и
новая волна, начавшаяся в XV в., — только побочное явление
духовного процесса? И выдвижение на первый план науки и техники - гибельный
перекос культуры?
См. также: 1. О сталинизме: "О роли нравственного облика
личности в жизни исторического коллектива" (выступление в Институте
Философии в 1965 году); 2. Об Антонии Блуме: "Саморегулирующаяся
Вавилонская башня", 2000г., Метафизическое
мужество, лекция осенью 2002 года; 3. О паузе созерцания: интервью
перед Форумом постсентябрьского мира в октябре 2002г.
Уважаемые читатели! Мы просим вас найти пару минут и оставить ваш отзыв о прочитанном материале или о веб-проекте в целом на специальной страничке в ЖЖ. Там же вы сможете поучаствовать в дискуссии с другими посетителями. Мы будем очень благодарны за вашу помощь в развитии портала!
|
|