Неопубликованная статья для "Века ХХ и мира". Вячеслав Игрунов, 1987 г.

Перестройка это значит пересмотры

Статья первая

Перестройка. Слово это настигает вас за рабочим столом и на домашнем диване. Оно сочится из невырубающейся точки и гремит с профсоюзной трибуны. От него не уйти сегодня, потому что все мы с неослабевающим вниманием следим за темпами и ходом перемен. И теперь, после Июньского пленума, можем быть поспокойнее: обратного хода не будет. Однако меня продолжают одолевать сомнения совсем другого рода: перед нами, безусловно, новое будущее, но история - это не набор программ, реализующихся после нажатия на соответствующую кнопку компьютера. Сегодня мы выбрали единственно приемлемое направление, но в какой мере избранные пути развития адекватны поставленным целям и в какой форме они воплощаются в жизнь? Не остаются ли они бумажным имиджем перестройки, в то время как реальность движется путями торными и ведущими к повторению прошлого? Нет, речь не идет о возврате одиозных форм или повторении вызывающих содрогание процессов. Я говорю о сохранении психологии вчерашнего дня, которая, выжив, создаст механизм торможения, эффективно гасящий темп преобразовании.

Мне кажется, для таких тревожных размышлений есть некоторые основания в происходящем. Ни для кого сегодня не является секретом, что революционный поворот, наметившийся на Апрельском пленуме, был начат не только без достаточного теоретического обоснования, но и без ясного видения желаемого общества и даже первых шагов к его осуществлению. Было только искреннее и горячее стремление покончить с бросающимися в глаза уродливыми явлениями, было предположение о том, что существуют простые и скорые пути ликвидации застоя. Отсюда, по-видимому, та поспешность, с которой принимались непродуманные решения, вызвавшие в рамках прежней административной структуры не менее, чем прежде, уродливое рвение функционеров аппарата.

Да, руководители страны учатся. Раз став на тропу реформ, они не уперлись в решения, которые были близки сердцу и вынашивались, вероятно, долгое время. Они проявили незаурядную готовность отказаться от иллюзий и принимать рекомендации и решения, казавшиеся еще недавно неприемлемыми. В той последовательности, с которой происходит этот процесс вот уже третий год, узнаются и твердость, и недюжинные данные лидеров перестройки. Но достаточно ли этого для успеха?

Я не боюсь насмешек, в очередной раз повторив: нет, залог успеха в перестройке каждого из нас. Политические лидеры, которые взяли на себя не только инициативу, но и почти неразделенное бремя ответственности за нее, действовали в старых условиях, в которых не только никто иной не мог проявить такой инициативы, но и никто не был вправе публично высказаться относительно политических проблем. Нынешнее руководство, совершив прорыв, тем не мене вынуждено было взвалить на себя груз выработки решений, ибо не застало никого, кто был бы готов к такому повороту событий и кто имел бы более или менее связную программу преобразовании.

Роль политического руководителя скорее сводится к выбору стратегии, чем к разработке доктрин и тем более конкретных программ. Что, кроме собственных прикидок, было в арсенале нового Политбюро? Весь старый практический опыт был почти непригоден. Что ж удивительного в неадекватности первых рецептов вставшим задачам?

Но что произошло? Опять нескончаемые славословия, единодушное одобрение, бесконечные овации прессы. Борьба за дисциплину, повторившаяся в формах, предложенных за два года до того и отвергнутых ввиду очевидной непригодности, встретила такую же горячую поддержку, как и два года назад, будто и не было вздоха облегчения после выступления Ю.В.Андропова на заводе "Серп и молот". А чего стоила вакханалия борьбы с нетрудовыми доходами! Достаточно очевидны были и прорехи в антиалкогольной кампании. Но был ли поднят хоть один голос против ее зашкаливающего размаха? Нет, разумеется.

Хотя можно понять редакторов - ударение на гласность еще не было сделано.

И вот руководителям страны приходится учиться на ходу, меняя спринтерский порыв на марафонский расчет, опираясь исключительно на рекомендации узкого круга экспертов и на собственную оценку несоответствия результатов ожиданиям. К их чести, надо признать, делали это они всегда; может быть не по всем направлениям одинаково блестяще, но всегда успешно. В высшей степени свидетельствует об этом постепенный перенос акцента с "ускорения" на "перестройку" и возникновение явления и политического термина "гласность". Но приходится признавать, что сегодня столь долгожданный курс на открытость дает сбои.

Нет, не то, чтобы на страницах нашей печати недоставало критических материалов,- напротив. Но вот чего недостает, так это критических замечаний в адрес осуществляющихся сверху программ. Открытия принципиально новых тем и даже просто широких конструктивных разработок в рамках проводящихся реформ. Что это – отсутствие радикализма или зафиксированная многолетним радикулитом поза прессы "чего изволите?"

Ответить на этот вопрос однозначно не так просто, как кажется. На самом деле рамки свободы гораздо шире, чем это можно усмотреть в материалах, наполняющих наши газеты и журналы. Было бы нечестно сказать, что все табу сняты. Это не так, и часть радикально настроенных граждан обвиняет в силу этого руководство в неискренности, в желании использовать гласность в качестве внешнеполитической витрины, за которой сохраняются прежний застой и беззаконие. Однако не будем торопиться, мне хотелось бы в этой связи вспомнить слова Герцена: нельзя освободить людей внешне больше, чем они освобождены внутренне. Мы слишком долго жили в условиях безгласности и вынужденной бездеятельности. Неучастие предопределило не только отсутствие адекватного уровня ответственности, но и отсутствие государственного подхода, глубины понимания общественных и политических проблем. Мы привыкли отождествлять свои личные, групповые интересы с интересами общества. Мы полагаем, что наши идеальные устремления не реализуются тотчас исключительно в силу злой воли бюрократов. И мы не только не имеем достаточной квалификации, чтобы компетентно ставить вопросы, но и не имеем достаточно терпения, чтобы вслушиваться в чужие голоса, и достаточно такта, чтобы поставить себя на место оппонента. Почти всей нам придется учиться этому, потому что гласность в своих ограничителях имеет не только волю администраторов, от которых зависит пресса, но и социальную напряженность, фактически накопившуюся в обществе, и уровень политической культуры граждан.

Итак, политический радикализм не исчез в нашей стране. Изменился и подход к свободе информации. Время от времени появляются "нетипичные" материалы, которые в первое мгновение повергают нас в шоковое состояние: как, и ЭТО возможно? Но шок проходит быстро: на самом деле мы подготовлены к самым смелым решениям. Так почему же мало конструктивной критики? Неужели, в самом деле, у нас нет противников серьезных госприемки, советов трудовых коллективов, выборов руководителей или других проектов? Мы так много говорим о противниках перестройки, но где их голоса? Выть может страх перед всеобщим одобрением курса партии заставил их набрать воды в рот? Едва ли. Обратные примеры есть.

И дело, конечно, не в риске журналистов, хотя риск остается. Разве мы не читаем, как волевым решением в условиях перестройки аннулируются результаты выборов? Как властно попирается право на критику. Как даже в Москве удельные князья прошлого сохраняют власть и влияние. А если все-таки (левой рукой по дереву!) пойдет вспять? Но, повторяясь, дело не в риске: есть у нас редакторы смелые и мыслью, и волей. Дело в другом.

Перестройка начинается с каждого из нас – эти банальные, часто лицемерные, слова уже навязли в зубах, но можно ли точнее выразить смысл перестройки? Нет! Разумеется, я далек от демагогического стремления толковать эти слова в буквальном смысле, требуя изменения волевыми актами социальной психологии. Я имею в виду совершенно другое: экономика не безличная структура, функционирующая как бы сама собой в зависимости от уровня инвестиций, численности населения и других величии, используемых экономистами при составлении планов и прогнозов. Эти величины имеют, конечно, значение, огромное значение. Еще большее значение имеют культура производителей, технология, способ распределения продуктов производства. Но едва ли не ключевым моментом в современной экономике является система и стиль управления. И вот здесь с чрезвычайной силой звучит тот факт, что вся экономическая жизнь насквозь персонифицирована. Срез, сделанный на любом уровне, высветит не только узловые проблемы, но и центральные фигуры. От того, кто они и в каких отношениях находятся, зависят слаженность в работе структуры, и здесь имеет значение все: черты характера, навыки, жизненный опыт, даже капризы. И все, участвующие в общем ансамбле, уникальны, неповторимы. На каждом уровне свои лидеры и в аппарате управления, и среда исполнителей. Разумеется, наука об управлении в состоянии выработать множество общих рекомендаций, однако пока у нас слишком невелик задел в этой области, да и сколько руководителей (любого ранга) обучались у нас менеджменту? Но даже и тогда, когда общие рекомендации будут у нас накапливаться и станут достоянием основной массы управленцев, слишком многое останется за скобками. А сейчас и тем более каждый руководитель должен на свой страх и риск нащупывать формы управления, при которых бы цех, завод, объединение работали без скрипа. Эти формы будут так же неповторимы, как неповторимы способности их создателей, руководителей, как неповторимы характеры исполнителей. Должно возникнуть на старте многообразие форм, из соревнования, сравнения, изучения которых и будут возникать и нормироваться оптимальные варианты. И чем больше таких вариантов останется – тем лучше: тем больше людей сможет найти "свою" нишу и работать, не ломая ни свой характер, ни привычки, освобождая себя едва ли не от самого сильного из ежедневных стрессов - стресса принуждения. Нам пора, наконец, избавиться от веры в идеальные унифицированные нормы управления и бытия. Жизнь слишком сильна и слишком красочна, чтобы человек мог сделать ее серой.

Вот так я понимаю эти слова: "перестройка начинается с каждого из нас". Да, каждый руководитель должен понимать, что ему не нравится, что мешает работать и что он хотел бы видеть в будущем. Однако, чтобы выработать такое видение проблем, недостаточно опираться на зыбкую почву текущих норм и положений. Надо ясно себе представить общие тенденции преобразовании, надо понимать, что выдержит испытание временем, а что окажется законом-однодневкой. И это возможно только если мы имеем синтетический образ будущей экономики. Но есть ли этот образ?

Ответив на этот вопрос, думаю, мы ответим и на вопрос: почему же у нас так мало конструктивных предложений и почему голоса в пользу перестройки звучат скорее, как заздравные тосты, чем деловые обсуждения.

Опыт прошлого, в том числе совсем недавнего, говорит о том, что принимаемые под давлением повседневных запросов законы и постановления, если они не являются составной частью широкого стратегического замысла, устаревают прежде, чем успевают вступить в силу. И хорошо, если их можно отменить, заменить иди исправить - в противном случае они становятся мощным тормозом. Но стратегическую концепцию невозможно создать ни группе авторитетов, ни коллективу института – слишком многогранны и запущены проблемы, с которыми мы столкнулись. Более того – выбранный стратегический план не может быть достоянием узкого круга лиц, принимающего решения. Поскольку такой план связан с образом общего будущего, он должен разделяться если и не всем обществом (что между строк читается в каждом выступлении, но что является невероятным, если не сказать резче), то по крайней мере - ведущей группой его социального актива.

Каков жe тот образ будущего, во имя которого осуществляется перестройка? Такое впечатление, что в сознании многих процесс - перестройка - сам занял место отсутствующего идеала. Что ж, в периоды спокойного социального творчества можно и так, сосредоточившись на создании новых структур и механизмов, заботиться об их экономической, социальной эффективности и нравственной приемлемости и верить, что добрые дела приведут к добрым результатам. Однако, даже если этот путь верен и избран осознанно, в эпохи крутых поворотов он слишком медлителен. Разумеется, это лучше, чем неколебимое следование предвзятым концепциям, но сегодня, когда одновременно запущено множество (иногда конкурирующих) процессов, нам нужны и широкий стратегический замысел, и самокритичность, постоянная готовность к пересмотрам. Только такой союз обеспечит быстрее и поддающееся анализу и контролю развитие.

Итак, необходим образ мира, к которому мы стремимся. Необходимо представление о том, чем же является перестройка во всех ее аспектах: экономическом, политическом, социальном, культурно-этическом. И в этом отношении почти ничего не сделано нашей прессой. Она ограничивается рекомендациями, дискуссиями и критическими материалами по частным проблемам.

Серьезным шагом в этом направлений стада публикация в шестом номере "Нового мира" статьи Н.Шмелева "Авансы и долги". Автор предложил довольно распространенную концепцию экономических преобразований, которая могла бы стать основой для оживленной дискуссии, наращивания на стержень обсуждаемой и развиваемой экономической модели представлений о сопряженных экономических, социальных и политических последствиях предлагаемой программы.

Этот аспект я хотел бы особенно подчеркнуть: необходимо, чтобы перестройка рассматривалась не только как экономическая реформа, недопустимо, чтобы опять мы сводили все к разработке эффективной системы управления производством. В конце концов все мы должны осознать, что структура нашего общества, его цели, культура должны быть ориентированы на человека, должны носить духовно-нравственный характер. К сожалению, слишком часто приходится читать и слышать, что Административная Система или иной литературный монстр просто-напросто не справились с управлением экономикой или научно-техническим прогрессом и потому должны быть устранены, сломаны. До сих пор экономика рассматривается как основной и самодовлеющий элемент нашей жизни, а человек как ее, более или менее удачно используемый, фактор. "Человеческий фактор" - это отрыжка недавнего прошлого, закрепляющая в наших подходах подсознательное представление о служебной роли человека по отношению к экономике. И если язык отражает и в свою очередь формирует наше мышление, мы должны отказаться от подобного словоупотребления, до тех пор, пока мы будем говорить не о человеке, а о человеческом факторе, реальные человеческие потребности и качества не найдут себе места в образе мира и конкретных проектах.

Человек должен занять центральное место в идеологии, вытеснив оттуда производительные силы, производственные отношения, государство, социализм и Бог знает какие еще благоглупости. Социализм для человека, а не человек для социализма. Такой пересмотр необходим, если мы хотим создать идеологию, привлекательную для людей (а не всосанную с молоком матери ввиду монопольного положения). Но такой пересмотр нужен и в чисто экономическом плане.

До сих пор экономика рассматривается как унифицированный механизм, объект, годный для произвольного манипулирования, а не как живая система, свойства которой зависят не только от всеобщих законов, но и от таких "случайностей", как национально-культурный субстрат и конкретные люди. И проводя человека по графе "человеческий фактор", мы не уясним себе, как конкретные экономические формы зависят от личности, как много зависит от того, соответствует ли роль конкретного человека, Иванова, Петрова, Сидорова, и его статус его внутреннему рангу, иными словами, от того, кто и где находится в данный момент.

Чтобы избежать ошибок столь недавнего, что оно еще живет в каждом из нас, прошлого, надо смелее вводить социологию и психологию в экономику и экономические науки. Рассматривая экономику как служебный организм, как лишь одну из сфер деятельности человека, необходимо одновременно при рассмотрении каждого экономического проекта тщательно изучать возможные социальные процессы, вызываемые при реализации этого проекта к жизни. Отсутствием такого подхода грешат работы многих экономистов, как опубликованные, так и обсуждающиеся кулуарно. Этим же недостатком обладает и упомянутая статья Н.Шмелева.

Автор предлагает рад обоснованных экономических рекомендаций, которые могли бы в принципе стать основой комплексного проекта, однако он предпочитает как бы не замечать социальных последствий обсуждаемых реформ, которые накладывает несомненные и серьезные ограничения.

Очевиднейшая из проблем - дифференциация доходов. Дело сводится не только к аппаратной идеологии "равенства в нищете", но и к национальной традиции, которую, разумеется, дополнительно питает эта идеология. Сейчас в условиях бригадного подряда есть некоторая возможность дифференцировать доход в зависимости от эффективности труда. Реализация этой возможности сдерживается не только несовершенством механизма, но и напряжением внутри коллективов. Какова же будет вспышка зависти и недоброжелательства, когда дифференциация доходов (желанная с экономической точки зрения) станет принудительной? Восходящие и нисходящие социальные потоки в довольно короткий срок способны разрушить устоявшуюся структуру общества, а быстрые перемены грозны тем, что психология и идеология людей не успевают адаптироваться к новым условиям. Знать об этом надо и надо уже сейчас думать о механизмах компенсации, как экономических, так политических и идеологических. Это, пожалуй, наиболее острая и трудноразрешимая из проблем экономической перестройки. Поэтому остановимся на ней подробней.

В периоды перемен напряжение в обществе возрастает, когда приходит в движение система социальной стратификации и отдельные люди и целые группы населения не знают, чего ожидать от событий и от других участников процесса. И эта напряженность не имеет ничего общего со справедливостью или несправедливостью, разумностью или неразумностью перемен. Оценка ситуации и выбор позиции и в индивидуальном сознании сильно зависит от ожиданий и интересов (зачастую неправильно понятых), а когда ожидания и тревоги становятся всеобщими, индивидуальное сознание уступает место массовой психологии, где логике и разуму, как правило, не находится места, но где успению распространяются страсти и мифы.

Многочисленны исторические примеры перерастания реформ, начатых для улучшения функционирования политических и экономических структур, в национальные катастрофы. Самым хрестоматийным является пример Франции, государство которой к концу ХVIII века оказалось в весьма сложном финансовом положении, хотя социальное напряжение находилось в латентном состоянии. Когда Людовик XVI объявил о намерении созвать Генеральные Штаты, он вскрыл это напряжение, ибо породил ожидания. Коль скоро неустроенность являлась всеобщей, всеобщим было и ожидание при противоположности интересов разных групп. Естественно, удовлетворить разнонаправленные требования одновременно было невозможно и Великая французская революция явилась скорее реакцией на обманутые надежды, чем адекватным ответом на реальные проблемы. Король, начиная реформы, намеревался рядом разумных актов укрепить государство, однако привел к гибели монархию и на многие десятилетия вверг Францию в социальные катаклизмы. Но парадокс заключается в том, что после выборов нотаблей остановиться уже было нельзя - на любом этапе возврат был бы не менее губительным, ибо надежды были разбужены, народ возбужден, а разочарование детонирует напряженность, выход, вероятно, заключался в том, чтобы король выдерживал темп событий, оставаясь лидером до тех пор, пока общество не достигло бы нового относительно равновесного состояния. Людовик ХVI не был фигурой такого масштаба.

Сегодня, когда мы говорим о новых революционных изменениях, мы заинтересованы в пробуждении социальной инициативы. Активность же общества пропорциональна уровню ожидании и, следовательно, призывая к творчеству, мы должны пробуждать надежды. По именно здесь мы попадаем на опасную тропу между Сциллой народного недоверия, пассивности и Харибдой неоправданных притязаний. Опасность социальных конфликтов не тогда наиболее высока, когда наиболее неудовлетворительно положение населения, но тогда, когда наиболее велик разрыв между ожиданием и реальностью.

В период, предшествовавший перестройке, многие, если не подавляющее большинство взрослого населения, были недовольны положением вещей, однако напряжение было относительно небольшим, ибо все знали пределы возможностей активности и социальной мобильности. Дока царит лицемерие, люди сознают дистанцию между допустимым и желаемым. И пока люди публично поддерживают нормы, которые осуждаются ими в домашнем кругу, за чашкой чая, управление обществом дается относительно легко.

Но вот провозглашен новый курс. Газеты призывают принимать всерьез инициативы руководства и сами демонстрируют все большую продвинутость в этом направлении. Смещаются ориентиры.

Невозможное вовсе становится желанным, возможным и даже реальным. Теряются границы между реальностью и мечтой. Наиболее энергичные с головой окунаются в крутой омут деятельности и... и многие сталкиваются с неожиданным сопротивлением. Дистанция между надеждой и воплощением остается, хотя никто и не знает, какова она в каждый данный момент. Для некоторых она, безусловно, растет. Ведь признание абсурдности системы редко совпадает с адекватной оценкой собственной роли в ней и желание изменять систему не означает способности справиться с новой ролью, тем более, что при отсутствии образа перестройки отсутствует и представление о новых ролях.

О "неожиданных" потрясениях можно читать и в прессе, и в многочисленных письмах, направляемых энтузиастами в редакции, партийные и государственные органы. Некоторые проекты с очевидностью увеличат поток таких писем. Пока, к примеру, права администрации почти абсолютны, взаимоотношения в коллективе, как правило, довольно спокойны. Когда же мы вводим Советы трудовых коллективов, полномочия и возможности теряют определенность, и если новые возможности не останутся на бумаге, следует ожидать роста числа и напряженности конфликтов.

Но следует ли этого панически бояться? Ведь напряженного пути к изменению соотношения сил в обществе, увеличению вклада новых социальных групп в развитие экономики нет. Вообще, наивно полагать, что серьезные социально-экономические сдвиги возможны без нравственных и эмоциональных потрясений в рамках всего общества. Надо лишь четко осознавать их неизбежность, прогнозировать и выбирать оптимальные решения, позволяющие избегать бесконтрольного роста растерянности. Мы же, желая всячески ускорить необходимый процесс перестройки, стараемся уговорить сомневающихся, анализируя экономические механизмы и затушевывая социальные затруднения для большей радужности.

Но проблемы существуют. Существует угроза дезорганизации работы административного аппарата, который должен в условиях непроясненной и быстро меняющейся ситуации принимать неординарные решения, часто не имеющие не только правовой основы, но и прецедентов.

Вероятно ухудшение функционирования экономики, по крайней мере, в отдельных звеньях и цепях. Но вместо того, чтобы открыто признать проблемы, взвешенно их обсудить и хладнокровно готовиться к тому, чтобы во всеоружии встретить трудности, мы стараемся делать вид, что все будет прекрасно. От науки требуют оптимистических прогнозов, и она их дает, так же послушно, как недавно давала добро на загрязнение Байкала, поворот сибирских рек, строительство разорительных каналов или осушение болот в верховьях рек. Есть спрос на оптимизм – и он удовлетворяется. Но когда появится спрос на истину? Когда мы научимся встречать трудности грудью, с открытыми глазами, а не прячась и получая удары в спину?

Да, трудности будут. Будут критические ситуации. Перестройка - не шоссе, по которому можно мчаться с крейсерской скоростью. Но это не значит, что ее не следовало начинать. У нас попросту не было и нет легкого выбора. Топчась на месте, латая старые дыры, мы неизбежно пришли бы к катастрофе. Теперь же, пусть через ошибки и трудности, но мы можем от нее уходить.

Уважаемые читатели! Мы просим вас найти пару минут и оставить ваш отзыв о прочитанном материале или о веб-проекте в целом на специальной страничке в ЖЖ. Там же вы сможете поучаствовать в дискуссии с другими посетителями. Мы будем очень благодарны за вашу помощь в развитии портала!