Сейчас на сайте

Виктория КОЛТУНОВА. Опубликовано в газете "Аспекты", 23 сентября 2005 г.

Вспоминая Нину Строкатую...

Однажды я попала на презентацию книги одесского писателя Олексы Резникива «Донька Одеси». Книга была написана о Нине Строкатой, известной украинской правозащитнице и диссидентке, отсидевшей от звонка до звонка свой срок в советском ГУЛАГе, основательнице украинской Хельсинкской группы, жене выдающегося правозащитника Святослава Караванского.

Я была поражена. Когда-то работала под началом Нины Строкатой, но думала, что после ее отъезда в США ее имя было предано забвению. Я пробилась к Резникиву сквозь толпу желающих взять автограф, крича: «Дайте мне экземпляр, это же про Нину Антоновну!» Он обрадовался, узнав, что есть еще человек, общавшийся когда-то с ней, и попросил меня записать, что я помню из того времени.

Мои будущие родители и поженились, и вступили в комсомол почти одновременно. Отец только что закончил экстерном за два года курс консерватории, и они отправились по комсомольским путевкам на Донбасс поднимать культуру. Пережили там голодомор 33-го, репрессии 37го, войну 41—45гг., разруху 45-го, тесную, кишащую тараканами коммуналку с 45-го по 73-й, застой 70-х и растерянность начала 90-х. Но не однажды теряя на этом пути нажитое имущество, накопленные тяжким трудом сбережения и прочие материальные ценности, сохранили в душе сугубо комсомольскую, ничем незамутненную веру в светлое коммунистическое будущее и непогрешимость великой партии.

Поэтому я, склонная к сомнениям во всем, о чем бы ни размышляла, никогда этими сомнениями не делилась. То ли боялась встретить отпор, то ли жалела их, инстинктивно не желая смущать. Но в 11 классе ввели новый предмет — обществоведение, который преподавал у нас отставной флотский политрук. В синей морской форме и с неестественно прямой спиной, он произвел впечатление на всех девушек класса, и я не была исключением, втайне мечтая поговорить о вопросах, не дававших мне покоя, а именно: почему до сих пор все формации плавно сменяли одна другую, и только социалистическая должна сменить капиталистическую скачком, через революцию? Богатые добровольно не хотят отдавать власть? Так ведь никто никогда таким образом уступать ее не хотел! Почему закрыт выезд за границу, если там так ужасно, какой самоубийца там останется? Пусть лучше поедут и убедятся. Почему страна озабочена выпуском продукции группы «А», ведь в конечном счете цель социализма — забота о человеке, так где же товары группы «Б», которые этот человек должен на себя натянуть? И многое другое.

Перед выпускными преподаватель поручил мне выступить на семинаре с докладом по работе Энгельса «Происхождение семьи, частной собственности и государства». Я написала работу и включила в нее эти раздумья. Кроме того, написала, что, на мой взгляд, Энгельс — талантливый писатель, читать его одно удовольствие. В то время как работы Ленина и Маркса чисто научные, труды Энгельса воспринимаются как превосходная литература.

Боже мой, что было! Преподаватель прервал меня громким замечанием, что судить о классике марксизма с литературной точки зрения — наглость. Что касается всех остальных рассуждений, то, отозвав меня в сторону, он на меня накричал, так и не объяснив, что же наглого или недостойного было в моих раздумьях. За семинар я получила тройку, соответственно в аттестат — четверку, что лишило меня серебряной медали.

После школы пошла работать в Одесский медицинский институт, чтобы поступить на филфак. Но на вступительных на стационар «завалила» первый же экзамен — сочинение. Это я-то, публиковавшаяся в газетах с 14 лет. Понимала, что меня срезали, потому что я еврейка, а потому решила подойти к высшему образованию с другой стороны. И пошла днем работать, а вечером учиться, потому что на вечернем был недобор.

Знакомая сказала мне, что в Центральной научно-исследовательской лаборатории (ЦНИЛ) медина есть место препаратора отдела микробиологии, а я как раз закончила читать книгу Поля де Крюи «Охотники за микробами», и работа охотника за чумными бациллами показалась мне необыкновенно романтичной.

Знакомая представила меня заведующему лабораторией профессору Льву Марковичу Шведову. Веселый добродушный толстяк посмотрел на меня с сомнением. Но обещал «постараться». Почему «постараться», я поняла позже, когда жизнь меня неоднократно сводила с одесским медином. Наверное, это был самый антисемитский и «высоколобый» вуз в Одессе.

Но Шведов пользовался авторитетом и сумел отстоять меня в отделе кадров.

Правда, чумные бациллы мне не достались. Моим уделом оказался вирусный грипп у подопытных мышей, их гипервитаминоз (эту научную работу Строкатая считала лучшей в своей жизни) и лекарственный цирроз печени. В мои обязанности входило ухаживать за мышами и крысами, кормить их, чистить клетки и каждый день делать несколько сот инъекций. К концу первой недели у меня появилась мозоль на среднем пальце от шприца, да так и не прошла, пока я не уволилась. Кроме того, в мои обязанности входило убирать лабораторию, мыть и стерилизовать чашки Петри, в которых мы выращивали колонии патогенных микробов, умерщвлять подопытных мышей и разделывать их для исследования на микротоме. За все это получала 55 рублей в месяц.

Я впервые поступила к кому-то в подчинение, а потому еще не понимала, как мне крупно повезло, что моим начальником оказалась Нина Антоновна Строкатая.

Я еще тогда не знала, что это первый и последний раз в моей жизни, когда я подчиняюсь другому человеку без раздражения и протеста, потому что Нина Антоновна была прекрасным специалистом, знающим микробиологом и при этом вела себя абсолютно демократично. Впоследствии я встречала и в том же медине, и в редакциях разных газет руководителей, чей интеллект или знания и способности явно «не тянули» на их должность. Находиться на работе в зависимом положении от них — мука для человека с самолюбием. Подчиняться Строкатой было легко.

Нас в лаборатории было трое — младший научный сотрудник Нина Антоновна Строкатая, лаборант Валентина Николаевна Павлочева и я — препаратор. Маленький сплоченный коллектив. Обедали мы вместе за одним столом. При этом вся лабораторная техника шла в ход: в больших колбах на плите кипятился чай, трясущийся аппарат для гемолиза крови использовался в качестве миксера, горячие бутерброды разогревались в сухожарочном шкафу, где стерилизовались чашки Петри. Тут же в клетке, стоящей на столе, ползали белые хвостатые представители «чистой генной линии». Они тоже были частью нашего коллектива.

И вот однажды за обедом я проговорилась! Речь зашла о России, и у меня вырвалось: «Да они нас за людей не считают. Мы для них окраинная провинция, тупая Хохляндия». Тут я осеклась и посмотрела на Нину Антоновну, а ну как всыплет мне по первое число за неправильное понимание национального вопроса. Но вдруг я увидела в ее глазах зажегшийся огонек интереса и удивилась. Разговор пошел в русле взаимопонимания. Через несколько дней Строкатая принесла из дому бутерброды, завернутые в небольшую газету. Она и раньше приносила ее, но всегда бросала в топку, где сжигали мертвых крыс и мышей. А тут, видно, не посчитала нужным и оставила на столе. Пока в баке кипятилась лабораторная посуда, мне делать было нечего, и я принялась читать. Это была небольшая, формата А3, газета на украинском языке, выходившая в США.Меня поразил язык: архаичный, с употреблением некоторых слов, уже не имевших распространения в речи современных украинцев. Я поняла, что это язык бывших эмигрантов, в который не попали новые слова. Но главное, в этой маленькой газетке был какой-то необычный дух вольности. В ней совершенно свободно рассказывалось и упоминалось о таких вещах, которые в советских газетах показались бы совершенной ересью редактора, выпустившего стенгазету в сумасшедшем доме.

Вскоре с нетерпением ждала, когда Строкатая принесет эти газеты, и с огромным интересом в них вчитывалась. Не могу сказать, что она это поощряла, но и не запрещала. Я поняла, что Нина Антоновна имеет какую-то связь с украинскими националистами. Никак к ним не относясь, будучи от природы человеком, не терпящим никакого насилия и унижения, украинским националистам я сочувствовала, как всякому другому проявлению протеста.

Теперь уже Нина Антоновна разговаривала с Валентиной Николаевной совершенно свободно, не опасаясь меня. Однажды я услышала такой разговор: «Они хотели заставить меня отречься от моего мужа. А я ответила: он мой муж, и каких бы взглядов он ни придерживался, я пойду за ним». Видимо, это был год, когда Святославу Караванскому добавили срок и мединовское руководство попробовало уговорить Строкатую подать на развод.

После сдачи второй сессии в ОГУ на пятерки меня вызвали в деканат и предложили перейти на стационар. Я, конечно, обсудила это в лаборатории, где мы ничего не скрывали друг от друга. И добавила, что теперь мне придется вступить в комсомол. На тот момент я не делала этого не из политических соображений, а просто потому, что по роду занятий мои родители много разъезжали, я меняла школы и не попала ни разу ни в одну, где как раз проходил массовый прием в ВЛКСМ.

Нина Антоновна покачала головой. «Викочка, — сказала она — это, конечно, твое дело. Но я тебе вступать в комсомол не советую. Ты по духу вольнодумка, и рано или поздно комсомол или партия станут удавкой на твоей шее. Тебя постоянно будут держать в узде под страхом исключения, а это конец всякой карьере. Пока ты свободна, не лезь в петлю добровольно».

В чем мы со Строкатой абсолютно не сходились, так это в вопросе приготовления чая. У каждой из нас была собственная чайная колба. Я свою доводила до кипения, а Нина Антоновна нет. Так же поступала Павлочева. Я сказала однажды: «Нина Антоновна, вы нагреваете воду до 80 градусов, и все микробы просыпаются от спячки, активизируются. Но вы их не убиваете дальнейшим кипячением. Вы заболеете. Я не понимаю, как вы, микробиолог, можете поступать так легкомысленно».

Строкатая засмеялась: «Викочка, в твоем прелестном ротике микробов в сто раз больше, чем в этой колбе, нагретой до 80 градусов. Уж поверь мне как микробиологу. Да и температура во рту человека как раз термостатная — 37 градусов. Так что не кипяти и не боись».

Но каждая из нас стояла на своем. Строкатая и Павлочева начинали пить свой чай намного раньше, поглядывая на меня с чувством веселого превосходства и обещая, что к тому времени, когда моя колба закипит, они уже покончат со всем печеньем.

Наверное, они были правы, потому что никто из нас не заболел ни от недокипяченой воды и не заразившись от больных мышей. Может, просто микробы боятся микробиологов?

Второй веселый случай из лабораторной жизни вспоминается такой. Строкатая в июле должна была пойти в отпуск. Я ждала этого с нетерпением. От лаборатории до моря было около 300 м. Я уже предвкушала, как с утра, сделав свои дела (в отсутствие Строкатой опытная часть должна была сократиться), сбегу по склону вниз, выкупаюсь, позагораю и к концу дня вернусь готовить лабораторию к следующему рабочему дню. Но тут я увидела, что она сидит, склонившись над тетрадкой, и что-то пишет. Закончив, она подозвала меня и сказала: «Викочка, у тебя какой-то слишком веселый блеск в глазах. Вот я тебе тут написала задания на месяц, пока меня не будет. Читай».

Я принялась читать, и с каждым новым из них у меня вытягивалось лицо. В конце концов я закричала: «Нина Антоновна, да мне тут на два отпуска! Я ж до вашего возвращения не успею!» Строкатая смеялась: «Ну, ладно, сколько успеешь, столько и будет. Только на море, чур, по выходным».

Зато когда меня понес по жизни мой первый роман, Строкатая, снова уловив блеск в моих глазах, сказала Павлочевой: «Так не пойдет. Она крутится целый день как белка в колесе, уходит уставшая. Волосы мышами пахнут. Это никуда не годится. Ей надо устроить месяц за свой счет». Строкатая обзвонила своих знакомых и нашла девушку Инну, которая согласилась поработать месяц в лаборатории вместо меня. Я была ей благодарна, но тогда еще не понимала, что это редкий случай для руководителя: думать не только о показателях, но и о влюбленностях подчиненных девочек, занимающих в лаборатории последнее место.

Когда я проговорилась о своем неприятии модели старшего брата и лозунга: «Под руководством великого русского народа...» (вызывавшего у меня резкую ответную реакцию: «А что, другие народы невеликие? А чего это я должна под руководством русского и т. д.») наш женский коллектив стал свободно изливать душу в разговорах за обедом, в которых обсуждались крамольные произведения самиздата, обстановка в стране, вопросы национального самосознания евреев и украинцев. Плотно закрыв дверь, мы тихо радовались победе израильских войск в Шестидневной войне. Павлочева кипятилась: «Когда я была ребенком, мы еврейским детям кричали: убирайтесь в свой Иерусалим. И в Библии так написано. А теперь, выходит, эта территория нееврейская?»

Кроме вышеупомянутых американско-украинских газет, Строкатая никаких запрещенных книг мне не приносила. Возможно, она знала, что за агитацию на рабочем месте наказание будет еще строже, чем за обмен литературой с друзьями. Она тогда уже понимала, что лагеря ей в конечном счете не избежать.

Я тогда думала, что Нина Антоновна бунтарь-одиночка. Она ни разу не проговорилась, что имеет связи с другими украинскими правозащитниками, тем более с московскими. Я знала, что они существуют и преклонялась перед ними не столько потому, что они позволяли себе «так поступать», сколько потому, что могли «так думать». Для меня они были библейскими персонажами, до которых мне было далеко, как до неба. Впоследствии, когда я узнала, что Нина Антоновна имела с ними очень тесные связи и общую работу, жутко расстроилась. Тогда я мечтала о какой-то необычной деятельности, мне хотелось залезть на пароход, спрятаться в трюме и выйти где-нибудь в Боливии, чтобы принять участие в национально-освободительной войне, тем более что знала испанский язык. Но я понимала, что все это наивные мечты, которым не суждено сбыться. А в реальности только грязная коммуналка, бесплодные поиски смысла жизни, а заодно хоть каких-то неуродующих женское тело тряпок, нищета и безысходность.

Поэтому когда я узнала, что настоящая жизнь была так близко, которая не каждому выпадает, расстроилась и разозлилась на Строкатую. Конечно, понимала, что и я не избежала бы судилища, втяни она меня в свое дело. Но тогда у меня появился бы смысл жизни. А так, во что переработала советская власть тот человеческий материал, который я ей предоставила своим образованием, бунтарским духом и неуемной жаждой справедливости?

Думаю, она просто жалела меня, такую юную, восторженную и наивную. Не хотела подвергать будущим страданиям. Получилось наоборот. Но это, видно, судьба.

С 1977 г. я начала публиковаться в газетах. В киевской прессе охотно печатали мои рецензии на фильмы и театральные спектакли, за исключением тех случаев, когда я выходила за рамки отзывов и вплетала в ткань повествования политические мотивы, неугодные официальному великодержавному мнению.

Например, в 1985 г. я написала статью, в которой призывала с целью повышения статуса украинского языка перевести на него полностью высшее образование в Украине. С 1985го по 1990-й ни одно печатное издание не рискнуло напечатать мою статью.

Столичный журнал «Новини кіноекрана», с которым я постоянно сотрудничала, просил меня никому ее не отдавать, но и разрешения на печать от руководства получить никак не мог.

В конце концов я отдала ее в одесскую областную газету «Комсомольська іскра», в которой вела еженедельную рубрику.

Во-первых, это был уже 90-й год, во-вторых, к комсомольской прессе не так придирались. Но статья была сокращена вдвое, остались общие, сглаженные редактором выхолощенные выражения. Тем не менее публикация произвела впечатление на читателей, потому что в то время еще никто в официальной печати поднять голос в защиту украинского языка не отваживался, понимая, что этот труд обречен на «корзину».

С 1992 г. все изменилось. Я открыла собственную телестудию, стала писать на правозащитные темы, открыто воевала с властью, а потом снимала оранжевые митинги в Одессе, которая на тот момент была откровенно «бело-синей».

Эти съемки взяты на хранение в Музей «помаранчевой» революции в Киеве как документальное свидетельство того, что в Одессе были и другие люди.

И, наверное, в том, что я пришла к этому, есть и заслуга Нины Строкатой, с которой меня когда-то свела судьба и чье влияние на мой юный ум и последующую жизнь бесспорно.


Уважаемые читатели! Мы просим вас найти пару минут и оставить ваш отзыв о прочитанном материале или о веб-проекте в целом на специальной страничке в ЖЖ. Там же вы сможете поучаствовать в дискуссии с другими посетителями. Мы будем очень благодарны за вашу помощь в развитии портала!

 

Редактор - Е.С.Шварц Администратор - Г.В.Игрунов. Сайт работает в профессиональной программе Web Works. Подробнее...
Все права принадлежат авторам материалов, если не указан другой правообладатель.