Сейчас на сайте

Глава 5

Ад на Земле: представления российских "демократов" о государственном и общественном устройстве СССР

5.1. От критики "отдельных недостатков" к полному отрицанию

Представления российских "демократов", как и любые другие представления, не были статичными, но изменялись со временем и ходом событий. Одну из линий этой эволюции можно назвать линией "нарастания критичности". Условно говоря, многие отдельные деятели движения за год-два из сторонников "истинного ленинизма" превращались в борцов с "тоталитарной коммунистической диктатурой". Тем не менее было бы неверно считать, что подобный путь, тем более в полном объеме, прошли все. Многие свои мнения не меняли, другие останавливались где-то на пути, и весь спектр различных представлений в каждый данный момент продолжал существовать в рамках движения. Кроме того, эволюция представлений шла разными темпами в различных регионах и отдельных группах. Можно говорить лишь о том, что в тот или иной момент какое-то мнение становилось более распространенным, чем другие, или даже господствующим (хотя количественно подсчитать это мы не имеем возможности). Поэтому в этой главе дается не историческая, а логическая модель эволюции "демократических" представлений и делается акцент на их принципиальном сходстве, которое собственно и давало возможность членам многочисленных групп, декларировавших свою принадлежность к самым разным областям политического спектра (среди них были сторонники всех учений от анархизма до консерватизма), все же считать себя частями одного движения.

5.2. Недостатки, вызванные "отходом от марксизма"

Истоком представлений членов "демократических" групп о характере государственной власти в СССР стало коренное противоречие между официальной идеологией государства и реальной жизнью. Официальная идеология провозглашала равенство и социальную справедливость, народовластие, постоянное повышение жизненного уровня населения и тому подобные идеалы, которые явно расходились с существующей практикой. На ранней стадии для многих членов движения было характерно указывать на эти противоречия и требовать их устранения. На этом была построена идеология и деятельность большинства первых независимых групп. "Разве нормально, что справедливость и равенство, марксистско-ленинские принципы приходится защищать от людей, призванных быть вождями масс — самих партийных руководителей?! Нравственное оскудение, духовная глухота, эгоизм надстроечной части партии и государства, — все это не смогло не сказаться на духовном уровне нашего многотерпеливого советского народа, того народа, который совершил Великую Революцию, одолел фашизм, но тяжкого бремени бюрократической пирамиды сбросить все никак не может," — писал один из членов красноярского Комитета содействия перестройке П. Новоселов[1].

На раннем этапе члены независимых групп, неудовлетворенные существующим положением, видели его причины в личных ошибках, дурных моральных качествах руководителей и этим объясняли их нежелание действовать в соответствии с официальными "идеалами". Первые шаги М.С. Горбачева они восприняли как стремление привести практику в соответствие с этими идеалами. Именно поэтому они рассматривали свою деятельность как содействие политике нового лидера и борьбу с теми, кто на более низком уровне эту политику саботирует, и анализировали причины расхождения теории и практики. Характерно, что многие из "демократических" групп тогда назвали себя либо комитетами, ассоциациями или народными фронтами по содействию перестройке или ее поддержке (т. е. подчеркивали стремление выступать в защиту официально провозглашенной политики), либо политическими или дискуссионными клубами по обсуждению теоретических проблем перестройки.

5.3. Понятие "административно-командной системы"

В дальнейшем анализ ситуации подвел к необходимости определения той системы отношений, в особенности в области экономики, сложившейся в СССР, против которой, собственно, и выступало реформаторское руководство КПСС. Наибольшее распространение получило определение "административно-командная (административная, административно-приказная) система". Термин "Административная система" был впервые употреблен экономистом Г.Х. Поповым в приобретшей необычайную популярность статье о романе А.А. Бека "Новое назначение" и относился к сложившейся в СССР системе управления экономикой. Ее основой, по мнению Г.Х. Попова, было полное подчинение Верху конкретного руководителя и его полный контроль над собственными подчиненными. Кризис системы, вызванный неадекватностью такой системы принятия решений научно-техническому прогрессу, по мнению автора, привел к отставанию страны от промышленно развитых государств[2].

Термин "Административная система" и такие его варианты, как "административно-командная система", "административно-приказная система" и т.п., были взяты на вооружение большинством "демократических" групп по всей стране и широко использовались в их программных документах и на страницах неформальных изданий. Например, в Декларации об образовании Пензенского фронта в поддержку перестройки содержатся следующие слова: "Административно-командное правление отбрасывает страну на задворки мирового общественного прогресса; если не демократизируются методы формирования руководства страны, она в скором будущем войдет в полосу мировых экономических унижений. И так уже СССР отодвинут со 2-го места в мире по промышленному производству, а с объединением Германии и развитием Индии и Бразилии окажется отброшенным на 7-е место, за удержание которого придется еще бороться"[3]. Как видим, понятие "административной системы" было переходным: если ранее причиной кризиса в СССР считались лишь отдельные недостатки, то теперь критике подвергалась вся система управления, однако пока критика распространялась лишь на сферу экономики. Г.Х. Попов, возможно, по цензурным соображениям, в своей статье прежде всего говорил о сфере экономического управления, однако перенос читателями этой концепции в область государственной структуры и политики был вполне закономерен.

5.4. Новый класс

Этот перенос и был осуществлен в "демократическом" движении, многих участников которого перестали удовлетворять нейтральные определения советского общества типа "административная система". Административное управление должен был кто-то осуществлять. Выводы Г.Х. Попова и личные наблюдения теоретиков "демократических" групп говорили о том, что принятием решений в стране занимается целый слой государственных и партийных чиновников, причем власть их распространяется не только на экономическую, но и на политическую сферу. Поэтому понимание механизма управления страной как "административной системы", которая сложилась в стране по воле или недосмотру отдельных лидеров, стала подвергаться сомнению. "Такой эвфемистической категории, как "административная система", — говорил на организованном в начале 1988 г. клубом "Демократическая перестройка" обсуждении проекта закона СССР об общественных объединениях один из наиболее радикально настроенных участников В.А. Кузин, — категории равно удобной и для критикующих, и для критикуемых, сегодня уже недостаточно... Корень зла невозможно усмотреть и в злокозненности отдельно взятой личности, сколь бы высокое положение она ни занимала: закономерная повторяемость "злодеев" (у власти) в нашей стране при всем несходстве их дарований указывает на объективный характер появления таковых. В связи с этим представляется весьма полезными исследования на такую полностью игнорируемую сегодня тему, как совместимость с научным социализмом (т.е. социализмом, исходящим из анализа и обобщения исторических фактов, а не априорных идеологических догм) практики монополизации, присвоения и насильственного удержания власти, права по собственному усмотрению вершить судьбами народа и т.п. Общественное мнение аппарат давно уже подменил своим собственным, механизм свободных демократических выборов — бюрократическим назначением, волю народа как сущность закона — номенклатурным эгоистическим своеволием"[4].

Здесь возникает понятие "аппарата" как определенного социального слоя, который подчинил своей власти не только экономику, но и политическую власть страны. Теоретическая трактовка этого слоя была возможна в рамках наиболее распространенной в то время теоретической системы - марксизма. Оказалось, что дать такую трактовку возможно, определив аппарат или бюрократический слой как господствующий класс. В марксизме основным признаком общественного класса считается отношение к средствам производства. Исходя из этого господствующим классом советского общества был признан класс бюрократии. "Господствующим классом советского общества, безусловно, является бюрократия, монополизировавшая все функции управления во всех сферах общественной жизни и опирающаяся на разветвленную сеть тоталитарно-властных структур: партию, государственный аппарат, общественные (точнее сказать, псевдообщественные, т.е. насажденные сверху) формирования и бюрократически организованные трудовые коллективы", — писал один из авторов журнала Московского народного фронта "Гражданский референдум" В.Федоров[5].

Термин "тоталитаризм", появляющийся в приведенном отрывке, постепенно становится все более и более распространенным в кругах российских "демократов". Если за рубежом о тоталитаризме в СССР говорилось лишь в рамках одного из направлений политологии, причем применение модели "тоталитаризма", особенно к советскому обществу послесталинского периода, подвергалось серьезной критике, в самом Советском Союзе, в том числе среди членов "демократических" групп, определение советского общества как тоталитарного стало наиболее распространенным. В отличие от Запада, дискуссия шла скорее не о том, существовал ли тоталитаризм в СССР, и не о том, в чем разница между тоталитаризмом и авторитаризмом, а о том, каким он был, в чем состояла сущность советского тоталитарного общества[6]. В этой дискуссии можно выделить три основные позиции, которые и рассматриваются ниже.

5.5. Советский строй как политический режим

Первым вариантом понимания системы власти в СССР была его трактовка как политического режима. Уровень политической оппозиционности здесь мог быть различным. Режим, который чаще всего назывался тоталитарным, но мог обозначаться и как "административная система", "диктатура аппарата", "сталинизм", "коммунистическая диктатура", в данном варианте понимался как узурпация, захват и монополизация политической власти определенной политической силой, проводящей эгоистическую "антинародную" политику. В наиболее мягком варианте сторонников "ленинского социализма" считалось, что власть была захвачена сталинистами после смерти Ленина и уничтожения его сторонников. Антикоммунисты относили этот захват к октябрю 1917 г., считая узурпаторами большевиков в целом. Общей чертой во всех этих вариантах было отнесение тоталитаризма к сфере политики, к сфере власти, его понимание как навязывание господствующей политической группировкой своей воли другим. "Тоталитарное государство характеризуется прежде всего тем, что власть (политическая, экономическая, идеологическая — любая) принадлежит одной и только одной силе, группировке, команде, вырабатываемая ею программа действий заведомо считается единственно верной и необходимо заслуживающей реализации, формулируемые ею нормы и принципы объявляются безукоризненными и обязательными для всеобщего выполнения," — утверждал А.А.Осовцов, в будущем один из лидеров "Демократической России"[7]. С его точки зрения антитезой тоталитаризма является плюрализм.

В такой трактовке тоталитаризм мало чем отличается от любой диктатуры. Термин "тоталитаризм" в этом значении мог употребляться российскими "демократами" как синоним таких терминов, как "диктатура", "автократия", "авторитаризм", "сталинизм", "коммунистический режим", "самодержавие", "олигархия", и в этом случае в него не вкладывалось какого-либо уникального значения. В крайнем случае "тоталитаризм" считался наиболее жестокой, крайней диктатурой.

Понятно, что сторонники такого подхода часто проводили параллели между советским режимом и любыми другими формами диктатуры и авторитаризма как в современном мире, так и в истории, иногда называя тоталитарными правление Ивана Грозного и Петра I в России, режим Ф. Франко в Испании, гитлеровскую Германию, диктаторские режимы Южной Америки и, естественно, все коммунистические режимы мира. Понимание советского общества как общества "власти одной партии", власти группы партократов, правления "диктаторов хуже Гитлера" было особенно широко распространено среди рядовых активистов "демократического" движения.

5.6. Советский строй как социальная система

Понимание тоталитаризма исключительно как политического режима было, можно сказать, наиболее поверхностным взглядом на проблему. Воспитанные в традициях марксизма, признававшего сферу политики лишь частью надстройки над "производительными силами", более образованные участники демократического движения пытались искать истоки советского режима глубже. Они пришли к выводу, что основой тоталитарной советской системы является возникновение нового господствующего класса бюрократии, подчинившего себе общество и даже оказывавшего влияние на его "экономический базис".

Идеи "нового класса" при социализме не были новы для марксизма. Их использовали многие марксистские критики социализма советского типа. Еще Л.Троцкий говорил об образовании бюрократического слоя в СССР, считая сталинский режим властью аппарата[8]. После смерти Л.Д. Троцкого бюрократию как "новый слой" советского общества, "экспроприировавший пролетариат", рассматривали его последователи, в частности Э. Мандель[9]. Их идеи, безусловно, были знакомы "грамотным" марксистам и внутри советского блока. Об этом свидетельствует, например, книга югославского коммуниста М. Джиласа "Новый класс"[10], которая во многом на них основана. М. Джилас, однако, идет дальше, называя бюрократию классом в марксистском смысле, т.е. определяя как социальный слой, узурпировавший право на владение средствами производства. Для марксиста определение бюрократии как класса, а не как прослойки, было важным шагом. В то время как для устранения правящего слоя с целью улучшить ситуацию достаточно политической революции, не затрагивающей классовые основы общества, ликвидация господствующего класса возможна лишь при изменении всей экономической и социальной системы (социальная революция). Это хорошо понимали некоторые более ортодоксальные западные марксисты. По словам Э. Манделя, "глядя на теоретиков "нового класса-эксплуататора" (людей типа Джиласа, Бернхэма и др.), понимаешь, что в большинстве случаев их бунт против Сталина и его последователей происходит от недоверия к рабочему классу, преклонения перед буржуазной демократией, отрицания марксизма. Обличение ими Кремля только толкает их в объятия Вашингтона"[11]. Как выяснилось позже, в случае российских "демократов" это обвинение западного троцкиста оказалось по большому счету верным. Однако для полного отрицания марксизма российские "демократы" должны были пройти долгую интеллектуальную эволюцию.

Иногда называя советский строй "новым деспотизмом", М. Джилас, однако, прямо не определяет его как возрождение докапиталистических общественных отношений. Это делает эмигрант из СССР М.С. Восленский в книге "Номенклатура", в которой он в качестве правящего класса советского общества рассматривал номенклатурных работников, т. е. чиновников, занимавших должности, на утверждение в которых требовалось согласие вышестоящего партийного комитета[12]. Все эти книги распространялись в кругах интеллигенции в СССР задолго до прихода к власти М.С. Горбачева. Тем не менее данные интервью показывают, что активисты "демократических" групп почти никогда не заимствовали идеи нового класса непосредственно из запрещенных в СССР письменных источников. Их сфера распространения была слишком узка и большинство активистов даже московских организаций, не говоря уже о провинции, не были знакомы с самиздатовской или тамиздатовской литературой. Идеи марксистских критиков СССР "демократы" чаще всего получали через статьи, публиковавшиеся в официальных периодических изданиях.

Наибольшее влияние, судя по количеству упоминаний в самых различных регионах России, на "демократических" активистов произвела статья молодого ленинградского экономиста С.Ю. Андреева, опубликованная в журнале "Урал", в которой советская бюрократия объявлялась классом с точки зрения марксистской теории[13]. По этой статье, так же, как ранее по статье Г.Х. Попова, в клубах и группах устраивались семинары и обсуждения, готовились доклады, ее положения перепечатывались и излагались в независимых изданиях. Статья С.Ю. Андреева не содержала ничего нового по сравнению, например, с работами М. Джиласа или М.С. Восленского, однако она была опубликована в официальном и популярном литературном (а не малоизвестном научном) журнале в то время, когда за каждой такой новой публикацией напряженно следила вся читающая страна, и выводы, сделанные в ней, оказались необычайно своевременными. Интересно, что в статье отсутствуют ссылки на авторов теории "нового класса" и идея подается как "открытая" автором. Трудно сказать, по какой причине С.Ю. Андреев не сослался на этих авторов: не был знаком с ними, опасался цензуры (которая еще действовала) или просто решил умолчать об их существовании. Независимый вывод о господстве в СССР "нового класса" является вполне возможным и даже закономерным для исследователя общества, мыслящего свободно, но марксистскими категориями. Во-первых, эта идея никогда не умирала в научных кругах и, при невозможности ее опубликовать, передавалась устно от одного специалиста к другому. Во-вторых, к подобным выводам вполне могло привести самостоятельное изучение марксистских источников, в особенности ранее малодоступных.

Один из активистов пензенского Политклуба В.И. Мануйлов рассказал, например, что пришел к подобным выводам, работая над диссертацией о переходном периоде от капитализма к социализму и общаясь с либеральными специалистами по марксистской теории. Изучая то, что Ленин называл госкапитализмом и проблемами НЭПа, он внимательно читал ленинские статьи и работы ранних марксистов, в которых обнаружил выдержки из неопубликованных в СССР работ К. Маркса о России. Занявшись также модной в то время проблемой "противоречий при социализме", он пришел к выводу о том, что рост бюрократизма вызван самим характером современного производства, в котором человек оказывается на положении элемента огромной технологической машины. Мануйлов признает, что определенное влияние на него оказали беседы с известными либеральными "марксистами" того времени: Е.А. Амбарцумовым и А.С. Ципко, которые вполне могли рассказать ему о теории "нового класса". "И вот, наверное, — говорит В.И. Мануйлов, — все это общение, какие-то беседы и интуиция, помноженная на те наблюдения, которые были возможны до осени 87-го года, за деятельностью партийного аппарата, они как-то позволили делать выводы и о том, что бюрократия — это класс. Даже в 87 году нам не казалось, что это что-то оригинальное, т. е. это казалось чем-то само собой разумеющимся, что бюрократия — это класс, или, как минимум, — это классовоподобная группа. ...Проблема была в том, каким образом, так сказать, этот класс или эта классовоподобная группа иерархически соотносится внутри себя, кто там играет ведущую роль, и кто там играет роль. Понятно было, что партия в бюрократии занимает ведущие позиции по отношению к той же самой хозяйственной бюрократии"[14].

Естественно, что КПСС считалась ядром господствующего класса, повинного в кризисе советского общества. "Не отдельные лица, вся система партократии явилась источником народных бед за последние 70 лет," — заявлялось, например, в программе одной из партий[15]. Однако даже самые крайние радикалы не считали включенными в систему "партократии" всех членов КПСС. Правящая партия рассматривалась не как политическая партия в собственном смысле, но как особый социальный институт, а членство в ней — как социальная привилегия. Этот институт возник в результате фактического слияния партии и государства и возникновения "государства-класса". В проекте программы Демократического союза тоталитаризм, господствовавший, по мнению партийных теоретиков, в СССР, определяется как "государственный строй, в основе которого лежит монополия партократического государства в лице его аппарата на власть, собственность, идейную и духовную жизнь, тоталитарное огосударствление всех сфер общественной жизни и уничтожение гражданского общества"[16].

Наиболее распространенными были рассуждения о том, что к правящему классу относится лишь "номенклатурная" часть партии, рядовые же члены ничем не отличаются от беспартийных. Такому выводу в немалой степени способствовало то, что многие активисты "демократических" движений сами были членами КПСС. В этом плане характерен анализ зарождения диктатуры в СССР, проведенный лидером Ставропольского народного фронта В.А. Красулей: "Оторванные от жизни схемы и идеи не могли быть жизнью народа, они были ему чужды. Для реализации этих фантастических представлений партии должен быть создан аппарат, номенклатура, которые постепенно и узурпировали всю власть, подменили своей бюрократической суетой политическую жизнь в стране. Аппарат с неизбежностью превратился в карательный и репрессивный... Наша страна дорого заплатила за попытки воплотить в жизнь "открытый" Марксом закон о необходимости диктатуры пролетариата в переходный период. На самом деле от имени пролетариата управляла горстка высших партийных работников, диктатура пролетариата была превращена, по выражению Троцкого, в диктатуру секретариата"[17].

Влияние марксистской терминологии на теорию господства "нового класса" в СССР очевидна. Даже критикуя самого К.Маркса, многие активисты продолжали ссылаться на, хотя ранее и запрещенные, но все же марксистские авторитеты. Отказываясь от марксизма, деятели "демократического" движения сохраняли многие марксистские подходы и основы представлений о советском государстве и обществе. Эта тенденция хорошо просматривается, например, в одном из проектов программы СДПР: "История доказала полную несостоятельность марксизма-ленинизма. Реализация этого учения о так называемой диктатуре пролетариата привела в конечном счете к диктатуре одного тирана, к невиданной бюрократизации и образованию по существу нового элитарного класса... Класс элиты захватил в свои руки не только политическую власть, но и практически всю систему распределения материальных и финансовых ресурсов, отменив по существу более эффективную рыночную систему"[18].

Марксистская теория была не единственным источником представления о государственной бюрократии как господствующем классе. По словам одного из активистов анархистской группы "Община" А.В. Шубина, ее теоретики прошли несколько иной путь. Придя к выводам о классовом характере бюрократии на основе изучения марксистских документов, они нашли подтверждение этой теории в работах русских анархистов и народников, прежде всего М.А. Бакунина. Они восприняли идеи М.А. Бакунина о том, что всеобщее обобществление и управление из единого центра, то есть меры, предлагаемые К. Марксом, приведут к созданию нового класса и новой государственной диктатуры. Эти мысли, с которыми можно было познакомиться, читая официально изданные в СССР произведения М.А Бакунина, подтвердили и углубили первые марксистские выводы А.В. Шубина и его друзей и вызвали у них интерес к анархизму и русскому народничеству. При последующем знакомстве с работами марксистских разработчиков теории "нового класса", те, по словам А.В. Шубина, казались, хотя и верными, но уже вторичными[19]. Однако как бы ни шли "демократические" теоретики к пониманию советского общества как к разделенному на новые классы эксплуатируемых и эксплуататоров, результатом было понимание общественного строя в СССР как некоторой социальной системы. А такое понимание неизбежно вело к стремлению "демократов", воспитанных в духе марксистской теории смены общественных формаций на более прогрессивные, к определению места этой системы на шкале социальной эволюции.

5.7. Советский строй как исторический регресс

Так как для "демократов" была ясна "порочность" тоталитарного советского строя, его отсталость по отношению к "западному капитализму", для них было естественно считать "тоталитаризм" откатом к докапиталистическому уровню развития, т. е. историческим регрессом. Цитировавшийся выше В. Федоров рассматривает, например, советское общество как разделенное на классы рабов и рабовладельцев, относя тем самым его по уровню развития к рабовладельческим обществам: "Экономическая система государственного рабства, где рабовладельцем выступает класс бюрократии, а рабом — трудящийся народ в лице рабочих, крестьян и интеллигенции, при наличии у бюрократии прямого конкурента в лице постоянно возрождающейся буржуазии и устойчивой экономической оппозиции в лице мелкой буржуазии, — такая система необходимо требует политической надстройки в виде тоталитарного государства, ибо ничем иным удержать в равновесии подобную систему нельзя. Прогресс окружающего цивилизованного мира побуждает ее все туже затягивать обручи тоталитаризма"[20].

В этом отрывке выдвинуто несколько важных и широко распространенных среди участников "демократических" групп представлений: трактовка советского общества как разделенного на два противоположных класса: бюрократии (эксплуататорского, в руках которого находится вся собственность государства) и всех прочих (эксплуатируемого класса несобственников), а также закономерность возникновения репрессивного государства, для которого репрессии — единственный способ борьбы за сохранение монополии на собственность. Однако наиболее интересно стадиальное отнесение такого общества, в полном соответствии с марксистской теорией, к докапиталистическим формациям, в данном случае к рабовладению.

Рабовладение, описанное В. Федоровым, мало похоже, например, на древнегреческое. Огромная роль государства в СССР приводила к тому, что СССР чаще всего сравнивался с древневосточными обществами. Подобные идеи также отнюдь не новы в марксизме. Первый русский марксист Г.В. Плеханов еще в 1906 году, задолго до победы революции, выступая на 4-ом съезде РСДРП против предложенной Лениным национализации земли, охарактеризовал подобную меру как "опасную", "антиреволюционную" и "реакционную", так как она "повернула бы назад колесо русской истории"[21]. Г.В. Плеханов основывался на замечаниях К. Маркса об "азиатском деспотизме", основой которого было отсутствие частной собственности[22]. Г.В. Плеханов рассматривал "старый порядок" в России как "московское издание экономического порядка, лежавшего в основе всех великих деспотий", когда "и земля, и землевладелец составляли собственность государства"[23], и считал, что проведение в жизнь большевистской программы приведет к восстановлению в России порядков Московской Руси, к новому закабалению крестьян "Левиафаном — государством"[24].

Естественно, что после 1917 г., когда власть большевиков стала принимать все более деспотический характер, мысли Плеханова нашли широкое распространение среди как марксистских критиков большевиков, так и противников ужесточения режима из числа сторонников большевизма. Последние, не имея возможности открыто писать об СССР, делали свои выводы, исследуя страны Востока, в особенности Китай, как бы предостерегая руководителей большевиков от поворота к отсталой восточной деспотии. Отсюда оставался лишь один шаг для провозглашения того строя, который возник в СССР, особенно после сталинской коллективизации, "восточной деспотией". Причем это можно делать как в рамках марксизма, оставаясь социалистом, так и будучи противником социализма. Различие лишь в том, что сторонник социализма будет считать советское общество возвратом к досоциалистическому и даже докапиталистическому строю, заявляя, что настоящий социализм так и не был достигнут вовсе или был достигнут в других странах, а противник социализма будет утверждать, что сам социализм — это и есть "возвращение" к восточному деспотизму. Сама же идея "восточного деспотизма", основанного на всеобщей государственной собственности, и представление о его коренном отличии от "западного" общества, останутся неизменными.

То, что путь от первой позиции ко второй может проделать один человек, показывает пример американского ученого немецкого происхождения К.-А.Витфогеля, который начал свою работу по изучению Китая в начале 20-х годов в качестве марксиста, а в 1957 г. издал в США классический (с точки зрения сторонников "азиатских" теорий) труд "Восточный деспотизм. Сравнительное изучение тотальной власти". К.-А. Витфогель не считал СССР прямым возрождением своего "гидравлического общества" или "восточной деспотии" в XX в., однако указывал, что в советском строе его основные черты соединились с новейшей технологией и современным аппаратом управляющих, в результате чего возникло общество "тотальной политической власти и тотального социального и интеллектуального контроля", которое не существовало на древнем Востоке[25].

К.-А.Витфогель, безусловно, знал о разрабатывавшейся примерно в то же время западными политологами концепции "тоталитаризма", в рамках которой Германия эпохи Гитлера и коммунистический СССР рассматривались как новый тип общества тотального контроля, основанного, в частности, на достижениях технического прогресса[26]. Он соединил "тоталитаризм" западных политологов с марксистскими теориями "азиатского способа производства", подчеркивая типологическое сходство советского общественного устройства с традиционными обществами Востока, как основанных на "тотальной власти". М.Восленский, который явно находился под влиянием идей К.-А.Витфогеля, упростил их, признав советское общество возрождением "восточной деспотии". По Восленскому, советская "диктатура номенклатуры - это феодальная реакция, строй государственно-монополистического феодализма. Сущность этой реакции в том, что древний метод "азиатского способа производства", метод огосударствления применен здесь для цементирования феодальных структур, расшатанных антифеодальной революцией. Архаический класс политбюрократии возрождается как "новый класс" - номенклатура; он устанавливает свою диктатуру, неосознанным прообразом которой служат теократические азиатские деспотии. Так в наше время протянулась стародавняя реакция, замаскированная псевдопрогрессивными "социалистическими" лозунгами: сплав феодализма с древней государственной деспотией. Как бы этот сплав не именовался - национал-социализмом, реальным социализмом, фашизмом, - речь идет об одном и том же явлении: тоталитаризме, этой чуме XX века"[27].

После наступления либеральных времен и ослабления цензуры многие советские сторонники теории азиатского способа производства также начали включать в свои схемы Советский Союз. Так, специалист по древней китайской государственности Л.С. Васильев утверждал, что "коммунистический тоталитаризм — лишь модификация классической восточной деспотии с ее произволом власти, бесправием индивида, строго контролируемыми рынком и несвободной частной собственностью. Модификация, к слову, экстремистская по основным своим параметрам, т. е. ушедшая в сторону деспотизма много дальше, чем то было в случае с классическими восточными деспотиями"[28]. Как и Г.В. Плеханов, Л.С. Васильев рассматривал систему управления Древней Руси как часть незападного мира. С его точки зрения, при коммунистическом режиме эта система не испытала никаких структурных трансформаций, не говоря уж о каких-либо существенных изменениях. Наоборот, "прежняя командно-административная система, основанная на государственном ("азиатском" по Марксу) способе производства с присущей ему всеохватывающей системой централизованной редистрибуции (перераспределения), осталась неизменной". Коммунистическая политика даже довела эту восточную систему в России до совершенства, превратив общество, "в котором уже были зачатки нового строя (европейски-буржуазно-демократического с его огражденными гарантиями правом личности на свободу, независимостью выбора, частной собственностью), в общество абсолютно бесправное, целиком поглощенное властью"[29].

Мысли, сходные с теориями К.-А.Витфогеля, М.С. Восленского и Л.С. Васильева, можно в изобилии найти на страницах неформальных журналов периода перестройки. Представление о "советском тоталитаризме" как откате к "азиатчине" или, по крайней мере, как обществе, в котором "проросли" черты российского прошлого, стало общепризнанным среди членов групп самой различной направленности. Так, в программе самой "левой" из всех российских карликовых партий, социалистической, говорилось: "Попытки создания социализма в отсталой стране, не имевшей развитой промышленности, изолированной от остального мира и разрушенной многолетней войной, не могли завершиться успехом... Революционная власть в подобной ситуации закономерно приняла форму диктатуры, первоначально опиравшейся на поддержку трудящихся, но все более изолировавшей себя от масс. Стремительная бюрократизация и вырождение режима в конечном счете привели к формированию тоталитарной диктатуры и системы личной власти Сталина... Сложившаяся в стране к началу 30-х годов тоталитарная система, основанная на государственно-бюрократической эксплуатации трудящихся и внеэкономическом принуждении (статократия), не только не имела ничего общего с социализмом, но в значительной мере воспроизводила докапиталистические отношения... Единственной организующей силой в подобном деклассированном обществе оставался бюрократический аппарат, закреплявший свое господство с помощью террора"[30].

Практически идентичных позиций в оценке советского общества придерживалась и наиболее радикально-антикоммунистическая партия — Демократический союз: "После Октября 17-го большевики приступили к строительству нового государства — тоталитарной системы на основе государственного (азиатского) способа производства, названного ими социалистическим.

Тоталитарный государственный строй органично интегрировал в себя вполне современные XX в. индустриальные производительные силы и в то же время стал дальнейшим продвижением страны по "азиатской" ветви исторического пути, явившись приемником восточных деспотий. Но в отличие от них, в условиях тоталитарной системы общинные структуры в значительной мере разрушены и подавлены, личность контролируется не столько косвенно (через общину), сколько напрямую государством, и соответственно этому в несравненно большей степени разрушена и стерта.

В созданной большевиками общественно-экономической системе с гипертрофированной ролью государства-собственника, выступающего при отсутствии частной (не зависимой от государства) собственности в качестве коллективного эксплуататора, опирающегося на систему внеэкономического принуждения, в варварских формах воскресло прошлое. Возродились отношения рабовладения (труд десятков миллионов заключенных) и крепостничества (сталинские колхозы). Была создана иерархическая пирамидальная система управления, где нижестоящие звенья беспрекословно подчиняются воле вышестоящих. Общество раскололось на два противостоящих лагеря — управляемых и управляющих, появился новый эксплуататорский слой — номенклатура, имеющий в своем пользовании само государство.

Трудящиеся не только отчуждены от средств производства, они уже не являются собственниками своей рабочей силы, своего интеллекта; монополия государства как единственного работодателя и нанимателя превратила их в государственных крепостных.

Под вывеской диктатуры пролетариата была установлена кровавая диктатура партократии. В СССР впервые в истории было создано партийно-тоталитарное государство, в котором партийные структуры стали ядром государственных, подчинив их себе"[31].

Конечно, подобная распространенность идей, однажды высказанных К.-А. Витфогелем, не означает то, что многие члены независимых общественных групп были знакомы с его сочинениями. Для большинства они были недоступны. Однако подобные идеи активно обсуждались в научных, особенно в востоковедческих кругах России в рамках возрожденной в 60-е годы дискуссии об "азиатском способе производства"[32]. Сторонники этой теории хотя и не составляли большинства среди исследователей, в то же время имели возможность публиковать свои взгляды и пропагандировать их перед студентами по крайней мере пока они не выступали как толкователи марксизма и не применяли "азиатскую" концепцию к современному СССР. Несмотря на то, что такое применение было запрещено, подтекст дискуссии был совершенно ясен. Приведем одно из наиболее характерных для научной литературы 70-х годов описание "азиатского" (в данном случае китайского) общества:

"Господствующий класс китайской деспотии, опиравшийся на определенное единство собственности и власти, выступал прежде всего в качестве коллективного эксплуататора, как "класс-государство". Представляя собой в определенной мере единство базисных и надстроечных явлений, китайский деспотизм не только был мощным орудием классового господства, но и существенно воздействовал на процесс классообразования; степень близости к власти становилась основным показателем социального статуса. Антагонистическая по своему характеру, деспотическая социально-политическая структура выполняла в то же время важные интегрирующие функции, связывая воедино хозяйственно-атомизированное общество, сдерживая его центробежные тенденции.

В условиях такого деспотизма весьма своеобразно (на наш, европейский, взгляд, конечно) складывалось представление о частной собственности, история развития которой насчитывала более двух тысяч лет. В сфере частноправовых отношений подданный китайской империи имел определенные гарантии своей собственности, однако во взаимоотношениях с государством, в публично-правовой сфере, где, по выражению К.Маркса, царило "поголовное рабство", частный собственник никаких гарантий своей собственности не имел, что не могло существенно не сказаться на особенностях социально-экономического развития Китая...

Деспотизм, китайская империя все больше расширяли свои экономические и социальные функции, все в большей мере использовали свою политическую власть для сдерживания социально-экономических процессов, грозивших гибелью старому строю. Политическая монополия, политическая сила, оказавшаяся способной в течение долгого исторического времени подавлять оппозицию, в условиях новой исторической эпохи порождала экономическое бессилие, обрекавшее в конечном счете некогда великий Китай на полное политическое подчинение капиталистическим державам"[33].

Применить подобные выводы к советскому обществу, отбросить некоторые марксистские обороты и вставить запрещенное слово "тоталитаризм" большого труда не представляло. Именно это и проделали теоретики Демократического союза и многие их коллеги. Их маневр легко выдает употребляемый ими язык: ведь гораздо легче объявить себя врагом марксизма, чем перестать мыслить марксистскими категориями, которые изучались с начальной школы. Именно поэтому не только в программе социалистов, но и в программе более радикальных организаций часто можно встретить такие фундаментальные марксистские категории, как "класс", "эксплуатация", "способ производства", и даже советско-марксистский термин "руководящая сила". Описание советского строя в одном из вариантов программы социал-демократической партии практически по всем основным пунктам повторяет вышеприведенное описание "китайской деспотии": "Изначально порочная утопическая цель, поставленная коммунистической партией, заключалась в построении единоукладного общества, тоталитарно управляемой и планируемой "единой фабрики". Она с неизбежностью потребовала введение в действие механизма диктата, организованного насилия и идеологической обработки, обеспечивающих господство нового правящего слоя. Руководящей силой бюрократической системы, карательных органов и пропагандистских учреждений стал партаппарат компартии. Власть явилась главной категорией нового типа общества, ее увеличение и укрепление стали основной целью господствующей олигархии. Разрушение гражданского общества, концентрация трудоспособного населения в подконтрольных коллективах, огосударствление общественной жизни, уничтожение оппозиции позволили ей создать невиданную в истории форму тоталитаризма. Возникла иерархическая система: партийная верхушка во главе бюрократического государства, управляющая социально нивелированным населением, низведенным до положения государственных крепостных или рабов"[34].

Понимание советского строя как возврата к "азиатской деспотии" было не единственной, хотя и наиболее распространенной формой определения его места на шкале общественного развития. Иногда советский строй определялся как "социал-феодальный", "государственно-феодальный", а в лево-анархистских кругах, где стремились подчеркнуть его стадиальное сходство с "капитализмом", как "государственно-капиталистический". Однако в любом случае он воспринимался как исторический регресс или в крайнем случае как историческое топтание на месте в условиях, когда "западное" общество идет вперед по пути социального прогресса. Например, принятая в 1989 г. платформа владивостокского клуба "Демократ" почти дословно повторяла "столичные" определения, называя советское общество "социал-феодализмом"[35]. КПСС и ее привилегии часто рассматривались как возрождение сословий и сословных привилегий, характерных для дореволюционной России, что хорошо иллюстрирует вышеприведенную схему. Высказывалось мнение, что монопольная власть КПСС, зафиксированная в конституции, является "восстановлением самодержавия в новых исторических формах"[36] и что членство в КПСС является возрождением сословных привилегий, существовавших в царской России. "Теперь, как всем очевидно, членский билет КПСС не свидетельствует ни о нравственном уровне человека, ни даже о его идеологических пристрастиях. Членство в КПСС превратилось по сути дела в сословный признак... Если принадлежность к партийному сословию и не передается сейчас по наследству (впрочем, это было так и для некоторых категорий дворян), то все-таки очень многие признаки сословного разделения налицо. И дело даже не в разрыве "верхи-низы" (среди дворян в России были и царские министры, и подзаборные пьяницы), а в том, что историческая традиция оказывается ой-какой устойчивой," — писал один из активистов красноярского Комитета содействия перестройке П.В. Полуян[37]. "Феодальными привилегиями на власть" называет активист "демократического" движения в Пензе Е.И. Крыскин безальтернативные выборы[38]. Он же, стремясь подчеркнуть, что истоки коммунистических, так же как и фашистских, режимов находятся в "азиатской деспотии", называет А. Гитлера, И.В. Сталина и Пол Пота "чингизханами 20-го века"[39].

5.8. Советский строй как способ мышления

В документах и высказываниях членов "демократических" групп встречается и иная трактовка советского строя, согласно которому он, как и другие случаи "тоталитаризма" и сходных режимов, считался основанным не только и не столько на определенной социальной структуре, сколько на некотором типе политического мышления, одном из тех, что всегда существовали в человеческом обществе. Лидер анархо-синдикалистов А.К. Исаев, например, выделял три типа политического мышления, которые определяют выбор конкретной политической идеологии и победа которых ведет к созданию того или иного общества: авторитарный, анархистский и либеральный. По его мнению, тип мышления первичен по отношению к конкретной идеологии и определяет программу и конкретные действия политических групп. Доказательство этому он находит в том, что "в одной и той же политической ситуации люди с одинаковым типом мышления будут вести себя примерно одинаково не зависимо от их политических доктрин. Так марксисты-меньшевики оказались по разную сторону баррикад с марксистами-большевиками, зато в числе союзников последних оказались люди вообще далекие от марксизма, например, якобинское крыло партии эсеров или анархо-коммунист Железняк, разогнавший учредительное собрание, или генерал Брусилов. В одном лагере их всех собрал авторитарный тип мышления. Именно он выковал убеждение, что "решительные" действия большевиков правильны, а уже идеологическое обоснование этих действий было делом десятым"[40]. Основой авторитарного мышления А.К. Исаев признает убеждение, что власть является единственным действенным средством достижения больших и малых общественных целей, и отношение к конкретным людям и даже целым группам и классам как к средству достижения абстрактных целей, готовность жертвовать конкретными людьми для построения идеального "прогрессивного" человеческого общества[41]. Именно такой тип мышления и победил в России в 1917 г. и на нем основана советская социальная реальность.

Нет сомнения в том, что тип мышления, на котором была основана советская система, воспринимался членами "демократических" групп отрицательно, как наименее приемлемый. Возникший на его основе "авторитарный режим" или "тоталитаризм" в свою очередь начинает преобразование личности, влияет на человеческое сознание в направлении полного стирания личности и превращает человека в раба не только по социальному положению, но и в сознательного раба, который удовлетворен своим положением и считает его нормальным. В результате создается своеобразный антимир, который противостоит "нормальному" обществу. "Тоталитаризм — в глубинном смысле феномен не бытия, а сознания. При тоталитаризме нет бытия в философском смысле слова и он представляет собой идеальное царство небытия," — пишет один из идеологов Демократического союза А.Элиович[42].

А.Элиович согласен с рассмотренными выше социально-экономическими представлениями о советском строе, считая, что его основной чертой является отсутствие "экономического суверенитета личности" и что "все люди люмпенизированы и находятся в тотальной зависимости от государственных структур"[43]. Однако он утверждает, что эта структура создает совершенно новую ситуацию в сфере сознания, где возникает "не просто благодатная почва для манипуляций, а основа неизбежно предполагающая их необходимость". Это превращает тоталитаризм, победивший в СССР, в некий идеальный антимир, абсолютное зло, "царство Кащея Бессмертного", "царство мертвых", в котором нет ничего позитивного, нет даже логики, характерной для "нормального" общества[44].

Понимание советского режима как "антимира", изменившего сознание людей, связано с более поздним периодом реформ и с разочарованием в них части "демократов", видевших, что ни разрушение политического режима тоталитаризма, ни даже уничтожение самого "класса-государства" не ведут к "демократизации". "Тоталитарная" личность, по мнению сторонников такой теории, даже в условиях свободного выбора, который предоставляется в результате разрушения "тоталитарной" империи, выбирает новый "тоталитаризм". При этом отказ от одной конкретной политической идеологии ("коммунизма") не меняет сущности общественного устройства и может быть даже полезен для элиты. "Поскольку есть тоталитарная структура сознания, т.е. поскольку грань между добром и злом стирается и они соединяются как бы в одно и то же, и в то же время люди знают, что это не одно и то же, возникает удивительно органичный строй, который имеет, к сожалению, очень большие потенции для своего развития"[45]. Это создает еще большую, чем раньше, угрозу как для СССР, так и для всего мира, так как теперь для внешнего мира "добро" и "зло" трудно различимо. Если раньше Запад воспринимал коммунизм как врага, то теперь "из нашей страны ото всех — от ДС до Лигачева слышатся слова "демократия, права человека, перестройка", и возникает ситуация, когда непонятно, от чего Запад должен защищаться. И мы видим, как в нашей стране, во имя различного понимания аспектов прав человека, все с пеной у рта друг друга режут"[46].

С этой точки зрения в результате "перестройки" "тоталитаризм" в СССР только укрепился, и приобрел новые, антикоммунистические формы. Сбросив непопулярные в мире коммунистические одежды, он приобрел лишь больше возможностей по сращиванию с "благополучными, но еще не прошедшими, быть может, какой-то более глубокой закалки странами Запада", склонными к социал-демократическому курсу на огосударствление экономики, а также по приобретению более значительного влияния в странах "Юга", строй которых основан на тех же "этнократических" и националистических принципах. [47]

5.9. Методы борьбы

Анализ представлений членов "демократических" групп о государственном и общественном устройстве СССР дает определенный ключ для лучшего понимания их конкретных политических действий, стратегии и тактики борьбы с режимом, так как только поняв, как политик представляет себе объект борьбы, можно объяснить себе его конкретные действия. Логика борьбы российских "демократов" непосредственно вытекает из логики их мировоззрения и, прежде всего, из их понимания основного объекта своей деятельности: советской реальности.

Трактовка советского строя как обычной диктатуры, т. е. определенной формы политического режима, не дает ничего для выработки особой тактики борьбы. В условиях советской реальности такая трактовка вела к недооценке серьезности задачи, к представлениям о том, что простая смена режима, простое его свержение немедленно приведет к торжеству "демократии". Это представление почти никогда не существовало где-либо в "демократическом " движении в изолированном виде и на общую тактику "демократов" большее влияние оказывало понимание советского строя как более фундаментального явления.

Для понимания тактики российских "демократов" крайне важно знать, что объектом своей борьбы большинство из них видели не отдельных личностей-диктаторов, не политическую партию и даже не органы государственной власти, а единый политико-экономический монстр, "государство-класс", обладающий всей политической и экономической властью в стране, который восстановил в XX в. порядки далекого прошлого и затормозил развитие страны или даже повернул историю вспять. В связи с этим любые реформы рассматривались как лишение этого монстра власти, будь-то в политической, экономической, культурной и любых других областях. Сутью политических реформ в этих условиях считалось лишение политической власти КПСС и всего возглавлявшегося ею эксплуататорского класса. Под экономическими реформами понималось лишение этого "государства-класса" контроля над предприятиями. В культурной области и в образовании, например, — разгосударствление творческих союзов, школ, университетов и т.п. Для "демократов" было ясно, что господствующий класс будет с яростью цепляться за свои привилегии, поэтому процесс реформ рассматривался как упорная борьба между обществом и государством, неимущими и имущими, только победа в которой и ликвидация класса-государства могла вернуть страну к "нормальному" развитию. Не случайно марксистский термин "ликвидация (в данном случае бюрократии) как класса" появляется во многих документах: "Ликвидация номенклатуры как класса путем выборности производственного и всякого иного начсостава — единственный выход из тяжелейшего кризиса, сравнимого с существовавшим в 1917 г. Реформации противостоят консервативные силы, исход борьбы с которыми определит благосостояние или нищету наших потомков"[48].

Методы такой ликвидации предлагались различные, но среди них преобладали отвергающие насилие и сводящиеся только к мирным формам протеста. Более осторожные "демократы", обычно принадлежавшие к социалистическому, социал-демократическому или "государственническому" направлению, предлагали более медленные, эволюционные методы. Обычно они основывали свои предложения на том, что какой бы система ни была, ее внезапное разрушение и быстрое введение свободы и рынка привели бы к хаосу в стране и превращению России в страну "третьего мира"[49]. В связи с этим обращалось внимание на необходимость широких мер социальной защиты, так как люмпенизация значительной части населения в результате реформ могла привести к социальному взрыву[50]. Интересно, что на такую опасность указывали и авторы проекта программы Демократического союза, считавшие, что "кризис тоталитаризма может привести к глубокому распаду всех партийно-государственных структур и при отсутствии гражданского общества — к воссозданию тоталитаризма и началу его нового цикла." В качестве рецепта они предлагали "создание инфраструктуры гражданского общества, системы альтернативной общественной власти", которая в какой-то момент могла бы прийти на смену "незаконной" "тоталитарной" власти и открыть "возможность выхода из тупиковой ветви общественного развития"[51].

Существовали и еще более радикальные предложения. Так лидер Демократического союза В.И. Новодворская в своих воспоминаниях признает, что готова была предпочесть уничтожение СССР со всем его населением продолжению господства "тоталитаризма", так как это было бы полезно для остального мира, для мирового развития в целом. Она пишет: "В августе 1968 года я стала настоящим врагом государства, армии, флота, ВВС, партии, Варшавского блока. Я ходила по улицам, как подпольщик на оккупированной территории. Именно тогда я решила, что за все эти дела (про Будапешт я тоже успела узнать) есть только одна мера наказания — разрушение государства. И сегодня, когда оно полуразрушено и лежит в крови и пыли, когда гибель его вместе со всем народом кажется весьма вероятной, во мне нет ни жалости, ни раскаяния. Да сгинь день, в который СССР родился! Пусть он станет всем нам братской могилой, но не вернется с кладбища ночью, как вурдалак, чтобы сосать кровь у еще живых, в СССР не бывших — или недолго пробывших и, как Балтия, имеющих шансы спастись"[52].

Кстати, такие мнения не следует считать эпатажем разгоряченного радикала. Представления об СССР как средоточии мирового зла, уничтожение которого любыми средствами будет полезно всему человечеству, были довольно широко распространены в "образованном" обществе. Сама В.И. Новодворская вспоминает, что из общения со школьным учителем литературы (!) впервые услышала, что живет "в такой страшной стране, что, если бы на нее упала атомная бомба и убила нас всех, но уничтожила и строй, это был бы желанный выход"[53].

Конечно, столь крайние взгляды встречались довольно редко. Однако в результате развития политических событий в СССР в последние годы его существования настроения "демократической" оппозиции быстро радикализировались и смещались в сторону признания необходимости принятия все более и более жестких мер по устранению "тоталитарного" режима, который обвинялся в разрушительной деятельности вплоть до уничтожения и нивелировки человеческой личности. Понимание советских властных структур как некоего монстра, задача и естественные интересы которого — только "сосать кровь" у бесправных подданных, основанное на уникальном смешении жизненного опыта, анархо-народнических, марксистских и современных политологических теорий, вело к рассмотрению политической и вообще жизненной ситуации как вселенского противостояния между двумя полюсами: "властями" и "обществом", "демократами" и "коммунистами", "Востоком" и "Западом", "реакцией" и "прогрессом", "ими и нами", которое воспринималось скорее с моральных позиций, чем с точки зрения реально-политического "искусства возможного". "Мне всегда казалось, что должно быть "или-или". Или они — или мы. Или КГБ — или возможность напечатать такую книжку. Или партаппаратчики у власти — или мы на свободе," — пишет В.И. Новодворская[54]. Любая уступка режима, его попытки провести демократические реформы воспринимались как слабость, которой необходимо воспользоваться, чтобы добить "зверя", а его вялые попытки показать силу — как новое доказательство его разрушительных целей.

Конечно, далеко не все в "демократическом" движении дошли в этой эволюции до логического конца. Однако к началу девяностых годов идеи решительной борьбы с режимом все более захватывали "демократическое" движение. Это обстоятельство может до некоторой степени пролить свет на последующее развитие событий. Наиболее радикально-рыночные планы преобразования экономики в стиле чикагской школы, либерально-антигосударственные теории школы Ф. Хайека и планы уничтожения "империи", которые не снились даже ЦРУ, оказались наиболее популярными в "демократической" среде и были в конце концов одобрены президентом Б.Ельциным не только по чисто политическим мотивам. Они в наибольшей степени отвечали "анти-тоталитарным" представлениям российских "демократов", стремившихся быстро ликвидировать "государство-класс" и рассматривавших и приватизацию, и "суверенитет" республик как освобождение из-под его власти все больших и больших территорий, собственности и людей. Проблемы, возникшие позднее, уже в результате такой политики — распад государственности и вызванные им межнациональные конфликты, преступность и т.п., если и обсуждались до конца 1991 г. в "демократическом движении", то рассматривались не как возможный результат решительного устранения "тоталитарного" режима, но как последствия его слишком долгого сохранения.[55]

Такой подход к новым проблемам привел к трактовке советского строя как формы сознания, осуществившего антимир на земле. В сфере практических действий он обычно вел к отказу от прямого государствоборчества и к призывам изменять "тоталитарное" сознание долгой и кропотливой работой. Видя, что прямая атака на режим и даже на его социальные основы не приводит к "принципиальным изменениям", сторонники подобных взглядов приходили к скептической оценке "западных" методов борьбы с "тоталитаризмом" и начинали интересоваться идеями умеренных народников и эсеров, анархистов, теориями кооперации А.В. Чаянова, а также теориями ненасильственных преобразований М. Ганди и даже христианством. В этих учениях их привлекала проповедь возможности изменения сознания людей через новые формы общественного общежития, взаимопомощь и кооперацию. Новое общество, с их точки зрения, должно вырастать снизу, из новых форм общественного самоуправления, и будет основано на этих альтернативных "тоталитарным" общественных структурах и обновленном сознании. Движение "демократической" мысли в этом направлении после распада СССР привело к критике многими "демократами" политики Б.Н. Ельцина, направленной, с их точки зрения, на сохранение власти прежней номенклатуры и господства прежних "тоталитарных" стереотипов в сфере идей. В этой критике часть "демократов" через теории народников и анархистов сближались с "левыми" или с ранее критиковавшимися ими бывшими официальными советскими профсоюзами, а также с различными формами "альтернативного" народного движения: зелеными, комитетами самоуправления, независимыми профсоюзами. В этих группах они видели реально существующие ростки народного самоуправления, возрождавшего дух кооперации, способный разрушить "тоталитарное сознание" и принципиально изменить положение в стране. Не случайно бывшие лидеры анархистов работают сегодня в Федерации независимых профсоюзов (бывшие официальные советские профсоюзы), а некоторые бывшие лидеры социалистов и даже Демократического союза открыто сотрудничают с КПРФ и другими радикальными коммунистическими и даже "патриотическими" группировками.

5.10. Выводы

Несмотря на значительные различия в трактовке советского строя членами "демократических" групп, можно выделить несколько основных черт, которые разделялись всеми "демократами" или, по крайней мере, значительным большинством. Все эти черты или некоторые из них обычно имелись в виду, когда тот или иной член "демократической" группы говорил о "коммунистическом режиме", "советском тоталитаризме" и т.п. К таким чертам можно отнести:

1) разделение общества на два противоположных класса: управляющих, или коллективных владельцев собственности, и бесправных управляемых;

2) репрессии как закономерная политика управляющих, вызванная необходимостью обеспечивать свое господство при растущем отставании от внешнего мира;

3) принципиальная ущербность советской системы — основной причины кризиса в стране — по сравнению с более эффективной "западной" системой;

4) принципиальная схожесть советской системы не только с "тоталитаризмом" гитлеровской Германии, но, прежде всего, с "докапиталистическими", "азиатскими" обществами, в частности с дореволюционной Россией;

5) разрушительное влияние советского строя на личность, сознание и психологию людей.

Основанные на этих чертах определения советского общества получили широкое распространение в программных документах "демократических" групп по всей стране. Различаясь в деталях, они сохраняли основное содержание, сформулированное в вышеприведенных пунктах.

Данный анализ отношения российских "демократов" к государству и социальной структуре СССР приводит к выводу, что "демократические" представления возникли в результате одновременного влияния официального советского марксизма и современных западных идеологий. Однако в то время как влияние последних в большинстве случаев проявилось в терминологии и смене названий, влияние официальной идеологии выражалось в сохранении многих структурных элементов. Этот вывод легко проиллюстрировать анализом истоков основных пунктов отношения "демократов" к советскому обществу:

1) Разделение общества на два класса явственно исходит из одного из центральных постулатов марксизма, а именно из марксистской классовой теории. В то время как конкретные классы, выделявшиеся в Советском Союзе "демократами" (правители и массы) отличались от тех, которые признавала официальная советская идеология, их описание вполне соответствовало марксистской традиции в широком смысле. Следовательно, в данном случае влияние "демократических" теорий вообще не прослеживается.

2) Мнение о том, что определяющей характеристикой советского общества является подавление, можно понять как результат непосредственного жизненного опыта. В то же время неотъемлемой частью официальной советской идеологии было положение о подавлении "рабочего класса", считавшемся характерной чертой капиталистического Запада, и в еще большей степени — наихудших империалистических режимов, таких, как гитлеровская Германия и "фашизм" в целом. Западные средства массовой информации и некоторые западные советологические теории рассматривали подавление как одну из основных черт коммунизма. В этом случае, вероятно, сыграли роль все три источника, и применительно к данному конкретному "демократическому" представлению можно говорить о сочетании трех влияний.

3) Третье представление можно понять как зеркальную противоположность официальной советской дихотомии подлинного социализма и капитализма, в которой социализм считается наивысшей стадией общественного развития, а капитализм исторически обречен на загнивание и отставание от социализма.

4) Сравнение советского режима с германским фашизмом основано прежде всего на постулате советской идеологии о том, что фашизм — наихудшая из всех возможных социальных систем, и только во вторую очередь — на западных теориях тоталитаризма, восприятие которых облегчал именно этот хорошо известный постулат. Однако сама необходимость такого сравнения была вызвана жизненным опытом и стремлением оправдать политическую борьбу против коммунистического режима. Сравнение системы, созданной большевиками, с азиатскими обществами и дореволюционной Россией характерно для неортодоксальных марксистских учений, с которыми иногда можно было ознакомиться из официально опубликованных в СССР изданий (например, работы Г.В. Плеханова). Поэтому, когда аналогичные сравнения пришли в Россию с западной литературой, в которой они также весьма распространены, почва для их восприятия была уже хорошо подготовлена.

5) Вера в разрушительное воздействие советской системы на человеческую личность в большой степени являлась зеркальным отражением официальной советской концепции о создании нового человека при социализме, но испытала также частичное влияние концепций тоталитаризма и некоторых современных психологических теорий.

В представлениях российских "демократов" о советской государственной и общественной структуре самым большим отклонением от официальной советской идеологии, а также от теорий прежних российских антиправительственных движений является их отношение к тактике политической борьбы, а именно отказ от насилия. За революционное насилие выступало большинство дореволюционных российских оппозиционных движений, включая западнические. Так было не только в XIX веке, когда революционное насилие применялось всеми оппозиционными движениями в Европе, но и в начале ХХ в., когда большинство антиправительственных партий открыто выступали за террор и вооруженное восстание. Даже самая прозападная и либеральная из них, кадетская, хоть и не поддерживала терроризм, все же отказывалась открыто осуждать его. Хотя, как показано выше, некоторые российские "демократы" периода перестройки иногда высказывались за насилие и вооруженную борьбу, они составляли ничтожное меньшинство. Подавляющее же большинство, продолжая традиции советских "диссидентов", отвергало насилие, рассматривая его как характерный признак тоталитаризма. Однако, как будет показано в главе 8, отрицание насилия лишь отчасти явилось результатом влияния западного либерализма; в большей степени эту позицию российские "демократы" разделяли с доминирующей советской политической культурой.

Уважаемые читатели! Мы просим вас найти пару минут и оставить ваш отзыв о прочитанном материале или о веб-проекте в целом на специальной страничке в ЖЖ. Там же вы сможете поучаствовать в дискуссии с другими посетителями. Мы будем очень благодарны за вашу помощь в развитии портала!