Вице-президент Фонда исследования и моделирования общественных процессов. ЮРИЙ МОСКОВСКИЙ

РАССКАЗ КОМСОМОЛЬЦА-НЕФОРМАЛА

Часть I.1

 

ЗАСТОЙ, НО НЕ ДЛЯ ВСЕХ

 

А. Пятковский: Когда и при каких обстоятельствах ты впервые столкнулся с неформалами (или будущими неформалами)?

Ю. Московский: Так как никаких подробных интервью на темы “прошлой жизни” я ещё ни разу не давал, то обязуюсь говорить правду и только правду. (На самом деле, Ю. Московского интервьюировал для своей книги об истории неформального движения д. и. н. А. В. Шубин, - АП.)

Обстоятельства моего первого знакомства с тем, что позднее назвали “неформальным движением”, случились на заре туманной юности. Тогда “по делам отцовской службы” я жил в городе Муроме Владимирской области. Отец в это время выполнял интернациональный офицерский долг в Афганистане, водя автомобильные колонны из Термеза на Кабул и обратно, а я просто учился в школе № 3, но при этом ещё был замом секретаря комсомольской организации   по идеологической работе...

П: Чего?

М: Школы. Секретарём была Света Горшкова, а я являлся вторым лицом в иерархии школьного самоуправления, а также членом городского комитета комсомола, отвечающим за “трудовые дела” - контролировал сбор макулатуры и металлолома городскими школьниками. Ходил с наглой физиономией по школам, встречался с директорами, спрашивал о недостатках и потребностях, словом контролировал и организовывал процесс сбора вторсырья и выходы на субботники… Всё это давало мне право оформлять за своей подписью справки на освобождение от школьных занятий разным активистам.

Параллельно я занимался самбо (как сказал позднее поэт Вишневский: “А я дзюдо любил и до…”) и фотографией, бегал на лыжах, много читал, интересовался внутренней и внешней политикой.

А до этого, учась в других школах (например, в школе № 1), был ещё и председателем совета отряда в пионерской организации. Ведь пионерия – это тоже тогдашняя форма школьного самоуправления.

Будучи пионерами, мы проявляли изрядную самодеятельность. Например, в 1-й школе сами организовали кукольный театр (стержнем этого дела был у нас  Алексей Кинаш) и ходили со сказками по детским садам, радуя малышей историями про Колобка и Красную Шапочку, нами творчески переработанными. Был у нас в первой школе и свой школьный театр, который давал ежегодно одно представление, которое с нетерпением ждала вся школа.

В этом интервью я буду довольно подробно говорить о комсомоле, потому что считаю, что отрывать неформальное движение от комсомола, который принимал форму самоуправления, неправильно. Очень многие современные деятели выросли именно оттуда – из комсомольского  самоуправления. Оно было везде: в школе, в институте, на производстве, в армии. Возможно, лучше было бы, если бы это было просто самоуправление, безо всякого политического прикрытия, но это всё же лучше, чем полный административный произвол, как это зачастую происходит сейчас.

У нас в школе № 3 ребята были весьма активные, и как-то само так получалось, что было довольно сильное самоуправление. Мы сами организовывали разные акции, например, традиционные выезды на уборку сена (за деньги, естественно, и неплохие; к тому же - романтика), сами устраивали по два раза в месяц в школе дискотеки с обязательной “культурной программой” вначале. По поводу этого пункта дискотек порой бывали бурные дискуссии с руководством школы: я предлагал просто устраивать танцы, а руководство утверждало, что вначале должен быть какой-нибудь КВН. Позднее я понял, что это, вообще-то, часть нашей политической традиции. Сначала ни о чём, а потом – главное.

Мы организовывали конкурсы, политинформации, экскурсии, и всё это - без особого участия преподавателей. Да и вообще, то, что позднее называлось “общественной самодеятельностью”, в так называемой провинции, на мой взгляд, было гораздо больше развито, чем в столице. В России близость к власти, наверное, поневоле сковывает инициативу.

Весной 81-го я занял второе место на конкурсе чтецов города за жутко антисталинское стихотворение Евтушенко “Большевик” из поэмы “Братская ГЭС”. Грамоту выписали, в кулуарах хвалили, но первое место мне не дали, хотя народ в зале даже плакал. Ведь первое место – это ехать на областной конкурс, а тема-то всё же крамольная – массовые репрессии и тому подобное. Поэтому я был не в обиде - спасибо, что дали выступить.

Кстати, как-то раз в Канаде в середине 90-х на встрече с читателями Евтушенко по моей просьбе прочёл отрывок из этой поэмы. Но зачитал на тот момент политически нейтрального “Стеньку Разина”, да ещё и выбросив ставшее крамольным в политкорректной Канаде в эпоху победившего в России номенклатурного боярства:

“Нет, не тем я люди грешен,

Что бояр на башнях вешал

Грешен я в глазах моих

Тем,

Что мало вешал их…”

В том же году я был избран на городскую конференцию ВЛКСМ. Проходила она в лучшем ДК города, и всё было чинно, благородно, правильно (выдавали сосиски с хлебом, устроили книжную распродажу дефицита). Было видно, что всё это - ритуал, мишура, и никакой реальной идеи за этим действом уже нет. И это очень отличалось по настрою от торжественных офицерских собраний в том же клубе, на которых ощущалось нечто возвышенное, но без патетики, и готовность выполнить, когда потребуется, свой долг.

Так что отсчёт, моего участия в “политической деятельности”, наверное, стоит вести с 81-го года. А было мне тогда пятнадцать лет.

Весной 82-го я принял участие в слёте “Юных гастелловцев” (школа-то наша была имени Николая Гастелло, призванного в армию именно из этого древнего богатырского города). Мероприятие проходило в Москве, жили мы на базе ЦК ВЛКСМ, и я поразился той роскоши, которая, как мне тогда показалась, там царила. При этом было понятно, что кто-то пользуется этим постоянно, а кто-то раз-два в жизни или вообще никогда. “Где же те идеалы, за которые боролись рабочие и крестьяне? У кого в руках сейчас власть? И каков должен быть механизм реального народовластия?” - думал я, 16-летний.

А ещё мы встречались во время слёта с ветеранами той Великой Отечественной, и они в “неформальной обстановке” очень много рассказывали о том времени, – прошло-то ведь “всего” сорок лет. Особенно меня интересовал 41-й год – почему произошла та катастрофа и что привело к ней. Меня поразило мнение, высказываемое вполголоса многими ветеранами, что там не обошлось без измены в самых высших эшелонах власти, так как оружия было достаточно, но всё делалось, по их мнению, для того, чтобы армия была разбита.

Осенью 82-го в городе возник политический клуб “Время”. Участвовали в нём ребята из разных школ, а организовывали его мы сами - естественно, с помощью “старших товарищей”. Название же придумал я.

Собирались мы в одном из муромских дворцов культуры. Были у нас там и посиделки при свечах, что было тогда в диковину.

Вела клуб одна замечательная - симпатическая, интеллигентная - женщина. (Я почему-то считал её не муромлянкой, а недавно откуда-то приехавшей.) Она, возможно, даже деньги какие-то за работу со школьниками получала, но работу свою делала искренне, и заседания наши были весьма интересны, затрагивали различные вопросы общественно-политической жизни нашей страны и культурной жизни зарубежной молодёжи.

Там я увидел, что, вообще-то, есть какая-то политическая жизнь и помимо комсомольских и пионерских организаций и что может что-то существовать и вне этой системы, или, лучше сказать, параллельно системе. Например, вне системы были муромские баптисты, но к ним меня, естественно, не тянуло. Это была такая же экзотика, как инопланетяне.

Были в Муроме, естественно, и православные верующие, действовала церковь, и каждую пасху шёл вкруг неё крёстный ход, смотреть на который я пару раз ходил. Причём сразу же после городских дискотек, которые власти намеренно устраивали в этот день допоздна, чтобы молодёжь не шла в церковь. Но получалось не так, как они хотели.

Ещё на встречах в политклубе “Время” я подробнее узнал об академике Сахарове, его идеях и о его ссылке в Горький... Кстати, и офицеры - гости моего отца Московского Виктора Васильевича - иногда вели разговоры на различные политические темы.

Да и дед по материнской линии – Трофимов Иван Михайлович - тоже иногда  рассказывал мне о внутрипартийной борьбе, причём совсем не по учебникам. Кстати, сам он – из крестьянин затопленного при строительстве Рыбинской ГЭС Мологского уезда, ставший рабочим. Ветеран Финской и Великой Отечественной войн, награждён орденом Славы, он был два раза избран депутатом Верховного Совета СССР. Именно он был одним из тех, кто пробивал дачно-огородное строительство для рабочего класса, разрешённое с середины 50-х и спасшее страну от голода в начале 90-х. Ему вместе с товарищами в годы хрущевских гонений на религию удалось отстоял от сноса самый большой на Волге Спасо-Преображенский собор в Рыбинске. Так что знал он немало.

У деда дома и на даче лежали старые подшивки “Огонька”, а у соседей Порхачевых - “Крокодила”. Из них я тоже много интересного узнал о том, что раньше происходило в стране и как интерпретировались тогда разные события. Была у деда и неплохая библиотека художественной литературы, которая тоже будила мысль и заставляла задумываться о справедливости.

А ещё по улицам Мурома бродил древний старик, которого городская шпана обзывала при встречах Жандармом - за то, что он был братом настоящего царского жандарма. При этом он вёл, по словам тех же хулиганов, самую настоящую пропаганду, утверждая, что при царе хлеб купцов был лучшего качества, чем при советах, так как была конкуренция и частная собственность.

В результате всего этого я как-то естественно начал задумываться над тем, почему в стране “всё не так, ребята”, и как бы повлиять на то, чтобы сделать нашу жизнь справедливей, правильней, лучше и добрее.

В 82-м году мною в школе был организован митинг против агрессии в Ливане...

П: Неформально?

М: Абсолютно. Без всяких санкций, указаний и распоряжений я сам взял и организовал в школе митинг. Написал объявление, прошёлся по классам, попросил поставить стол со скатертью вместо трибуны и собрал всю школу в спортзале. И школа гневно осудила незаконную агрессию Израиля в Ливане и, в особенности, резню, устроенную в Сабре и Шатиле.

Должен сказать, что мне не нравится, когда убивают мирных жителей. Как, вообще-то, любому нормальному русскому человеку.

И мы сделали упор именно на резню в лагерях палестинских беженцев Сабре и Шатиле под Бейрутом, которая меня лично просто потрясла. Кто-то наверное помнит, что это такое было… Шесть тысяч безоружных людей были перебиты в течении нескольких дней после того, как по мирному соглашению палестинцы-мужчины, могущие дать отпор, покинули Бейрут с оружием. Это вообще-то просто подло.

П: Причём нам-то пропаганда вдалбливала, что это – дело рук израильской военщины. Но потом-то мы узнали, что это сделали ливанские фалангисты.

М: Ну, во-первых, в средствах массовой информации об этом было. Там даже формулировка была - “при попустительстве израильской военщины”. А я очень внимательно читал газеты: информацию-то всю из них черпал. (Западные «голоса» я слушал крайне редко, хотя у меня  “Немецкую волну” даже магнитофон почему-то ловил.) В дополнение к ним выписывал самые разные “экзотические издания” вроде “Зарубежного военного обозрения”. В результате овладел “новоязом” и научился читать между строк.

Дело в том, что израильская армия всё это видела, знала о приготовлениях христианских фалангистов, но не вмешалась. Об этом, кстати, и в самом Израиле тогда много говорили, обвиняя своих генералов.

П: А администрация посмотрела на эту твою несанкционированную инициативу сквозь пальцы?

М: Администрация в лице директора Владимира Дмитриевича Коняхина решила, наверное, что меня уполномочили сверху, а я и не возражал. А может, ничего даже такого он и не решил, а просто подумал: “Пусть работает”. Дал распоряжения, и в результате мне была оказана всяческая поддержка.

П: А что тогда было интересного в Брюсселе?

М: Штаб-квартира НАТО. Ведь Израиль воспринимался как ближайший союзник этого блока: пусть, мол, сюзерен и приструнит зарвавшегося вассала, который порочит его имя.

Причём отправил обычной почтой: пришёл на главпочтамт, оплатил и отправил. И ничего мне за это не было.

В общем, ещё в 82-м году я проявлял несанкционированную инициативу. Так началось моё вхождение в реальную политику.

 

ДНЕПРОПЕТРОВСК, АРМИЯ

 

(1983-86 гг.)

Дальнейшее опускаю и перехожу к учёбе в Днепропетровском химико-технологической институте (ДХТИ), куда я успешно поступил в 83-м и где я тоже прошёл некоторую школу самоуправления. Был у нас там и СТЭМ (Студенческий театр эстрадных миниатюр), был и комсомольский оперативный отряд дружинников (ОКОД), который поддерживал порядок - так сказать, народная самооборона от хулиганов и прочих безобразий. Тогда Жовтневый (Октябрьский) район мы от шпаны в два месяца очистили.

Любопытно, что мы называли себя ОПЕРОТРЯД безо всякого упоминания о коммунистическом союзе молодежи. Им там как политической, коммунистической организацией и не пахло. Как я потом понял, это была чистая самодеятельность “фанатов порядка” под прикрытием “ксив” и в сотрудничестве с милицией.

Все эти вещи, конечно, делались под “крышей” комсомола, но, тем не менее, они было проявлением общественной самодеятельности, потому что заставить народ самозабвенно играть в СТЭМе, слегка при этом фрондируя, или за бесплатно и с риском получить шабер выходить патрулировать улицы по ночам никакой комитет комсомола не смог бы. То есть это была какая-то, как теперь бы сказали, неформальная деятельность. Вообще, общественной самодеятельности тогда было много, и комсомол был для неё “крышей”, в рамках которой общественная инициатива бурно развивалась, получая помещения и финансирование.

Так получилось, что в общежитии меня выбрали-назначили старостой двух этажей и, надо сказать, что после этого удалось установить нормальный график дежурства и уборки, так что наши этажи хоть и не сияли, но выглядели получше всех остальных. Кстати, тогда же я впервые принял личное участие в тогдашних безальтернативных всенародных выборах за кандидатов нерушимого блока коммунистов и беспартийных.

И именно в Днепропетровске мне довелось вживую столкнуться с реальной “неформальной” политической деятельностью. Мне приходилось видеть, например, работу, которую вели там украинские националистические организации.

П: Прошу по возможности более точно очерчивать описываемый период.

М: Это было лето 83-го – весна 84-го.

П: Что можешь рассказать о деятельности украинских националистов?

М: Очень немного: они какие-то листовки распространяли. Но “бандеровцы” там - это была не виртуальная легенда, а реальность. О них говорили, даже писали чуть-чуть в газетах. И вообще, их присутствие ощущалось. Например, когда “Днепр” стал чемпионом СССР, на асфальте появились надписи “Днепр Чемпион! Пусть москали знают наших!”. (Днепропетровская команда «Днепр» стала чемпионом СССР по футболу осенью 1983 г., - АП.) И это при том, что Екатеринослав никогда не был радетелем за самостийность. Мы, например, на студенческих вечерах и у костров самозабвенно пели из кинофильма “Добровольцы”: “Где б мы ни жили – с нами Россия”, разные другие патриотические песни, причём абсолютно искренне.

Но в воздухе уже попахивало грозой, начался идеологический сумбур и шатания. Во всяком случае, декан нашего химико-технологического факультета Маловичко Николай Семенович, как мне позже говорили, был летом 85-го (когда я уже находился в армии) снят с работы якобы за то, что его сын вместе с приятелями сфотографировался под, как тогда говорили, фашистским флагом. Я подозреваю, что это был флаг ОУН - украинских националистов.

Хотя и любители свастики на Украине тогда тоже уже были. Они стали вдруг появляться в начале 80-х во многих частях Союза и стали предметом ненависти молодежных группировок.

Помню о разгоне в Москве спартаковскими фанатами фашистов, которые тогда собирались возле кафе “Лира” (ныне “Макдональс” на Пушкинской). Это случилось то ли в 82-м, то ли в 83-м году.

П: О событиях у “Лиры” ты упомянул потому, что тогда до тебя дошла информация о них?

М: Да. Причём интересно, что один мой товарищ - ярый любитель футбола, с которым я подружился уже живя в Москве - участвовал в том знаменитом побоище, когда футбольные фанаты объединились и дружно били фашистов. Причём были эти гитлерофилы, как тогда рассказывали, из очень состоятельных и влиятельных семей.

Кстати, о фашистском движении в СССР я впервые узнал ещё в Муроме - году так в 82-м. А о существовании националистического подполья в союзных республиках знал и раньше. О нём говорили на лекциях для офицерского состава и даже когда читали политинформации для солдат, на которые я без труда попадал, если хотел. Поэтому происшедшее в конце 80-х - начале 90-х для меня не было неожиданностью.

Вообще, подпольная неформальная деятельность на Украине развивалась весьма активно, другое дело, что она не была видна. Принимала же она самые разные, зачастую экзотические, формы.

Например, там активно существовали, различные “неформальные” кружки наркоманов – “наркош”, как их ласково называли в анекдотах. Так что именно там я впервые узнал о существовании в Советском Союзе этой проблемы. Вовсю действовали и кружки любителей “нудизма”, а также гомосексуализма.

Именно в Днепропетровске я впервые узнал о и том, что Нестор Иванович Махно был совсем не тем карикатурным злодеем, каким его показывали в фильмах. Дело в том, что вместе со мной учился внук одного из его командиров, участвовавших в прорыве махновцев из Крыма, когда красными была предательски истреблена махновская конница, переправившаяся через Сиваш. И этот парень мне много пересказывал из услышанного от деда. А отец его, кстати, был одним из командиров Псковской воздушно-десантной дивизии. Вот такие кульбиты делает жизнь.

Чуть позже доходили до меня слухи о существовании и всевозможных подпольных марксистских кружков. Такой кружок существовал, в частности, в Донецком высшем военно-политической училище, где курсанты втайне от своих преподавателей активно изучали марксизм, после чего их всех выгнали. Существовали они и в других военных училищах. (Это тоже было в начале 80-х годов.)

Кстати, и сам я, уже живя в Днепропетровске и будучи комсоргом студенческой группы, просиживал целыми днями в библиотеке, штудируя марксистских классиков под предлогом подготовки к “Истории КПСС”… Другой-то литературы в широком доступе не было.

Так что был я вполне типичным “книжником”, о которых пел Высоцкий и которые подхватывали слова его песни, отражавшие время:

Нет, ребята, всё не так,

Всё не так, как надо…

А единомышленников найти не мог, хотя знал, что наверняка есть какие-то “подпольщики”, которые “святее папы римского” и зажравшегося, как казалось тогда, Политбюро.

В 84-м году по так называемому устиновскому набору (это когда лишили отсрочек от армии студентов большинства ВУЗов СССР) меня призвали в ряды Вооружённых сил. Кстати, и там меня избирали комсоргом. Вошёл я и в комитет комсомола полка. Причём моей неформальной общественной нагрузкой, среди прочего, был сбор и хранение солдатского “общака”, который мы собирали на всякие общественные нужды – например, на то, чтобы купить магнитофон, фотоаппарат, устроить обыкновенную пьянку и тому подобное

Служил я в авиации и получил поначалу специальность механика вертолёта (на Украине, в Чугуеве), а потом, после переподготовки в Оренбургском летном командном училище, стал техником самолёта Л-29. Надо сказать, что авиация – это довольно специфический род войск. А тем более авиационная эскадрилья, где я имел честь служить. Там отношения между солдатами и офицерами весьма уважительны и основаны на доверии, там нет муштры и царит дух товарищества и взаимовыручки.

Конечно, идиллии не было, но и всяких мерзостей, о которых рассказывали служившие в других родах войск и даже в других функциональных подразделениях ВВС (таких, как автобат или батальон обеспечения, а тем более  расквартированные рядом стройбат или инженерный батальон) я у нас не видел. Хотя, конечно, бывало всякое, и драки тоже, но в рамках – надо же в мужском коллективе как-то самоутверждаться и отстаивать свой статус при играющих гормонах.

Был и лёгкий вариант “дедовщины” - например, дневальными ходили преимущественно отслужившие меньший срок службы, и они же подметали кубрики. Но в связи с тем, что 2/3 личного состава стали сержантами по должности, то всё перемешалось… “Традиции” были порушены, и всё как-то весьма быстро очеловечилось. Вообще-то, мне служить было легко: всё-таки физическая и моральная подготовка сказывалась, да и осознание своей правоты тоже давала преимущества – я никогда не переступал ту грань, которая, как мне казалось, отделяет справедливость от несправедливости.

Кстати, и там офицеров иногда прорывало на оппозиционность, которая не оставалась безнаказанной. Например, одного из них уволили из армии за то, что он систематически вёл с сослуживцами разговоры о том, что мы тратим громадные деньги на вооружения, а в то же время многие живут буквально в нищете.

Народ у нас был многонациональный: славяне, кавказцы, прибалты, среднеазиаты, корейцы, немцы – наций двадцать-тридцать перед моими глазами прошли, как в калейдоскопе. Со своими особенностями, гонором, спецификой, не учитывать которые было просто нельзя. Именно из-за служивших у нас поляков я в гарнизонной библиотеке все книги про Польшу прочёл.

Несколько раз на разных культурных мероприятиях я зачитывал любимого мною Евтушенко. Антирепрессивные его стихи в духе XX съезда у нас пользовались некоторой популярностью: ведь у офицерского состава мирно уживались две идеи - уважение к Сталину и неприятие репрессий против армии.

 

В МГПИ

(2-я половина 1986 г. - 1987 г.)

Летом 86-го года, после службы в армии в чине сержанта и на должности прапорщика, я появился в Москве.  

Из ДХТИ я благополучно отчислился летом 85-го года, когда проезжал мимо по делам службы (вовремя понял, что химия - не моя стезя). Передо мной встал вопрос: что делать дальше и куда идти учиться?

Я решил поступать на исторический факультет, чтобы впоследствии, овладев идеями, попытаться хоть немного, но преобразить мир. Ведь история - ключ к современности и к будущему. Историки тогда, в советское время, были сродни жречеству в Древнем Египте или духовенству в Средневековье. От них зависела Идеология, которая (а отнюдь не экономика) является, как мне казалось, базисом развития.

Я выбрал исторический факультет Московского государственного педагогического института (ныне университета) имени Ленина. Почему именно МГПИ? Как я узнал тогда, это было учебное заведение, где давали наиболее полные знания по истории (даже лучше, как говорили, чем в МГУ) и плюс к этому даже какое-то юридическое образование (ведь готовили одновременно преподавателей основ государства и права). К тому же мне не понравился буфет в гуманитарном корпусе МГУ, куда я зашёл разведать ситуацию.

При поступлении у меня, как у отслужившего в армии, было преимущество - я шёл вне конкурса. Но всё равно набрал баллов столько, сколько надо было для поступления, даже если бы я был простым школьником. Так что я прошёл бы и не имея льгот. Чем, кстати, очень горжусь: ведь конкурс на исторический факультет был человек десять на место.

Вообще, ребятам, учившимся у нас, нечего было терять, кроме работы в школе, и поэтому процент тех, кто стремился не только получать знания, но и максимально самореализовываться в других делах, не особо оглядываясь на последствия, у нас был гораздо выше, чем в других ВУЗах. К тому же у нас был очень сильный профессорско-преподавательский состав, весьма свободный в своих воззрениях.

Всё это в совокупности объясняет, почему именно у нас тогда так развернулись различные политические группы самых разных течений и почему именно истфак МГПИ стал своеобразной кузницей кадров для практически всех имеющихся в Российской Федерации, да и не только в ней, политических организаций.

Поступив, я тут же, не забывая об учёбе, приступил к поиску единомышленников - тех, с кем можно было бы вместе “преображать мир”. Это же позволило найти и просто товарищей по интересам: ведь друзей у меня в Москве не было, знакомых не было, и я даже толком не знал, как на метро передвигаться. И как-то так сразу получилось, что я был избран комсоргом студенческой группы и вошёл в комитет комсомола факультета.

В 86-м году было принято Положение о любительских объединениях, которое сыграло некоторую роль в последующих событиях, так как формально позволяло начать процесс легализации прежде формально не существующих групп. А на факультете у нас активно действовала сплочённая группа единомышленников, которая всячески будоражили ситуацию. В октябре 86-го года лидер этой группы Андрей Исаев организовал нашумевшую двухдневную дискуссию “Социализм и демократия”, с которой, собственно и началась “раскачка ситуации” на истфаке. Я с изумлением глядел на это действо. Казалось, что организаторов должны забрать сразу же после дискуссии, но их не трогали.

В декабре 86-го с выступления в МГУ началась “дискуссия о комсомоле”, продлившаяся несколько лет. Поводом послужили предложения по внесению изменений в Устав ВЛКСМ, выдвинутые Максимом Тимониным из МГУ.

На истфаке МГПИ идея была сразу же подхвачена инициативной группой, в которую входили Исаев, Шубин, Гурболиков, Губарев и Василивецкий. Именно в ходе этой дискуссии выявлялся политический актив, проявлялись позиции людей.

В дискуссии активное участие приняли представители всех направлений, которые существовали на истфаке. Я лично ратовал за роспуск громадной организации ВЛКСМ, куда записывали уже практически всех подряд, и превратившуюся к тому времени в своеобразный молодёжный профсоюз, а также за создание новой, действительно боевой, политической организации, отстаивающей интересы народа на базе всевозможных инициативных групп -оперотрядов, коммунаров, экологов и тому подобного. (Мы отстаивали принципы делегирования и возможность создания комсомольских организаций “по интересам”, а не только по территориально-производственному принципу.) А функции, которые выполняла ВЛКСМ по организации досуга и защите интересов молодёжи, в том числе по развитию самоуправления, мною предлагалось передать студенческим профсоюзам.

Любопытно, что пять лет спустя так и получилось. Правда, вместо одной молодёжной политической организации появились сотни. Впрочем, и политических групп/партий на территории распавшегося СССР тоже стало не меньше, а даже больше.

Вообще, история внутрикомсомольской дискуссии 86-89 годов - это отдельная большая тема. Именно она в немалой степени повлияла на привлечение в политику молодёжного актива, прежде пассивного, а потому лояльного властям.

Именно тогда я организовал и провёл первый в своей жизни социологический опрос - об отношении студентов к комсомолу. Мы опросили более трёхсот человек с разных факультетов и курсов, и цифры получились довольно-таки убийственными для руководства ВЛКСМ.

Потом меня с этими цифрами даже в документальном кино сняли - в тот момент, когда я “докладывал” полученные данные на какой-то неформальной тусовке. И я с удивлением увидел себя на телеэкране кинотеатра, куда зашёл посмотреть фильм “Небеса обетованные”.

Правда опрос, как и дискуссия, состоялся в 87-м году, а фильм вышел на экраны двумя годами позже. Этот факт наглядно демонстрирует, как отставала бюрократическая машина от стремительно летящего времени. Вопрос-то уже был снят, а политическому руководству он казался ещё актуальным.

 

ИНИЦИАТИВЫ ПРИ ПОДДЕРЖКЕ КОМСОМОЛА

(1987 г.)

Параллельно комсомольской дискуссии я обрастал связями и постепенно вышел на так называемое “коммунарское движение” – движение юных и не очень педагогов, которые пытались воспитывать детей в духе братства грядущего коммунизма. С ними активно взаимодействовали “педагоги-новаторы”, которые стремились учить детей по новым программам, не утверждённым в Минпросе.

То, что называется сейчас неформальной деятельностью…

П: С этого момента попрошу поподробнее – имена, явки, пароли…

М: Имена, явки, пароли очень сложно вспомнить.

П: …и даты.

М: Тем более надо память напрягать. Так что прошу не обижаться, если чего-то напутаю. И, вообще, давай договоримся, что я буду передавать свои ощущения от времени и некоторые не очень известные детали, а точные даты событий, их хронологию, имена наверняка можно восстановить по многочисленным имеющимся документам эпохи.

Помню, что вывела меня на коммунаров безвременно ушедшая из жизни Таня Титова – удивительно добрая и хорошая девушка. Были там, например, такие группы “Рассвет”, “Ветер” и “Стрела” - единая система, объединённая в РВС...

П: При ком?

М.: Да ни при ком. Сами по себе. Как и множество других.

Система РВС и ещё ряд такого же рода педагогических организаций принадлежал к  так называемому коммунарскому движению. Были у них какие-то помещёния, выделенные ДЭЗами и ЖЭКами, поддерживали их немного в парткомах и комитетах комсомола. Но были они сами по себе.

П: Во всяком случае, были они не из вашей среды? (Это были уже взрослые педагоги?)

М.: Нет, эти были такие же, как и мы, студенты и школьники. Заметную роль в их делах играли студенты-физики из нашего института. Назову несколько фамилий, оставшихся в памяти: Вика Соколова, Ольга Мальцева, Катя Иваненко. Конечно, при них были и более старшие педагоги, но те не были очень заметны.

Одно из «ветровских» помещёний располагалось на Усачёвке, возле метро “Спортивная”, другое - рядом с метро “Парк культуры”. Помню и клуб “Юность”. Вместе с коммунарами я ходили на всякие маёвки, сборы, напоминающие большие туристские походы.

П: Расскажи про маёвку 87-го.

М: О! – это было очень интересное мероприятие. Там был задействован такой мощный пласт культуры и человеческих связей, что просто диву даёшься.

Организовывали её коммунары, но, по видимому, не обходилось без помощи местных властей, на территории которых проходил сбор, потому что ночевали мы не только в палатках, но и в школах (на полу). Днём же мы не просто продвигались по маршруту, но и опрашивали в деревнях жителей о прошедшей войне, благо, что с 41-го года прошло “всего” 46 лет, и многие бабушки и даже деды были ещё живы и весьма охотно рассказывали об оккупации и боях.

Только вот куда делись сделанные нами тогда записи – не знаю. С нынешней техникой и опытом да в то бы время….

П: Не участвовала ли в этих инициативах мой старый товарищ - студент-педагог Галя Зайцева, которая в то время тоже была каким-то образом связана с улицей Усачёва - то ли училась там, то ли занималась коммунарским движением?

М: Галю Зайцеву я знаю, - возможно, что и с тех времён. Но когда я с ней познакомился, точно припомнить не могу.

А вообще, детское неформальное движение уходит своими корнями очень глубоко в историю - наверное, к самым первым скаутским отрядам в России, появившимся почти сразу же вслед за английскими. И именно скауты были предтечами советских пионеров. Дело в том, что к созданию пионерской организации были привлечены или же сами пришли некоторые из руководителей скаутских организаций, знавших методологию. И в 30-е у пионерии было очень многое из того, что потом пытались воспроизвести в 60–80-е. Прежде всего - отсутствие формализма и равенство воспитателей и воспитуемых. Но, конечно, коммунаров нельзя напрямую выводить из скаутов: коммунарское движение появилось в конце 50-х годов - как некая альтернатива формализовавшейся к тому времени пионерии.

Одновременно с коммунарами я вышел и на людей, которые помогали Загорскому детскому дому для слепоглухонемых детей. Тоже туда ездил, помогал – заколачивал гвозди, чинил заборы, выполнял прочую рутинную работу.

Как потом написала “Комсомольская правда” по поводу помощников Загорского детского дома, “это была лучшая тусовка в Москве” (конечно, в плане неформального общения и саморазвития). Это было действительно интересное, живое и нужное дело.

Делам Загорска весьма помогала “Радуга” - ещё одна неформальная организация, причём весьма влиятельная и имевшая выходы как на хиппи, так и на ЦК ВЛКСМ. У этого пласта хватало сил даже на проведение тренинговых выездов активистов на трёхдневные мероприятия в Подмосковье, в которых я тоже участвовал. Комсомольских работников на этих выездов практически не было, а те, что были, оказывались весьма продвинутыми ребятами, занимающимися тем, что им интересно, причём за неплохую зарплату.

В приобщении к кругу “Радуги” мне весьма помог коренной москвич, выходец из старообрядцев Саша Седов, который очень много знал – и про коммунарское движение, и про движение в поддержку Загорского детского дома - да и вообще, несмотря на молодость (он только что поступил в институт), был весьма и весьма информирован как о “неформалах”, так и о различных невидимых на первый взгляд общественных течениях Москвы. Летом 88-го его, к сожалению, призвали в армию, и дружба наша как-то сама собою прервалась.

Интересно, что позднее именно в Загорске я впервые написал заказанную мне статью (о философе Розанове). А попросил меня сделать этот материал мой друг Кирилл Нестеров, ныне возглавляющий Профсоюз работников телевидения и радиовещания и работающий на радиостанции “Голос России”.

Спустя двенадцать лет мне довёлось ещё раз соприкоснуться с проблемами инвалидов в России, когда я стал курировать общественные организации в аппарате организации “Отечество”, а позднее и в “Единой России”. Так что жизнь много раз водит нас по одному кругу.

 

ВОЗНИКНОВЕНИЕ “ОБЩИНЫ”

Когда возникла “Община”…

П: Вот тут надо рассказать совсем уже подробно – как возникла, когда…

М: Я многих вещёй просто не помню. Ведь, кроме “Общины” у меня была ещё масса других забот, и я не сосредотачивался только на её деятельности, в отличие от других товарищей.

Историко-политический (иногда его почему-то называют “историко-просветительский”) клуб “Община” начал зарождаться в 86-м году, а корни его ведут к ещё более ранним кружкам марксистского толка, так как иных просто почти не было. Несомненно, что дискуссии демократии, о комсомоле, о Сталине помогла выявить актив, готовый войти в организацию, которая и была создана 8 мая 1987 года во время собрания на Сетуни.

Ядро организации насчитывало человек 25-30, максимум 40. Структура “Общины” на замыкалась только на истфак МГПИ, а стремилась к расширению. Не было задачи создать “Общину” только в рамках истфака. Она должна была стать более широкой структурой с более широкой сетью. С нашего факультета в ней было человек 15-20. А с других факультетов МГПИ и с других институтов столицы (например, из “Крупской”, из МГУ) тоже примерно столько же. Но это тех, кто был официально принят в клуб (не считая сочувствующих). Однако в ней не было трёх тысяч человек, как писали позднее в каких-то секретных докладных записках. “Общинников” было несколько десятков, плюс сочувствующие, плюс примыкающие весьма небольшие организации из интернационалистов, коммунаров и тому подобных.

“Община” имела федералистскую структуру, действующую по направлениям. Я, например, входил в группу рабочего самоуправления, возглавляемого Александром Шубиным. Там же были Пётр Рябов, Оля Александрова, Ольга Петрова. Мы проводили всевозможные семинары по этому вопросу, слушали лекции, которые нам читал, например, ныне широко известный в узких кругах Корсетов.

П: Назови как задачи и формы работы «Общины», так и тех из известных впоследствии людей, кто участвовал, например, в первом её составе (начнём с него).

М.: Это был, естественно, Андрей Исаев (ныне депутат Госдумы, заместитель председателя Федерации независимых профсоюзов России, один из идеологов единороссов), Саша Шубин (ныне доктор исторических наук, руководитель центра в  Институте всеобщей истории Российской академии наук), Володя Гурболиков (издаёт православный журнал “Фома”), Саша Шершуков (ныне – главный редактор главной профсоюзной газеты “Солидарность”), Петя Рябов (преподаёт философию), Плотников…

П: Кто такой?

М.: Лёша Плотников. Он давно, по его словам, отошёл от политики и является сейчас одним из лучших специалистов по ХVIII веку в России. Кстати, искренне принял католицизм.

Были ещё Лёша Василивецкий, Володя Губарев (ныне - гендиректор Агентства новостей IMA PRESS и других весьма интересных изданий, - например, об охоте), Сергей Ильин, Павел Руденский, Оля Александрова (умерла в позапрошлом году), Миша Тарновский, Ольга Петрова, Эрик Абдуллаев, Олег Сдвижков, Татьяна Истомина, Сунник Оксана, Влад Тупикин, Людмила Терёхина (именно она вела протоколы многих собраний), Володя Павлов (ныне журналист), Олег Фочкин (сейчас в “Московском комсомольце”), Николай Герасимов, Максим Степинин, Женя Реутт, Таня Титова (удивительно добрая девушка; умерла лет десять назад), Юра Кузнецов, Лена (на самом деле, Женя, - АП) Диллендорф (много лет она - пресс-секретарь Григория Явлинского), Кирилл Букетов (работает в международных профсоюзах), Рауль Нахмансон и много-много разных других людей.

К “Общине” примыкала, фактически входя в её состав, группа школьников “Альянс”: Максим Кульчитский (точнее - Кучинский, - АП), Игорь Гарькавый, Федор Борецкий, Андрей Баранов и другие. Также был весьма близок “Общине” Союз учащейся молодёжи (СУМ), где помимо общинников были Лена Бройда (уехала в Израиль), Саша Драхлер, Лена Казакова с худграфа, Олег Голубев, Наум Гринберг, Маша Ворожейкина  (ныне археолог; “копает” в Нижегородском княжестве). Кстати, именно созданный нами СУМ стал в 90-м году организатором самой крупной студенческой забастовки в СССР.

Многие другие помогали работе “Общины”, формально в неё не входя, например Олег Хрипков, те же Лена Казакова, Лена Бройда и Маша Ворожейкина, а также Наташа Простова (работает сейчас в Исторической библиотеке). Вообще, “Община” самим фактом своего существования оказывала влияние на очень многих людей, став первопроходцем самых разных политических технологий, и внедрив в политическую практику России очень многое.

Состав “Общины” менялся, люди уходили-приходили, отходили от дел, вновь включались в работу. Вот, например, Игорь Уткин: член КПСС, вошёл в “Общину”, потом стал членом Конфедерации анархо-синдикалистом (КАС), а потом, уже после института, ушёл в православие и уехал из столицы, продав московскую квартиру. Где он теперь, я не знаю.

Так что людей в “Общине” было, на первый взгляд, не очень много, но они были интересны и, как сказал бы Гумилев, пассионарны. Это были очень молодые люди, про которых можно сказать (простите за пафос): они знали, как жить нельзя, и знали, как надо стремиться жить лучше. И всё понимали без слов.

“Общинники”, часть из которых (пусть на время) стала анархистами – это люди, которые понимали недостатки государства. И они знали, что именно должно отмирать, чтобы в целом страна выжила.

Тот же Ильин, помню, откровенно смеялся, когда кто-то заявлял, что мы будем способствовать быстрейшему отмиранию государства чуть ли не в ближайшую десятилетку. Он просто ржал над этим товарищем, говоря: “Вы всерьёз это считаете?” Потому что одно дело – к этому стремиться, другое дело – это осуществлять. Потому что это означает развал государства и страны. Так что общинники, как это ни странно, оказывались большими государственниками, чем многие из тех, у кого был партбилет в кармане и кто всячески способствовал реальному развалу страны. Причём на деле, а не на словах.

 

ВЕСНА-ЛЕТО 1987 г.

В марте 87-го года “Община” провела на истфаке очередное массовое действо,  посвящённое сталинщине.

Через пару лет то, что говорилось тогда на истфаке, станет общим местом, а тогда это было абсолютно в диковину. Мне, читавшему Евтушенко, просвещенному дедом о ежовщине и о Берии, читавшему в военных библиотеках книги об Испании, Тухачевском и материалы XX и XXII съездов КПСС и знавшему о бандеровщине, всё сказанное не было в диковину. Но у историков был ШОК. Причём не столько от фактов, сколько от того, что их оглашают в открытую, нарушая имеющееся в обществе табу. Ощущение было такое, что приедут и заберут - и тех кто говорил, и тех кто слушал. Так что и тут “Община” и истфак и тут пошли впереди всех, опередив события минимум на год.

Весной и ближе к лету 87-го года я вместе с упоминавшимися коммунарскими группами ходил на реставрацию памятников архитектуры около метро “Бауманская”…

П: А, Щербаковских палат?

М.: Да, именно, Щербаковских палат. Их, наряду с домом любовницы Петра I Анны Монс, энтузиасты (среди которых был Володя Гурболиков) отстаивали от сноса, а мы там убирали какой-то мусор. Были там и более старшие и опытные участники движения. Действовала там и такая группа - “Слобода”, названная в честь находившейся в том районе Немецкой слободы. Но наверняка в название её было зашифровано и слово “Свобода”.

Позже я ещё несколько раз соприкасался с движением в защиту памятников истории и культуры. Продолжаю участвовать в этой деятельности и сегодня. В 2002 году именно мною было организовано заключение Соглашения о сотрудничестве и взаимодействии Всероссийского общества охраны памятников истории и культуры (ВООПиК) с партией “Единая Россия”. В настоящее время вхожу в Центральный комитет ВООПиК.

П: Ну что, двигаемся дальше? Что ещё интересного?..

М: А! Кстати, я ж про прилёт Матиаса Руста ещё не рассказал. Матиас Руст сел на моих глазах.

П: А-а-а!!!

М: Я видел, как он над моей головой пролетел. Я как раз шёл по Красной площади к товарищам...

П: К кому шёл?!

М: К товарищам, у которых рядом контора была. (Возле площади много разных учреждений сидело.)

Я к ним иду и вижу - летает над моей головой самолёт. Думаю: ну совсем обнаглели. Идиоты! Устраивать киносъёмки над Красной площадью?! А упадёт?

Прихожу к ребятам. Говорю: “Чего творится-то? - самолёты летают над Красной площадью!” Ну, посмеялись, чай начали пить, и тут звонок.... И сообщают: “А нам тут только что позвонили друзья и говорят, что сел какой-то иностранец почти на Площадь”.

Вот такая была смешная история: Матиас Руст приземлился на Красную площадь, можно сказать, на моих глазах. И прилёт его, как мне кажется, был не случайным. Руководство страны стояло перед выбором – продолжать дальше демократизацию или же затормозить. Прилёт Руста стал хорошим поводом к чистке Министерства обороны, и эта структура была надолго выключена из политических процессов.

Летом 87-го я помогал организовывать студенческий “стройотряд” института, и сам вместе с ним под руководством Вилена Субботникова, впоследствии трагически погибшего, поехал собирал помидоры в Харабали Астраханской области, благодаря чему на лето выключился из активной политики. Но она уже настолько вторгалась в жизнь, что и там нас достала.

Накануне отъезда “на помидоры” мы узнали, что в Москве начались выступления приехавших из Средней Азии крымских татар, которые собрались на Красной площади и требовали реабилитации и возвращения в Крым. На что наши отдельные, как казалось, слабополитизированные студенты, ищущие больших заработков на помидорных грядках, реагировали так: “Из пулемётов бы их, гадов”. Впрочем, пару лет спустя те же самые студенты-комсомольцы, узнав, что Астраханскую область посещает Егор Кузьмич Лигачёв, также мечтали о пулемётах или хотя бы о рогатках для партийного лидера.

Вот такие настроения царили среди будущих педагогов, властителей детских душ. То есть обстановка в стране всё более накалялась, и перестройка начала бурно наступать на нашу жизнь, меняя планы и давая выход накопившейся энергии.

Кстати, «стройотряд» для меня был примечателен тем, что в результате работы в нём я купил пишущую машинку “Любава”, благодаря которой стал обладателем колоссальных возможностей. Ведь одно дело – текст, написанный от руки, а другое – напечатанный красивыми буквами. Это сразу же придаёт ему солидность и официальность. Так что не будь у меня этой пишущей машинки – ещё неизвестно, как сложилась бы моя дальнейшая жизнь.

...Так что первый год своей жизни в столице я провёл весьма плодотворно.

 

СТАНОВЛЕНИЕ “ОБЩИНА”

П: А как проходила идейная эволюция “Община”?

М: Эволюция проходила постепенно. Людей постепенно подводили к определённому мнению, в том числе о ненужности партий в принципе, о бюрократизации общества, о том, что правит страной номенклатура. То есть постепенно начинали говорить в открытую какие-то дискуссионные вещи, которые до этого обсуждали только с близкими людьми.

Вообще, «общинников» можно было назвать “федералистами” или “общинными социалистами”. Но постепенно как-то всё более стала довлеть традиционная терминология, и если осенью 87-го года про анархизм ещё никто не говорил, то в 88-м это стало модной темой. Словом, как гласит африканская пословица: “Можно ли съесть слона? Можно, но по частям”. И этого слона по частям ели - благодаря тому, что люди открыто начинали говорить на политические темы.

П: Но начиналась “Община” всё-таки как исторический кружок?

М: Она начинался в том числе как историко-политический клуб. Кружок же историков на историческом факультете - вещь естественная и абсолютно, на первый взгляд, безобидная. А вот историко-политических клубов, да ещё без привязки к конкретным преподавателям и семинарам, то есть созданных самими студентами, до “Общины” не было.

П: Мне интересно, кто именно подводил к названным выше мыслям и с какой целью политизировал этот исторический кружок, изначальной целью которого было изучение наследия анархизма?

М: Не совсем так. Не было целью клуба изучение наследия анархизма. Во всяком случае, я такого не помню. Я для себя сразу понял, что это – реальный политический круг, который я давно искал. Именно Круг, который может быть брошен, простите за пафос, начавшему тонуть обществу и стране, что я увидел буквально года с 83-го, когда мне стало понятно, что страна, лишившаяся идеалов и стержня, движется к катастрофе, и её надо как-то спасать.

Мне лично очень импонировал выдвинутый "общинниками" лозунг: “Не народ для социализма, а социализм для народа”. От этого лозунга был всего шаг до “Не народ для государства, а государство для народа”. И только за то, что эти слова зазвучали, идеологи “Общины” навсегда должны войти в историю. Кстати, недавно Владимир Путин сказал где-то то же самое, то есть “Не народ для государства, а государство для народа”.

Да, многие называли “Общину” историческим кружком, но мы понимали, что это именно политический клуб, реальная политическая организация. То есть под прикрытием исторического кружка создавался клуб политический и изначально оппозиционный. Это было изначально понятно, и люди, которые туда шли, сразу понимали, чем они будут заниматься.

П: А чем, собственно говоря? Что, вообще, такое в то время - “политический клуб”? Каким образом он предполагал воздействовать на политическую жизнь страны?

М: Выпуская листовки, стенгазеты, устраивая всевозможные дискуссии, встречи. Масса есть способов “сбить планку” - в зависимости от времени.

П: А как проходила структуризация кружка “Община”? Когда там появились люди, отвечающие за проведение мероприятий, ведшие протоколы собраний?

М: Не помню. Не помню.

П: Когда пришла идея избрать какое-то руководство?

М: Да не было никакого формального руководства.

П: И даже какого-то коллективного руководящего органа - совета?

М: Ну, какой может быть руководящий орган в организации, в которой три десятка человек, из которых постоянно собираются десять?

П: Ну если не начальник, то бывает секретарь, который организует собрания.

М: Всё строилось на комсомольских принципах. Всем этим вещам учили в комсомоле, пионерии и даже в октябрятских звёздочках. Есть собрание, есть человек, который отвечает за ведение протокола. Кому-то поручают вести протокол, и он его ведёт. И всё.

П: То есть каждый раз этим занимался случайный человек?

М.: Знаешь, регулярно протоколы не велись. Просто делались записи для памяти. Часто их делал Шубин.

П: А когда началось выделение актива?

М: Изначально.

П: А когда формально?..

М: Изначально были люди, которые решили, что они организовывают вот такую структуру. Значит, они и встали во главе неё. И всё. То есть было ядро, которое организовывало “Общину”, и эти люди имели право руководить ею и дальше - если могут и хотят делать это.

П: А когда руководящий круг формализовался? Уже в клубе “Община”, наверное?

М: Да он изначально был. И не надо было ему “выделяться”.

П: Но изначально он был неформальным?

М: Да, изначально он был неформальным. Никто не видел смысла в формальном выделении руководящего ядра, создании эдакого “Президиума Общины” или “Общинного ЦК”. Все знали, что есть Шубин со своим мнением, есть Исаев со своим мнением (которые иногда расходятся), но они были авторитетны. Это был неформальный авторитет, который сильнее какого-либо иного при таких обстоятельствах.

П: Ты хочешь сказать, что они придерживались чисто анархистской системы авторитетов?

М: Это – не анархистская система. Это система, возникающая в любых такого рода коллективах - в любых неформальных коллективах, которые решают какие-то собственные проектные задачи. И это воспринималось нормально. Ведь “Община” не была сектой во главе с гуру. Это было сообщество ярких индивидуальностей, играющих одну симфонию.

Может, это было не так, и я что-то упустил, но я не воспринимал дела «Общины» так, что есть выборный или назначенный руководитель. Я этого не помню. Осталось впечатление, что были люди изначально авторитетные, потому что они лучшие. Может, по каким-то критериям я лучше, но вот по тому, что более необходимо для действия организации, лучше эти. Поэтому никаких претензий на лидерство, интриг или внутренней борьбы не возникало. Может быть, именно поэтому “Община” так и не стала формальной структурой, а плавно канула в историю.

 

АВГУСТОВСКАЯ ВСТРЕЧА-ДИАЛОГ

П: А такое историческое мероприятие, как августовская встреча неформалов, ты пропустил?

М: Почему? Я на ней присутствовал, вернувшись с помидоров.

П: А-а-а! Ну так расскажи.

М: Я не помню подробностей. Я помню какое-то ДК, каких-то выступающих дядек и вьюношей, которые мололи с трибуны всякое разное… Помню там Мишу Малютина, других товарищей. Тогда же впервые состоялось открытое столкновение Исаева и Новодворской, о котором написали даже в “Московских новостях”.

Ходили слухи, что мероприятию покровительствовал член Политбюра ЦК КПСС Яковлев, искавший какую-то опору вне партии и новые идеи. Но народу там было, как мне показалось, немного. (Или, может, я не в то время попал?)

Я отнёсся к этому сбору как к формальному мероприятию “для галочки”, которое проводят партийные органы (благо бюрократическую работу я всегда знал очень хорошо). Тем более, что большинство этих неформалов было инкорпорировано в комсомольские и партийные органы. И то, что потом оно стало считаться знаковым событием Перестройки, для меня стало полной неожиданностью.

Я думаю, что подобные мероприятия проводились и в других городах, только об этом так не трезвонили средства массовой информации.  Вообще, политика у нас была москвацентричной, и маленькая группа, действовавшая в столице, казалась в тысячу раз более важной, чем многотысячное движение где-нибудь в трёх часах езды от неё.

П: А от кого ты участвовал в этой встрече – от комсомольского актива?

М: Что ты меня всё в комсомольский актив записываешь? 9/10 “неформалов” были из числа комсомольского и партийного актива. Меня просто пригласили, и я пошёл. Я же участвовал во многих мероприятиях, проходящих тогда в Москве.

П: Инструктор тамошнего Черёмушкинского райкома Кротов рассказывал мне, как он мобилизовал на эту встречу актив района.

М: Во-первых, мы как студенты МГПИ относились к Ленинскому райкому, и инструктор Черемушкинского райкома на нас не мог оказать никакого влияния как начальник. Да он и не мог быть руководителем по определению. Для нас авторитетом был комсорг и парторг, а об инструкторах мы только слышали.

Во-вторых, находились мы в то время на Сетуни. А это – отнюдь не Черёмушкинский райком.

А в-третьих, попал я туда не как комсомольский активист. (А я был комсоргом, членом бюро и тому подобное. Я сам организовывал людей и мог сам любую массовку организовать.) Вот как-то так получилось, что меня позвали (потому что меня как-то знали и к моему мнению немного прислушивались), и я оказался на этом, как позже оказалось, судьбоносном заседании.

Я могу рассказать только о своих ощущениях. Ну, сидит народ в зале. Ну, собрались, говорят - обсуждают ситуацию в стране. Ну да, было интересно. Вот примерно так же, как сейчас смотреть по телевизору политические дебаты.

У меня отношение ко всем партийно-комсомольским дискуссиям, организованным по указанию сверху, всегда было скептическое, потому что люди при этом всегда играли отведённую им роль. Как, впрочем, и партия, и комсомол, занимавшие в структуре государства определённое им место. Когда государство решило, что партия и комсомол ему не нужны, оно избавилось от них в течении одного часа. Потом государство решило, что КПРФ ему нужна, и КПРФ была воссоздана. А потом настало время “Единой России”…

Парадокс в том, что у нас все в политике, на первый взгляд, играют роли. Но это ощущение обманчиво. Бывают ситуации, когда начинается отступление от сценария и всё летит в тартарары. Куклы выходят из-под контроля директора театра, и он лишается работы, а кто-то занимает освободившееся место режиссера и постановщика.

При этом я говорю о государстве как о совокупном (коллективном) управляющем. Под “государством” в данном случае нужно иметь в виду страну, общество… Государство здесь – это не только чиновники. Государство – это страна в целом, Россия.

Кстати, классический анархизм подразумевает отмирание государства не в плане отмирания страны, а в плане отмирания чиновничьих механизмов, убирания ненужных паразитических звеньев, причём в виду имеются также и лишние посредники из предпринимателей, превратившиеся в паразитов. То есть классическая анархия должна раскрепостить народные силы, сделать систему более эффективной и гибкой, а страну – более восприимчивой к инновациям и более защищённой перед внешней агрессией. Как сказал один китайский философ, “Жесткое и твёрдое легко сломать, но никто ещё не сломал мягкого и гибкого”. Хотя бывают ситуации, когда и крепостное право бывает необходимым стране и народу для выживания.

 

«ОБЩИНА» И КОМСОМОЛ

Часть I

Когда Олег Фочкин потом ушёл работать в райком комсомола, то помогал оттуда “Общине”...

П: Кротов в интервью мне упомянул этого Фочкина как человека “Общины”, которого вам удалось внедрить в райком. Это действительно был засланец “Общины” в райкоме?

М: Ну как можно кого-то куда-то “заслать”, тем более в райком?

П: Вот и я хотел бы это понять.

М: Для этого надо иметь действительно мощную структуру с традициями, да к тому же ещё и человека наверху, который бы в этом помог. Если ты сможешь его “раскопать” - значит, ты великий исследователь.

Человека за его знания и умения просто взяли на работу. Мы что, митинговали ради этого около райкома? Или вели тайные переговоры с комсомольскими функционерами о его приёме? Сработали совершенно другие механизмы, от нас не зависящие. Человеку предложили хорошо оплачиваемую, интересную работу, выполняя которую в тех условиях он мог принести немалую пользу. И он пошёл трудиться. А мы за него радовались.

Хотя, конечно, были договоренности с руководством Черёмушкинского райкомом о том, что “Община” пришлёт человека, который хорошо знает неформальное движение и будет отвечать за взаимодействие с ним. Дело в том, что в этом райкоме тогда работали очень грамотные люди, которые понимали, что наступают новые времена и что для того, чтобы делать Дело, а не просто просиживать штаны, нужны новые люди и новые подходы.

И Олег, который как раз тогда хотел перейти на вечернее, стал ответственным за “неформалов” сначала в райкоме, а после девяти месяцев работы перешёл в горком ВЛКСМ, где тоже стимулировал общественную самодеятельность.

Вообще-то тогда даже инструктор райкома – это, по-нынешнему, менеджер среднего звена в филиале очень крупной и успешной компании. А уж горком… Это была вообще предоблачная величина.

П: И его заражённость “ересью анархизма” этому не помешала?

М: Ну кто тогда на это внимание обращал? И что такое - ересь анархизма? Ересь анархизма была прописана в программе КПСС (это – отмирание государства). Так что у нас вся КПСС была заражена ересью анархизма. Это ведь была программная цель Коммунистической партии Советского Союза – отмирание государства как такового. Поэтому тут ещё надо посмотреть, кто больший еретик – тот, кто совершал какие-то шаги навстречу этому, или тот, кто это всячески отрицал. Так что никакой ереси здесь не было. Человек просто выполнял программу КПСС. И ВЛКСМ. В чём же тут ересь?

Кстати, когда Егор Гайдар стремился максимально уменьшить роль государства в экономике, то он вёл себя просто как правоверный член КПСС. Только его можно сравнить с акушером, который вызвал преждевременные роды, а потом удивлялся, почему младенец такой слабенький, еле дышит…

…Так что и Олежка Фочкин помогал, и Дима Павловский, работавший в райкоме комсомола…

П: Помогал кому-чему?

М: “Общине” – и как организации, и как людям, и как идее. Можно же по-разному поддержку оказывать. Можно просто замолвить где-то доброе слово…

П: Мне очень интересна эта тема: неформалы и комсомол. Расскажи про их взаимодействие.

М.: Что такое: “неформалы и комсомол”? Я ещё раз повторю: практически все так называемые “неформалы”, за исключением хиппи и старых диссидентов вроде относительно молодой тогда ещё Леры Новодворской, были членами либо ВЛКСМ, либо КПСС, потому что эти две организации вобрали в себя весь социальный актив общества. А те, кто не вступили в партию, всячески стремились к этому, потому что думали, что смогут решать там какие-то задачи, в том числе связанные с реализацией собственных идеологических установок. А их туда зачастую просто не брали, потому что были они, как считали окружающие, людьми неприятными и нечестными. Да зачастую так оно и было. Лет через десять назову тебе под запись некоторые фамилии ставших потом известных политиков, которых очень долго именно поэтому не принимались в КПСС, хотя они этого и хотели.

Кстати, одна из причин последующего краха Советского Союза заключалась, на мой взгляд, в том, что в КПСС под различными предлогами не пускали рвущуюся туда интеллигенцию и разных чудаков. Это партию и загубило. Потому что рвущаяся самовыражаться интеллигенция решила самовыражаться на других площадках.

 

СОЗДАНИЕ ФСОК

(1987 г.)

В августе 87-го года была провозглашена Федерация социалистических общественных клубов (ФСОК). К весне 88-го года она уже реально существовала как общесоюзная структура - более широкое всесоюзное общественное объединение, куда кроме “Общины” вошли и другие организации, заявлявшие на тот момент о своей приверженности социалистическим принципам.

П: Вот и расскажи: как вы друг друга нашли, какие цели при этом преследовали?

М: Позволь ещё раз заметить, что “Община” не была организацией анархистов. Это был историко-политический клуб, который, рассматривая разные теоретические принципы построения общества в качестве одного из кирпичиков, выбрал принципы анархизма. А Анархизм изначально – одно из социалистических учений.

“Община” была уникальна тем, что её теоретики, не будучи догматиками и не отрицая других мыслителей и их вклад в прогресс, обратилась к Бакунину. До “Общины” существовала и постоянно возникала масса всевозможных подпольных и полуподпольных клубов и кружков на марксистской (коммунистической) основе. Даже если об этом прямо ими и не заявлялось, то подразумевалось: ведь в условиях, когда иной литературы, кроме марксистско-ленинской, не было, то и развитие могло идти только в этом направлении. Вот и Исаев открыл Бакунина, читая Маркса.

Вообще, за годы застоя накопилась большая критическая масса познающих и мечтающих высказаться. Всё это было усиленно перестроечной пропагандой, поэтому народ реально был политизирован или готов к политизации.

А клубов, кружков, групп и просто мыслящих одиночек была масса. Тот же самый политклуб “Время” в Муроме, курсантский кружок по изучению марксизма-ленинизма в Донецком политическом училище… Да и почти в каждом военном училище в 70-е годы возникали подобные кружки. Кстати сказать, Юшенков вышел из одного такого же кружка, о чём он мне сам рассказывал.

В 70-х – начале 80-х это был всеобщий процесс. Я об этом со многими говорил, и очень многие из тех, кто этим интересовался, вспоминали, что “да, и у нас что-то подобное было”. То есть это было всеобщее увлечение в стране – создание такого рода структур.

Как это ни странно, система политпросвета, существовавшая в стране, подогревала к этому интерес, заставляла думать на политические темы и читать. Только всё это развивалось в закулисье, так как на сцене были другие люди, и игрались другие пьесы.

В стране были и либералы, были и националисты всех наций, были и сторонники религиозных учений, но было громадное число тех, кто искренне считал себя социалистами. И именно они были не объединены, не имели единой сети.

И когда стало ясно, что можно выходить из-за кулис в зал, обнаружилось, что уже готовы множество кружков, клубов и даже организаций, которые, не заявляя о своей принадлежности к КПСС, находясь вне созданной ею системы, тем не менее, готовы были спорить о путях дальнейшего развития страны в рамках социалистической парадигмы. И более того, предлагать и отстаивать этот путь. Причём они были по всему Союзу, а не только в Москве.

После осознания этой ситуации летом 87-го у общинников возникла идея создания более широкой коалиции - Федерации социалистических общественных клубов. Причём она была для многих привлекательна тем, что участники Федерации не заявляли о своей оппозиционности (во всяком случае, до августа 88-го года). Наоборот, они говорили о том, что они - союзники власти в деле построения более справедливой и экономически конкурентоспособной системы.

П: Меня интересуют подробности взаимодействия разных групп, приведшее к созданию ФСОК. Ты не описал также учредительное мероприятие ФСОК.

М: Это произошло на августовской встрече неформалов в ДК «Новатор». Там было ещё первое историческое столкновение Исаева с Новодворской, где он дал бой “Демократии и гуманизму” в представлении неистовой Валерии.

П: Ну а процесс подготовки к нему помнишь?

М: Собирались на квартире Губарева, обсуждали какие-то там вопросы.

П: Собирались с кем?

М: Там было много разных людей.

П: Меня интересуют люди не из “Общины”.

М: Не помню. Тем более, что на квартире Губарева собирались несколько раз.

П: Ну Кагарлицкого хотя бы помнишь?

М: Борю Кагарлицкого помню по августовской встрече. Может, даже и ранее был с ним знаком.

П: А Малютина, Скворцова?

М: Михаила Малютина, да. Григорий Скворцов часто мелькал потом (одного из лидеров ФСОК Скворцова звали Сергей, - АП). И Перельман…

П: Пельман.

М: Да, конечно же - Пельман Гриша со своей “Социалистической инициативой”.

П: “Социнициатива” была у Кагарлицкого.

М: Точнее, “Социальной инициативой”.  В 87-м году (по-моему, тоже осенью) у них проходили встречи в особнячке на Волхонке напротив Пушкинского музея, где они сидели.

П: Во дворце культуры, который назывался то ДК “Промстройматериалы”, то Дом науки и техники.

М: Да. Вообще-то выбор места сейчас производит впечатление своей престижностью, а тогда это казалось какой-то окраиной, что ли. Москва-то была совсем другой.

Они там говорили умные вещи, я их слушал и видел, что они сами не понимают, чего хотят. А может, и понимали, но вслух не говорили.

У меня создалось впечатление, что их задача – отсмотреть социальный актив. А вся остальная деятельность - только предлог для поисков этого социального актива с целью создания из него определённой сети. И эта Встреча-диалог "Общественная инициатива в перестройке" имела то же назначение.

А может, они ещё и деньги при этом хотели заработать под хорошим брэндом, благо, что тогда активно началась кооперативная деятельность. Ведь деньги всегда находятся-выделяются на хорошее дело. Главное, доказать спонсорам, что оно – хорошее.

П: Ты помнишь, что это были за встречи?

М: Не помню подробностей. У нас было несколько таких встреч.

П: И ты был на нескольких?

М: Да. Но подробностей не помню. Там обсуждались какие-то смешные прожекты. Письма к ним со всей страны приходили с этими проектами. Но, по-моему, они из этих писем ничего толкового так и не составили.

П: Кстати, ты спутал название этой организации: она называлась “Клуб социальных инициатив”, КСИ.

М: Да, именно так и называлась - КСИ, Клуб социальных инициатив. Они искали социальные инициативы.

Самое смешное, что несколько лет назад партия “Единая Россия” занялась чем-то похожим, но гораздо более успешно. Там есть целый проект социальных инициатив, под который выделены гранты. Так что двадцать лет спустя эти же декларируемые идеи более удачно воплотили в жизнь совсем другие люди. Правда, у них, конечно, и средств побольше.

Обрати внимание, я уже несколько раз говорю о том, что всё идёт по кругу, и мы зачастую начинаем идти по прежней дороге. Вот пример: Герман Иванцов активно участвовал в провалившейся недавно “Социальной инициативе”, которая обещала участникам решить их квартирный вопрос и после которой осталось множество обманутых дольщиков.

П: Между прочим, после мая 87-го КСИ не проводил мероприятий в этом ДК на Волхонке.

М: Я не помню. Может, это и так.

П: Получается, что ты участвовал в них ещё весной 87-го года. Да и мешки с письмами они разбирали начиная с осени 86-го, и я не думаю, что это продлилось больше года.

М: Ну да. Но я их наверняка застал всё-таки не в 86-м году. Потому что тогда мне как-то не до этого было: я только что появился в Москве и ещё по улицам нормально передвигаться не мог, потому что не знал, какая из них в какую упирается. Так что я вряд ли ходил туда уже в 86-м, и это было, скорее всего, весной 87-го.

Кстати, какие-то мешки с письмами от трудящихся в “Комсомольскую правду” я помогал разбирать в конце зимы 87-го года в Загорске.

П: А не помнишь, кому именно помогал и с какой целью это делалось.

М: Письма по социальным проектам. (Там ведь на тот момент был своеобразный центр неформальной жизни.)

П: Вот мы и выяснили, что неформальный стаж у тебя ещё больший, чем ты сам думал.

М: Да меня как-то такого рода стаж особо и не волновал. Но вести его надо всё же года с 70-го, когда я в Германии организовывал своих сверстников-пятилеток на разные добрые дела: то в поход пойдём, то пожар тушить начнём.

П: А Путину в его работе ты там случайно не помогал? J

Но пошли дальше. Про ФСОК ты всё рассказал?

М: Это нужно смотреть в документах, которые у меня дома лежат.

 

ВОКРУГ «ДЕЛА ЕЛЬЦИНА»

(Осень 1987 г.)

Осенью 87-го года на историческом факультете моего педагогического института началась новая волна студенческого брожения. Стали образовываться (и впоследствии легализовываться) студенческие группы по политическим интересам. Благо, дискуссия о комсомоле подготовила почву и показала, что политика – это интересно.

На первый взгляд, на поверхность их вывело так называемое дело Ельцина, когда впервые для широких масс прозвучало объединение “Община”, созданное нашими истфаковцами как организация ещё в 8 мая 87-го года и имеющее, как оказалось впоследствии, весьма глубокие корни в вышеупомянутых мною марксистских кружках начала 80-х.

На образование таких групп накладывали свой отпечаток существующие внутрифакультетские расклады. Преподаватели-то тоже делились на “школы”, причём весьма серьёзно, благо, что факультет был идеологическим, и в нём было масса реальных идеологов или тех, кто считал себя таковыми. “Западники”, “славянофилы”, “консерваторы”, “марксисты”, “сионоборцы”, “демократы” - всё это у нас было представлено весьма широко. Но ещё с начала 80-х на факультете реальная политическая борьба шла между двумя основными группами преподавательского состава; назовём их весьма условно “западники” и “русская партия”.

Так что катализатором процесса активизации историков стало отнюдь не “дело Ельцина Бориса Николаевича”. Но оно, конечно, всколыхнуло, народные массы.

Тогда студент Володя Гурболиков и ещё несколько человек вышли в район метро “Улица 1905 года”, прямо возле памятника “казакам, разгоняющим народ”,  и развернули плакаты в защиту опального партийного руководителя. (Некоторые неосведомлённые источники, правда, называют местом борения “за гласность” Пушкинскую площадь.) Они рисковали и немало. Это тогда было делом давно невиданным. Ведь впервые с 68-го года в Москве были в открытую, на людном месте, развёрнуты плакаты с политическими требованиями.

Лёша Василивецкий с другой группой ребят собирал подписи в подземных переходах, в том числе и в районе самой реально главной площади страны - Старой. Причём они протестовали из-за отсутствие гласности в этом деле, а отнюдь не в поддержку Бориса Николаевича. (По этому поводу было даже специальное решение “Общины”.)

А одновременно с этим, но, подчёркиваю, абсолютно автономно (где-то то ли в полвосьмого или даже полседьмого утра) мой товарищ и сокурсник Петя Рябов с Мишей Кашиным пошли на пустынную в это время улицу Горького (ныне Тверскую) клеить собственноручно написанные листовки в поддержку московского вождя. За этим занятием их, естественно, очень быстро и повязали. Как позднее признался мне героический Пётр, он ещё перед этим расписал задний двор райкома партии возле “Речного вокзала” страшно крамольной надписью “Ельцин”.

П: Из баллончика?

М: Не знаю, из чего. Баллончиков тогда ещё не было. Значит, пользовался кисточкой и краской.

Разбиравшиеся с ними “компетентные органы”, увидев перед собою двух романтиков и поняв, что за ними не стоит организованная группа, а действуют они сами по себе, отпустили их с миром. Причём стоит заметить, что бедный Кашин (однофамилец одного из нынешних лидеров КПРФ) от политики был весьма далёк и действовал по наущение своей любимой девушки, заявившей: “Вот Петя идёт клеить листовки, а тебе слабо?”

То есть Петя и своих намерений-то ни перед кем особо не скрывал. И никто его не задержал и не настучал о намерениях. Все с интересом смотрели, чем всё закончится. Это - лишний штрих к портрету эпохи.

А добрый, опытный Кашин, который был старше Пети года на четыре (он уже успел отслужить в армии), которому вся эта политика была до лампочки, втянулся в эту листовочную авантюру и пошёл “будить народ”, “нести ему правду”. Любопытно, кстати, что будущая супруга Кашина ещё в пору, когда её отец служил в Польше в составе расквартированных там наших войск, бегала на митинги настоящей польской, “Солидарности” и именно там, наверное, и набралась вольнолюбивых мыслей и знаний о тактике действий.

Скажу, что лично я не питал относительно Ельцина никаких иллюзий. Я знал, что он готовил масштабную зачистку партаппарата Московского горкома партии, с которым не сработался, и довёл московскую парторганизацию до состояния, когда она, впервые за 60 лет, была готова выступить против своего руководителя. Но это была обычная борьба за власть, и ни о какой защите интересов москвичей речи при этом не шло.

Такое его поведение во многом объясняет то реальное равнодушие, с которой он воспринял 90-е, когда уровень жизни большинства резко упал, а страна развалилась на части. Зато у него осталась Власть.

Ельцин - пример того, как реальный образ отличается от Мифа о человеке. Люди ждали Вождя, Мессию, и Ельцин подходил на эту роль, востребованную народом.

Практически сразу же после его тогдашней отставки начался массовый всплеск устного народного творчества. О нём писались стихи, распространялись рукописные тексты его речи на пленуме – причём абсолютно не соответствующие действительности.

Помню такие строки из этих шедевров народного творчества

“Он был не наш

Он был свердловский

Но вместе с москвичами был ”.

Словом, Ельцин стремительно превращался в миф, в вождя, которого, по Высоцкому, так недоставало для скандала.

После событий вокруг Октябрьского пленума к нам на факультет был прислан десант состоящий то ли из партийных агитаторов, то ли из инструкторов райкомов. Они расспрашивали нас о настроениях и с большим удивлением бродили по сетуньским коридорам, не видя ожидаемых массовых студенческих волнений. Все мы жили обычной студенческой жизнью, и основной массе студиозов происходящее было до высокого потолка.

Но настойчивые голоса, зовущие к истине и жизни “не по лжи”, всё же смогли несколько разбудить массы, уже подготовленные “Социализмом и демократией” и комсомольской дискуссией. И сразу же после Ельцинских событий “Община” начала готовить следующую акцию.

 

«ОБЩИНА» И КОМСОМОЛ

Часть II

П: Ты не рассказал о своей комсомольской карьере на факультете.

М: До этого периода мы ещё не дошли. А тогда я был секретарём комсомольской организации группы. Но это был первый курс, а на первом-втором курсах в то время карьеры ещё не делались. Время для карьеры - третий-четвёртый курсы. А до этого – подготовка.

П: Я интересуюсь этим не столько в плане самой твоей карьеры, сколько в плане взаимодействия комсомола и неформалов, о котором известно мало и о котором даже Мироненко мне очень мало рассказал (http://www.igrunov.ru/vin/vchk-vin-n_histor/remen/1151428600.html ).

М.: Наверное, потому, что люди его круга особо ничем уже не управляли. Процессы шли при их участии, но не они ими рулили. Да они вообще всегда только делали вид, что управляют. (Именно в этом была их сила.)

А с 87-го года жизнь уже пошла мимо, так как стала выходить из-под контроля. Потому что как только люди поняли, что всё можно делать не согласовывая, если ты материально независим, то и всей системе пришёл конец. Прямо по Фазилю Искандеру в его романе “Кролики и удавы”: наш страх был в нас самих.

Вот пример. После того, как Петя Рябов (вместе с Кашиным) поклеил листовки, его славная, весьма свободолюбивая и инициативная студенческая комсомольская группа попыталась принять решение с целью не допустить исключения Пети Рябова и Кашина из института, а для этого объявить им строгий выговор с занесением в учётную карточку. Я, узнав о готовящейся глупости, пришёл на их собрание и говорю: “Ребята! Чего вы тут творите? Вас кто-то об этом просил?” - “Да нет, мы так хотим сделать, чтобы Пете и Кашину хуже не было.” Я в ответ: “Вы хоть понимаете, что ваше решение – основание для дальнейшего вынесения их дела на комитет комсомола института с последующими оргвыводами вплоть до исключения?” “Ребята! - говорю. - Что они, вообще, такого сделали? С точки зрения закона, они поклеили объявление в неположенном месте. Санкция - штраф до 10-ти рублей. Но им даже штраф не выписали после задержания. Вы-то чего дёргаетесь?”

Но я напрасно убеждал их вообще ничего не делать (тем более, что их об этом даже никто из “старших товарищей” не просил), то есть предлагал “спустить дело на тормозах”. Результатом моих речей было лишь то, что они вынесли ребятам выговор без занесения в учётную карточку. А выговор с занесением в учётную карточку – это уже был повод для разбирательства на комитете комсомола института. А так даже на Бюро факультета вопрос не поднимали.

Ну и кто их заставлял так себя вести? Никто. Просто они привыкли жить по таким правилам, что раз совершён “проступок”, то неизбежно на него надо “реагировать”.

Мне позднее говорили, что это был заказ деканата и партийного Бюро института. Но почему тогда на собрании ни одного представителя от вышестоящих инстанций не было? Что, так доверяли “активу” в лице Игоря Уткина? Да нет, просто было достаточно полунамёка сверху, чтобы “внизу” начали вертеться.

И именно эти отношения надо было сломать. Убрать страх. Ведь только тогда страна станет жизнеспособной и не развалиться от того, что “наверху” - очередной идиот или прямой изменник.

Там, в СССР, вся Система строилось на личностных отношениях, на желании “довести до сведения” и “принять к сведению”. Имеешь выход на самый верх - “доводишь до сведения” самого верха. Не имеешь – пишешь письма в надежде, что дойдёт “до верха”. Вот и вся система связи и управления.

Поэтому понятие “неформал”, в том виде, как ты его пытаешься применить, не очень точное, вернее, совсем не точное. Ведь все эти политические “неформалы” были членами ВЛКСМ. Все без исключения. Более того, они все были комсомольскими активистами. Или даже членами КПСС - вроде Игоря Уткина, впоследствии ставшего активистом “православного” движения.

Поэтому говорить об отношении структур невозможно. Это были люди внутри структур. Но они попытались создать собственные структуры или же создать каналы связи с “верхами” помимо имеющихся “вертикалей”, да при этом ещё и апеллировать к массам.

Часть I.2