Сейчас на сайте

Леонтий Бызов, социолог:

СКВОЗЬ ГОДЫ ПЕРЕМЕН

Часть 5. НАЧАЛО НЕВЕДОМОГО ВЕКА. (Январь — февраль 1992 г.)

Новый 92-й год начался с либерализации цен — когда после новогодних праздников постепенно стали открываться магазины. Обещанных товаров почти не появилось, а там, где они появлялись, по инерции снова выстраивались очереди (ждали, что цены продолжат рост, как и произошло).

Помню, 3 января я на Старом Арбате в магазине “Диета” минут сорок стоял в очереди за сливочным маслом по 35 руб.; в руки давали по килограмму. Очень энергичная тётенька, стоявшая передо мной за маслом, оказалась бывшим членом Политбюро Александрой Бирюковой. А вот сахарного песку, обегав десяток магазинов, я не нашел ни по каким ценам.

На предпоследние деньги я организовал небольшую поездку-зондаж в райцентр Елань Волгоградской области, прославившийся в прошлом году тем, что на президентских выборах там Жириновский набрал больше, чем где-либо, и вышел на первое место. Меня встречало всё местное начальство, возили по предприятиям райцентра, выражали большое недовольство начавшимися реформами.

В итоге я написал аналитическую записку на имя Хасбулатова; она была внимательно прочитана. В конце января Хасбулатов произнес свою знаменитую реплику в адрес “правительства реформ”: “Ребята растерялись…”. “Ребята” и их серый кардинал Геннадий Бурбулис восприняли эту реплику как полномасштабное объявление войны.

В конце января разразился очередной, но, по сути, последний приступ “КГБ-мании”: Лев Пономарёв и Глеб Якунин, высунув язык, носились по Белому дому с какими-то подозрительными бумажками “из архивов КГБ”. Эти два незабвенных деятеля демдвижения после августа 91-го года возглавили Комиссию Верховного совета по расследованию роли КГБ в организации путча ГКЧП.

На 4 февраля был назначен доклад этой комиссии на ВС. Ожидались какие-то страшные разоблачения. Но не дожидаясь заседания, отец Глеб вытаскивал из-под своей рясы всё новые и новые бумажки, изобличающие связи высших иерархов РПЦ с КГБ. Все только и обсуждали, кто такой “агент Дроздов, получивший почетную грамоту отличника КГБ”, кто стоит за агентурными кличками “Адамант” или “Михайлов”? Впрочем, вычислить было не сложно. Эти агентурные донесения взялся перепечатывать “АиФ”.

Только вот как эти бумажки попали к отцу Глебу? Это постарался Вадим Викторович Бакатин (последний председатель КГБ СССР) уже после провала путча ГКЧП. Именно он водил отца Глеба по архивным помещениям здания на Лубянке, и стоило ему отвернуться, Якунин хватал с полки какие-то агентурные документы и запихивал себе под рясу в нижнее бельё. А поскольку Бакатин был большим ротозеем, отцу Глебу удавалось натырить столько, что на выходе с Лубянки охрана удивлялась, с чего бы это батюшка так располнел за несколько часов. В марте сам Патриарх Алексий приехал в Белый дом и слезно умолял Хасбулатова унять этих двух проходимцев.

Вообще, священник Глеб Якунин – анекдотическая личность; о нём ходило множество анекдотов, обыгрывающих его глупость, жадность и богохульство. Именно он после провала путча ГКЧП призвал всех демократов, взявшись за руки, встать по МКАДу, “чтобы ни один коммунист не смог прошмыгнуть”. А на вопрос: ”Будет ли сегодня, отец Глеб, служиться в церкви литургия”, неизменно отвечал: “А чёрт её знает”. “Батюшка Глеб, А в Бога-то Вы хоть веруете? ” – ”Да-да-нет-да”.

Объехав в конце февраля север Нижегородской области (Шахунья - Сява -Вахтан - Ветлуга - Урень) и всюду проводя зондажи, я ещё больше укрепился в картине гуманитарной катастрофы, когда скромный обед в привокзальной столовой стал недоступен обычным гражданам со средними зарплатами и пенсиями. Всюду люди собирали отбросы, у автостанций перепродавали какие-нибудь батоны из булочной или старую посуду из дома.

Быстро стали меняться и настроения в стране. В этой связи особенно запомнился день 9 февраля. В то воскресенье прошёл первый в 92-м году многотысячный митинг у Белого дома, где я почувствовал резкую смену настроений в обществе - что уже люди не готовы всё, что делает демократическая власть, принимать на “ура”.

Алексей Пятковский: Это - тот первый оппозиционный митинг...

Леонтий Бызов: Ну там не только оппозиционные силы были; там и Старовойтова выступала, я помню.

А. Пятковский: …который проходил на площади Свободной России и в противовес которому “ДемРоссия” там же созвала свой митинг?

Л. Бызов: Да-да-да-да.

Пятковский: При этом эти два митинга как-то разделили барьерами.

Бызов: Да, были два митинга одновременно.

П: Вы про это говорите?

Б: Да.

Для меня это было очень важно, потому что тогда я понял, что игры в одни ворота уже не будет – её время осталось в 91-м году.

П: На самом деле, первый оппозиционный митинг провёл Анпилов ещё 7 ноября 91-го года.

Б: Ну то - Анпилов. К нему никто серьёзно не относился. А здесь просто я увидел, что это - массовые настроения, что это уже то, что так просто перешагнуть нельзя. В стране стала назревать гражданская война, точнее, как на картине Сальвадора Дали - “предчувствие гражданской войны”.

31 июля, по данным моего самого последнего исследования, сделанного на самую последнюю заначку, мной в “НГ” была опубликована статья, согласно которой Ельцин перестал быть самым популярным политиком в стране (его опередил Александр Руцкой). Но, в отличие от февраля 91-го года, в Верховном совете образца середины 92-го года всё было принято нормально, никаких скандалов не случилось.

С РУМЯНЦЕВЫМ И БЕЗ НЕГО

(сентябрь 1991 г. - апрель 1992 г.)

Здесь я, пожалуй, нарушу последовательную стройность повествования...

Вскоре после августовских событий 91-го года (было это 27 сентября) мы, самые близкие друзья Олега Германовича Румянцева, собрались у него в кабинете, и он сказал, что не исключает того, чтобы в будущем стать президентом страны или занять одну из ведущих государственных должностей. Он - будущий автор Конституции; это - огромный политический и моральный капитал. Он говорит мне: “Ты сам посмотри: как ведут себя все эти демократы, дорвавшись до власти? Их завтра всех посадят. Месяц не прошёл, а они уже всё разворовали, всюду нагадили. Их историческая волна сметёт. И мне бы очень не хотелось пропасть в этой волне. Значит, надо как-то выплыть в следующей волне. И надо вот понять, на кого сделать ставку, кто выплывет, а кто потонет: Шахрай, Бурбулис, Руцкой...” Мы, в общем, ни до чего не договорились.

Ясности, кто выплывет, не было; скорее, можно было предположить, что все потонут. Включая, кстати, и самого Румянцева, - даже как раз в первую очередь. Но Румянцев решил обзавестись такой группой личной поддержки - на основе личных, а не партийных отношений. Эта группа поддержки образовалась - из, в основном, актива московских социал-демократов: Эльдар Ковригин, Андрей Савельев, Павел Евдокимов, Андрей Быстрицкий и я… Но мы больше в таком составе не собирались: Румянцева было очень трудно отловить (бесконечные брифинги), а тут тоже оказались люди с характером, обидчивые.

В феврале 92-го года я случайно встречаю Ковригина в кинотеатре “Россия”, когда там происходил Русский национальный собор Александра Стерлигова (на самом деле, там проходило организованное В. Аксючицем Российское народное собрание, - АП), и на него пришел Руцкой, что уже выглядело как явное дистанцирование вице-президента от остального Кремля. Его тогда активно окучивал Никита Михалков и всё подсовывал малообразованному генералу книжки Ивана Ильина почитать на ночь. Так вот, встретились с Эльдаром Ковригиным: привет-привет, надо бы собраться…

В апреле 92-го года, во время работы VI съезда, идея встречи была реализована. В Общественном центре Моссовета на Тверской, которым руководил депутат Моссовета, бывший физик Андрей Савельев, мы стали встречаться каждый четверг в семь вечера. Мы – это Ковригин, Савельев, Бызов и Павел Евдокимов, журналист [еженедельника «Россия»].

П: А Рогозина в этой компании ещё не было?

Б: Не было. (Я сейчас расскажу.)

В общем, это было московское отделение СДПР, председателем которого был Эльдар Ковригин, тогда - начинающий бизнесмен по фамилии ещё Ибрагимов, владелец нескольких магазинов в Москве и Химках. Во второй половине 90-х его бизнес пошёл в гору: одно время он был совладельцем и генеральным директором Микояновского комбината, но предпочёл создать свое собственное дело. Ныне он -владелец мясокомбината в Протвино. Его колбаса и особенно буженина отменного качества, хотя и недешевые. Но тогда ничего этого ещё не было.

Эти вечерние посиделки в Моссовете стали традицией; они продолжались вплоть до самого разгона Моссовета в сентябре 93-го года. Кстати, первым руководителем Общественного центра был Миша Малютин, но потом его обвинили, что у него там компьютер пропал, выгнали, и Центром занялся Савельев. Забавно, что их судьба потом сводила не раз. Последний раз, по моей инициативе - в “Русском проекте” в 99-м году. Они очень не любили друг друга - такие совершенно разные люди.

На этих посиделках и решили, что нужно создавать движение “третья сила” - в пику этим вот и демократам, и коммунистам. Показать, что мы - русские патриоты, но современно мыслящие люди при этом, демократически ориентированные. Решили создать неформальное движение такого клубного типа, которое назвали “Союз возрождения России” - СВР (придумал Савельев). Это, фактически, предтеча Конгресса русских общин и, в какой-то степени, “Родины”.

Думали, кого к этому начинанию привлечь ещё. В конце апреля в Общественном центре впервые появился Дима Рогозин – тогда заместитель Михаила Астафьева в Конституционно-демократической партии; он тогда разошёлся с Астафьевым и привёл с собой в этот Союз возрождения нескольких своих товарищей из КДП. Пришёл также Сергей Петрович Пыхтин - тогдашний председатель Черёмушкинского райсовета и депутат Моссовета, а ещё немного позже - и Владимир Столыпин, руководитель московского отделения травкинской партии - ДПР (тоже жаловался на Николая Ильича, - говорил, что тот губит партию). И сложился симбиоз партий - социал-демократической, конституционно-демократической и травкинской, недовольных своими руководствами. Потом туда вошла и депутатская группа “Смена” во главе с Олегом Плотниковым.

П: А молодые христианские демократы, ушедшие от Аксючица, разве не тогда же там появились?

Б: Нет, нет. Дело в том, что...

П: Их возглавлял Дима Анцыферов.

Б: Да, точно. Он там тоже появился. Совершенно верно.

В общем, образовалась такая тусовка, которая весь 92-й год регулярно собиралась, порождала некие детища вроде Конгресса русских общин и прочего, и прочего.

НЕФОРМАЛ НА НИВЕ ДИПЛОМАТИИ

(1992 г.)

Но теперь, хотя наше повествование неуклонно движется в сторону печального конца, я хотел бы ненамного вернуться в начало 92-го года; тем более, что последовательность повествования всё равно нарушена.

Когда в начале 92-го года кончились деньги, выделенные нам на социологию в 91-м году, и стало ясно, что новых нам не видать, как своих ушей, я активно начал искать для своего применения иные поприща (скорее, политические, чем социологические) и стал таким “неформалом” на ниве дипломатии. Чего только ни случалось в те авантюрные времена!

Началось всё с того, что мой старый знакомый профессор психологии Леонид Китаев-Смык свёл меня со своим хорошим приятелем из Азербайджана Наврузовым. Он подробно рассказывал о том, что происходит в этой республике, давно уже не находившейся в поле внимания российской общественности и властей. (А тогда там шла борьба на взаимное уничтожение между президентом Аязом Муталибовым, позиции которого всё слабели, и протурецким Народным фронтом Азербайджана, лидером которого был Абульфаз Эльчибей.) Наврузов очень рекомендовал съездить туда, посмотреть своими глазами.

А почему ж бы не съездить? Брагин, не глядя, подписал мне командировку в Азербайджан и Нагорный Карабах.

Как раз в день моего предполагаемого отъезда 16 мая 92-го года там произошел переворот, в результате которого Муталибов бежал из страны. Народный фронт де-факто пришел к власти и назначил выборы президента на 8 июня - с очевидной для всех победой Эльчибея. Наврузов посоветовал отложить поездку, приурочив её к выборам.

Сделав обычные ритуальные звонки (из Верховного совета России в аппарат Верховного совета Азербайджана), что приедет вот к вам по командировке такой-то специалист, 4 июня я прибыл в Баку. И был просто ошарашен. Дело в том, что я оказался первым и единственным представителем российской власти, начиная с распада СССР, который приехал в Баку. Пусть третьесортный и самозваный, по сути, представитель, тем не менее…

Меня встречали, как если бы приехал сам Ельцин или Хасбулатов. Поселили в особой закрытой гостинице, предназначенной для встречи глав иностранных государств, в огромном, с пол-этажа люксе, всё время возили по официальным встречам, кормили, показывали город… Я оказался как бы единственным наблюдателем России на выборах президента Азербайджана.

В основном меня принимал Эльдар Намазов, политолог, человек нашего круга, тогда независимый, а впоследствии ставший главой Администрации президента при Гейдаре Алиеве. В беспрестанных разговорах с ним у себя в гостинице, в прогулках по набережной я узнал много нового и интересного для себя.

Но… дальше Баку не выпускали по причине опасности для жизни. А мне было невтерпёж съездить на юг страны, в приграничные с Карабахом районы, где шла война, и в Ленкорань.

Сказавшись больным (переел на их приемах, надо отлежаться денёк), я втихаря сел на коммерческий автобус и уехал сначала в Ленкорань, а потом куда мог и дальше. За полтора дня моего отсутствия была поднята тревога, Эльдару грозили большими неприятностями, что потерял меня, но вот я возвращаюсь, живой и здоровый, полный впечатлений, как раз утром в день выборов.

Мы договорились с Эльдаром, что я попытаюсь организовать, как сумею, официальный визит российских депутатов в Баку (наверное, осенью). И эта моя авантюра удалась. Мне очень помог Володя Лысенко, убедивший Владимира Подопригору, председателя Комитета по СНГ, поддержать эту идею. А тот добился поддержки Хасбулатова.

В результате выделили от каждой фракции по несколько депутатов. Через Лысенко я нашел спонсора – владельца киноцентра “Дом Ханжонкова” в Москве, представителя азербайджанской диаспоры в Москве, который согласился профинансировать поездку экспертов в составе делегации (за то, чтобы и самому поехать с нами).

Я взял своих коллег-приятелей Сергея Маркова, Андрея Быстрицкого, Лену Богуш и Дмитрия Рогозина, с которым в то время сблизился. А в депутатской части делегации, возглавляемой Подопригорой, были Лысенко, Шейнис, Владимир Исаков, Николай Павлов, Анатолий Медведев... (Всех сходу не вспомню.)

16 октября мы приехали в Баку. Нас принял Эльчибей, в ходе встречи с ним Дима Рогозин попросил освободить сбитого в окрестностях Карабаха российского лётчика, воевавшего за Армению и приговоренного в Азербайджане к смертной казни. Просьба была удовлетворена.

Была длительная встреча в парламенте страны, а вечерами такая объедаловка, от которой у меня и сегодня “слюнки текут”. Так вкусно и обильно я не ел никогда в жизни. А после – гуляния по ночному Баку, по его знаменитой набережной.

19 октября мы вернулись. Только мы вернулись, нас с Подопригорой срочно вызывают к Руслану Имрановичу. Оказывается, руководство Армении крайне обеспокоено нашей поездкой в Баку. Не является ли эта поездка свидетельством изменения политики России, всегда последние годы поддерживавшей Ереван? В общем, заставили нас срочно собирать чемоданы и ехать тем же составом в Армению.

Поездка состоялась 14-15 ноября. Правда, моих приятелей-экспертов взять больше не удалось. Та же программа – встреча со спикером Араркцяном и президентом Тер-Петросяном. Ужины и возлияния, экскурсия в Эчмиадзин.

Поездка оказалась трудной, так как при вылете самолёт опаздывал, и вместо вечера 13 ноября мы добрались до ереванской гостиницы только ранним утром 14-го; поспать не удалось, а вся программа была расписана по минутам. И обратно: ночное ожидание самолёта на вылет, состоявшийся только утром 16 ноября, снова бессонная ночь, незапланированная посадка в Сочи…

СУДЬБА СОЦИОЛОГА НА СЪЕЗДАХ

(1992-93 гг.)

Теперь – о том, как складывалась в эти годы моя профессиональная работа социолога в ВС РФ.

В 92-м году в качестве руководителя социологической службы я принял участие в работе ещё двух съездов – VI (апрель) и VII (ноябрь-декабрь). Это были последние для меня съезды, если не считать “съезда при свечах”…

П: Вот в этом качестве главного (так сказать, придворного) социолога?

Б: В Верховном совете постоянной социологической службы как таковой не было. Я был главным специалистом Комитета по СМИ, и мы временно создавали службу для каждого съезда. Где-то удавалось какие-то деньги выпросить, но с каждым разом это было делать всё труднее и труднее. В конечном счёте, их нам вообще перестали давать, и всё взял на себя Сатаров. Об этом я уже говорил, описывая работу на IV съезде. Это поощрялось, пока за текущую организацию съездов отвечал Сергей Александрович Филатов. Так прошел VI съезд. Но в декабре отношения Филатова и Хасбулатова были уже разорваны (все знали, что Филатов уходит в Кремль). Поэтому на VII съезде команды Сатарова уже не было.

На VI съезде был первый, предварительный, отчёт команды Гайдара. Обстановка была крайне нервозная. Когда Хасбулатов позволил себе сказать что-то ироническое, сравнив министров с “какими-то червяками”, по команде Бурбулиса правительство в полном составе встало и покинуло зал заседаний. Вечером по ТВ Хасбулатов произнес что-то вроде извинительной речи, но она была очень путаная, и по её ходу он опять сравнил министров Гайдара с червяками. Типа того, что я не хотел никого обижать, червяки они и есть червяки, и тут не на что особо обижаться. Такое извинение получилось хуже нового оскорбления. Примирительную речь с похвалой Гайдару произнес Шумейко, за что вскоре (в июне) и был назначен вице-премьером правительства (одновременно с Виктором Черномырдиным и Георгием Хижой).

А последний съезд с моим участием прошел в декабре 92-го года, когда снова уже всё страшно кипело и когда я получил просто смертельные удары с двух сторон. Это - очень характерная история.

В тот день ничего не предвещало ни бурь, ни грозы. Накануне, при регистрации депутатов в Георгиевском зале, мы честно провели нормальный опрос депутатов, в том числе и о том, кому быть премьером (тогда Егор Гайдар был и. о. премьера, и требовалось либо его утверждение на съезде, либо поиск другой кандидатуры). Тогда этот вопрос стоял очень остро, и все оценивали шансы Гайдара; Ельцин должен был его выдвигать, но, видимо, у него были и сомнения, потому что радикальные демфракции очень нервничали – не сдаст ли Б. Н. Егора Гайдара. В общем, всё кипело, как в улье.

Сам опрос мы проводили уже не силами моей команды, а с помощью команды Парламентского центра, где социологией руководил Валерий Семёнович Коробейников, когда-то соратник Бориса Грушина по “Таганрогу-1”. Он и дал своих людей. А мы с Коробейниковым были сокоординаторами службы.

Я написал нормальный материал, отдал его в типографию, и утром 4 декабря его должны были раздать депутатам. Но по чисто техническим причинам типография просто “съела” столбик с данными как раз о Гайдаре - они просто затёрлись при размножении на ксероксе. Я, абсолютно ни в чём не виноватый и такой довольный, что всё идет так хорошо, вхожу в кулуары съезда, думая, что мне сейчас все будут спасибо говорить. Вдруг вижу, что на меня смотрят, как на врага народа. Причём мои вроде бы друзья – демократы Владимир Подопригора, Владимир Лысенко, Виктор Шейнис… Ну что они на меня так смотрят, черти?

В конечно счёте оказалось, что они решили, что это не просто так - типография, а что я, действительно - агент КГБ и что это я специально скрыл эту колонку, чтобы скрыть данные о том, что Гайдар имеет более высокую поддержку депутатов, чем многие думали. То есть меня обвинили в политическом преступлении. Правда, Юшенков меня, опять-таки, немного спас, подстраховав и переведя дело в шутку (в обычной своей манере).

Но самое интересное, что когда Ельцин 10-го числа на VII съезде неожиданно для всех призвал своих сторонников покинуть съезд, “вставший на путь блокирования прогрессивных реформ”... А многие уже расслабились: последний день, съезд закрывается, все собрались в буфет идти. А мы вот собрались заключительный опрос такой провести политически невинный (“понравился ли Вам съезд?”), я расставил интервьюеров на выходе из дверей зала заседаний, захожу в зал заседаний и вдруг произошло то, что произошло: Ельцин, совершенно поломав всю стратегию, ушёл, хлопнув дверью, за ним потянулись все демократы. Вместо ожидаемого конца съезда начиналась его кульминация.... Я вышел, говорю: ребята, всё, бросаем все анкеты и сматываем - ситуация пошла совершенно по другому руслу, и здесь не до нас.

Так на меня г-н Коробейников написал самый что ни на есть настоящий донос - что Леонтий Бызов является “злостным демократом” и, повинуясь призыву Ельцина сорвать съезд, начал срывать работу социологической службы. Донос отправили в самые высокие инстанции - Хасбулатову, Константину Лубенченко (тогдашнему директору Парламентского центра).

Зачем это понадобилось Коробейникову? Ну, с одной стороны, он, возможно, видел во мне конкурента, хотя какой такой я особый конкурент - без копейки денег и безо всяких прав? Просто такой человек этот Коробейников, для которого день без написанного доноса - это пропащий день. Что называется, “из любви к искусству”.

На этом моя социологическая карьера в Верховном совете, в общем-то, и завершилась: за один съезд на меня написали два доноса с прямо противоположных позиций. Увы, такова судьба социолога на съездах и верховных советах. Эту работу захватили те из Парламентского центра, кто написал на меня донос - г-н Корабельников Валерий Семёнович (донос его имел целью отобрать это хозяйство у меня).

А на VII съезде, в конечном счёте, при посредничестве Валерия Зорькина было достигнуто временное перемирие. Было проведено рейтинговое голосование пяти кандидатов в премьеры с правом Бориса Ельцина выбрать любого из первой тройки и предложить Съезду как кандидата в премьеры. Егор Гайдар занял третье место. Первое – Юрий Скоков, а второе – Виктор Черномырдин. После получаса “таймаута” на раздумья Ельцин неожиданно для многих назвал фамилию Виктора Черномырдина. Съезд его охотно поддержал.

Демарш Бориса Ельцина, в общем-то, кончился конфузом и, скорее, не укрепил, а ослабил его позиции, за что очевидно и поплатился карьерой сам “серый кардинал” Геннадий Бурбулис, по сценарию которого действовал Ельцин. 1 января 93-го года он был отставлен со всех государственных постов, по слухам, со словами: “Геннадий, тебе надо отдохнуть от меня, а мне от тебя”.

Конец моей социологической деятельности ещё был связан с коренной реорганизацией нашего Комитета по СМИ, давно ставшего “костью в горле” для Руслана Имрановича. Большинство его постоянных членов ушли в президентские структуры (получили заработанное на борьбе с Хасбулатовым). В январе ушёл и Юшенков, и наш комитет фактически перестал заниматься изучением общественного мнения.

П: В январе 93-го Юшенков ушёл замом в ФИЦ?

Б: Да, ушёл в ФИЦ. Замом к Михаилу Полторанину. Ушёл и председатель комитета Валерий Брагин - в “Останкино”, председателем телекомпании. Володя Лысенко ушел в Госкомнац, замминистра. Наш комитет был, по сути, разогнан.

Председателем комитета (теперь - только по СМИ) стал депутат из газеты “Правда” Лисин - из числа самых таких низкопробных хасбулатовских шавок, человек глупый, малограмотный и агрессивный. Я Хасбулатова уважаю (он - очень умный человек), но эти - из породы его низкопробных шавок, которые захватили этот комитет.

На VIII съезд в марте мне даже пропуска не выписали. Сразу после него начался внеочередной IХ – с тем же успехом. Потом был съезд при свечах, но это уже - другое время и другая история.

Я перешёл на работу в комитет о. Вячеслава Полосина, к которому перешла часть этого распущенного комитета, связанная с курированием политических партий (Анатолий Медведев, Сергей Шеболдаев). На комитет Полосина, кроме свободы совести, повесили и курирование политических партий. Там была создана группа по очередной доработке закона о политических партиях, в ней я работал с Виктором Аксючицем и был ответственным секретарём рабочей группы этой комиссии, которая занималась доработкой данного закона. А руководил рабочей группой Андрей Себенцов.

П: Комитет Полосина назывался ведь: ...по связям с общественными объединениями и религиозными организациями?

Б: Он раньше был только “по свободе совести и религиозным организациям”, но после расформирования в январе 93-го года нашего комитета по СМИ ему оставили только “по СМИ”, а “связи” передали в полосинский комитет, переименовав его соответствующим образом. То есть всю политическую работу передали ему (Вячеслав Полосин, человек очень скользкий, в то время пользовался благорасположением Руслана Имрановича).

Там вот мы с Аксючицем и Анатолием Медведевым потихонечку занимались законом о политических партиях. Закон там, в Белом доме, и сгорел в октябре без всяких остатков. Даже пепла не нашли. То есть вся эта наша работа ни к чему абсолютно не привела. Как и почти всё, что там происходило. Но это уже, действительно, другая история. А моя работа как социолога закончилась вот этими двумя встречными доносами на VII съезде народных депутатов.

“ЧЁРНЫЙ ОКТЯБРЬ”: ЭСКАЛАЦИЯ НАПРЯЖЁННОСТИ

(декабрь 1992 г. - сентябрь 1993 г.)

С тяжёлым сердцем подбираюсь я к финишу своего повествования. Говорить о 93-м годе и тяжело, и просто. Уж слишком много сказано, в том числе и мной. Наверное, не одну сотню раз пришлось мне снова и снова рассказывать об этих событиях. Не хочется повторяться, но что поделать. Вроде не так уж давно всё это было, живы основные “герои” и “антигерои” тех событий, но какая-то важная правда о том времени как будто бы ускользает, не даётся в руки.

Вот минувшей осенью (2008 года) в связи с их пятнадцатилетием “Эхо Москвы” целый месяц пыталось привлечь к ним внимание, выслушать очевидцев. И что же? А ничего, такое впечатление, что все стороны остались при своём исходном мнении; как и пятнадцать лет назад, никто не желает слушать никого, кроме себя, повторяют давно избитые и, казалось бы, опровергнутые штампы.

“Предчувствие гражданской войны” витало в воздухе страны с того самого дня, когда 10 декабря 92-го года Борис Ельцин призвал своих сторонников покинуть съезд народных депутатов. С того момента напряжение нарастало по восходящей от месяца к месяцу.

Не буду перечислять все временные наступления и отступления обеих сторон - и первую попытку роспуска Съезда и Верховного Совета, предпринятую Ельциным после неудачного для него VIII съезда 22 марта 93-го года, и неудавшийся импичмент президенту 29 марта, и референдум о доверии Ельцину и проводимой им политике 25 апреля, и начало работы Конституционного совещания в Кремле в июне, перечеркнувшее трёхлетнюю работу Конституционной комиссии РФ, и возвращение Егора Гайдара в ранге первого вице-премьера в августе того же года, и “чемоданы Руцкого”, наполненные компроматом на ближайшее окружение Ельцина.

В обоих лагерях верх брала “партия войны”; в Верховном Совете к началу лета образовалась умеренная группировка во главе со спикером Совета республики Вениамином Соколовым, готовая к переговорам и компромиссам с президентской стороной, но большинство с упорством обречённых продолжало следовать за своим харизматическим лидером Русланом Хасбулатовым, которому отступать было уже некуда.

Почти все рьяные и даже умеренные сторонники Ельцина перешли в президентский лагерь, расчистив тем самым дорогу для доминирования в ВС непримиримой оппозиции. А вся непримиримая оппозиция Ельцину сплотилась во Фронт национального спасения, в котором главенствующую роль играли отнюдь не коммунисты, а, скорее, бывшие демократы, такие как Исаков, Бабурин, Астафьев, Челноков, Илья Константинов. Им подыгрывал и Руслан Имранович.

В августе 93-го года вовсю циркулировали слухи о готовящемся силовом роспуске Верховного совета. На базе нашего СВР при тогдашнем председателе Высшего экономического совета Владимире Исправникове, секретариат которого возглавил Сергей Пыхтин, была создана группа оперативного реагирования. Снова начались ночные дежурства; нам выдавали раскладушки и спальные принадлежности для ночного дежурства в Белом доме.

И всё же объявление Ельциным своим указом № 1400 открытой войны застало нас, скорее, врасплох. Как раз в тот вечер наш СВР в свой последний раз заседал у Савельева в Моссовете. Все бросились в Белый дом и провели там всю ночь и следующий день.

Что меня больше всего удивило и насторожило в эти первые дни противостояния – это какая-то приподнятость, даже веселье, царящее среди белодомовцев. Дело в том, что позиции Ельцина казались очень слабыми, уязвимыми. Мало того, что именно он грубо нарушил Конституцию страны, подставился под ответный огонь, но и настроения, царящие в обществе, складывались явно не в его пользу. Рейтинг Руцкого уже давно превосходил ельцинский, а Гайдар, ельцинский любимчик, стал восприниматься, скорее, как пугало. Трудно было понять, как Ельцин может рассчитывать и на поддержку силовых структур, где царили настроения также отнюдь не в пользу Б. Н.

Указ Ельцина казался откровенной авантюрой, жестом отчаяния, и у большей части белодомовцев царила уверенность, что теперь мы “Борю возьмем голыми руками”. Большая раздача пирогов уже стала ожидаться со стороны новой вероятной власти – Руцкого и Хасбулатова. Их приход к вершинам власти стал казаться вопросом дней. К будущим вероятным победителям стали “примазываться” политические партии и движения, принимать различные заявления и декларации с осуждением Ельцина. Победа, казалось, не за горами.

В этот период (с 22 по 27 сентября включительно) я не раз уходил из Белого дома и свободно в него возвращался. Несмотря на то, что 24 сентября было отключено электричество и канализация, не работали лифты, я ежедневно взбирался по лестнице в свой рабочий кабинет на 16 этаже. А у Владимира Ильича Новикова, в помещении Совета фракций, по нескольку раз в день проводились оперативные совещания, на некоторых из которых я также присутствовал. Многие депутаты ходили в бронежилетах, не выходили из Белого дома совсем, дежурили сутками. Атмосфера была очень рабочая, спокойная, сосредоточенная.

“ЧЁРНЫЙ ОКТЯБРЬ”: АКТИВНОЕ ПРОТИВОСТОЯНИЕ

(28 сентября - 3 октября 1993 г.)

На 11 часов утра 28 сентября в БД было назначено в кабинете Румянцева межпартийное заседание для принятия очередных обращений и деклараций.

Я спешил, боялся опоздать. Но уже на выходе из подземного перехода через Новый Арбат у здания бывшего СЭВа меня дальше не пропускает ОМОН, - выстроено оцепление. Не пускают даже по пропуску сотрудника ВС.

Я обхожу Белый дом, чтобы пройти через 20-й подъезд, с его северного тыла. Там картина повторяется.

Мало того, Белый дом начали обносить со всех сторон колючей проволокой - “спиралью Бруни” (правильно - Бруно, - АП). А за проволокой, впритык друг к другу – кольцо из тяжёлых поливальных машин.

С этого дня те, кто остался в Белом доме, стали наглухо отгорожены от тех, кто его покинул. Эта часть “белодомовцев” в последующие несколько дней стала регулярно собираться в Краснопресненском райсовете, расположенном неподалеку. В субботу 2 октября, возвращаясь оттуда пешком на метро “Смоленская”, я видел, как стихийный митинг на Смоленской площади перерос в беспорядки: были подожжены несколько машин, перевернуты троллейбусы, движение по Садовой было блокировано баррикадами.

Мы, оказавшиеся отрезанными от Белого дома, имели возможность в эти дни ночевать дома, пользоваться водой и канализацией, читать газеты и общаться с друзьями (в те времена мобильных ещё не было, а телефонная связь в БД была отключена). А “сидельцы”, отрезанные от мира, спали на полу, не могли толком мыться и питаться, жили в круглосуточном напряжении и имели чрезвычайно мало информации о том, что происходит вовне. А среди них были не только депутаты и военнослужащие, но и рядовые буфетчицы и машинистки, все десять дней осады не выходившие наружу. На это тоже надо делать большую поправку, учитывая то, что произошло на следующий день.

В воскресенье 3 октября я должен был поспеть сразу в несколько мест. Сначала утром я поехал на Октябрьскую площадь, где планировался большой митинг сторонников Белого дома. Это был тот самый митинг, который потом пошёл через Крымский мост в сторону Краснопресненской. (Все остальные направления – по Якиманке, в сторону Добрынинской и в сторону Ленинского проспекта были наглухо перекрыты поливальными машинами в несколько рядов.)

Ожидая около выхода из метро бизнесмена Свирского, с которым мне надо было встретиться, я увидел, как мимо меня пробегает депутат Илья Константинов, один из организаторов митинга; он опаздывал. Кивнув мне как старому знакомому, он выразил большое удивление: с чего бы это участники митинга пошли в сторону моста? (Об этом не договаривались.)

Так и не дождавшись Свирского, я поехал на Китай-город, где небольшой митинг в поддержку Белого дома намеревался проводить наш СВР (этот «отвлекающий» митинг состоялся в сквере на Лубянской площади, - АП). Это мероприятие не заняло много времени, и уже оттуда я рванул в Краснопресненский райсовет. Меня поразило безлюдие в помещении, последние дни набитом, как улей. На вопрос, куда все подевались, я получил ответ, что с Белого дома снято оцепление, и все помчались туда. Я последовал их примеру.

Ситуация в Белом доме и вокруг него сказочно изменилась. Ни одного омоновца, ни одного милиционера. На газонах валяются куски от колючей спирали Бруни. Вокруг здания полно народу, все празднично веселятся, открывают бутылки с шампанским. В Белом доме горит свет, работают компьютеры, включены канализация и водопровод.

Встречаю и наших СВРовцев. Прибежал Сергей Марков. Все ликуют, поздравляют друг друга с победой.

Прямо над Белым домом из-за горизонта на бреющем полете появляются три боевых вертолета, делают над нами круг и снова улетают обратно за горизонт. Сергей Бабурин властным офицерским голосом отдает кому-то приказания. От 20-го подъезда БД отъезжает грузовик, в кузов которого запрыгивают ребята в военной форме и с автоматами. Это “тот самый” макашовский грузовик: кадры, как он таранит фойе “Останкино”, будут потом транслироваться сотни раз как свидетельство агрессии защитников Белого дома.

Все в отличном настроении, никто не ждет подвоха… Ведь победа достигнута, враги разбежались в непонятном направлении (где Ельцин, никто не знает), а радиостанции безостановочно передают информацию о том, что всё новые и новые части ВС переходят на сторону сторонников Белого дома.

Запрыгивая в отъезжающий грузовик, ребята говорят типа того: “Вот посмотрим, как Брагин (тогда - председатель “Останкино”) будет улепётывать”. Едут в Останкино, чтобы обеспечить законному президенту страны Александру Руцкому (его полномочия подтверждены Конституционным судом) возможность выступить перед страной и всех призвать к спокойствию и соблюдению порядка.

За отъезжающим грузовиком в Останкино на своем “Москвиче” едет и Эльдар Ковригин; приглашает меня поехать с ним вместе. Я уже сажусь в машину, как меня отзывает Сергей Марков и говорит, что срочное дело, - Олег Румянцев всех своих экспертов просит собраться у себя в кабинете.

Пока переходим по сложной системе белодомовских коридоров, навстречу видим трёх вооруженных людей, ведущих, как пленника, представителя президента по Москве Владимира Комчатова. (Из руководителей Москвы мятежниками захвачен был только вице-премьер столичного правительства Александр Брагинский, которого, действительно, привели в БД, - АП.) Сергей заступается за него, говорит: отпустите, это - хороший человек…

Нас облепляют корреспонденты, просят прокомментировать то, что происходит. Марков своим поставленным преподавательским голосом, как несмышлёнышам, объясняет: “Разве вы сами не понимаете? В стране произошло народное восстание. Оно победило”. Я думаю, что в тот момент в этой оценке с Марковым были солидарны практически все участники тех драматических событий, включая Руцкого и Хасбулатова.

В кабинете Румянцева горит свет, работают телефоны и компьютеры. Кроме нас с Марковым - ещё несколько человек, в том числе и Кирилл Янков. Оказывается, задание пришло от самого Руцкого – подготовить текст его обращения к гражданам страны, которое он должен произнести в “Останкино”, как только ему будет доложено, что там всё в порядке.

Обращение написано, Румянцев бежит показать его Хасбулатову, тот одобряет. Заявление миролюбивое; напротив, там призыв срочно восстановить порядок, не заниматься сведением счетов…

Румянцев возвращается с новым заданием, ещё более ответственным. Надо объявить состав нового правительства, готовьте предложения…

Сам Румянцев видит себя либо министром иностранных дел, либо министром по связям с общественностью. Янков предлагает своего знакомого по Мособлсовету Анатолия Долголаптева на должность министра науки и технологий. Ни у кого не вызывает сомнений, что возглавить правительство должен Юрий Скоков, пользовавшийся тогда огромным авторитетом среди депутатов. Первый вице-премьер – Аркадий Вольский. Я не помню всех, кто был включён нами в это правительство, но точно, что в нём не было ни Макашова, ни Баркашова. Это - ответ тем умникам, которые и сейчас продолжают всех уверять, что в случае победы Руцкого в стране бы пришли к власти “коммунофашисты”. Правда, мое шуточное предложение посадить Баркашова на Госкомнац было оценено как хорошая шутка.

Довести эту работу до конца нам была не судьба.

“ЧЁРНЫЙ ОКТЯБРЬ”: КРОВАВАЯ РАЗВЯЗКИ

(3-4 октября)

Примерно в полдесятого вечера в БД гаснет свет, вырубаются компьютеры и выключается телефонная связь. Все в замешательстве. Я выхожу на улицу, где уже начинаются густые осенние сумерки.

Перед самым фасадом Белого дома, над знаменитой лестницей, встречаю подавленного, едва не плачущего Станислава Говорухина. Он только что из “Останкина”. «Там реки крови, - говорит кинорежиссер, - реки… Перебиты все. Сотни трупов.»

На тылах БД обычный митинг; там в палатках всё это время живут люди, защищавшие БД снаружи… Встречаю Глеба Павловского. Обсудили ситуацию, которая мне становилась всё понятнее и понятнее. “К утру будет штурм БД”, - говорю я Глебу. - “Да, ты прав; похоже, что будет.”

У подъезда встречаю своего старого товарища по временам ФСИ Сергея Скворцова. Помогаю ему преодолеть охрану, вместе с ним возвращаемся в кабинет Олега Румянцева. “Будет штурм”, - говорю я своим друзьям. Марков собирается домой. “Я не хочу умирать”, - говорит Сергей, берётся позвонить моей маме и её успокоить, что я ночую в безопасном месте. Да уж нет в России места более безопасного, подумалось мне. Ну да ладно, раньше смерти не умрешь.

Нас остаётся трое: Румянцев, Скворцов и я. Кое-как размещаемся на столах в предбаннике кабинета и пытаемся скоротать эту страшную ночь…

Да, забыл вот о чём. Уже в глубокой темноте Олег сбегал в здание СЭВ напротив; там, в мэрии, покинутой её хозяевами, работала радиотелефонная связь. Олегу удалось выйти в прямой эфир “Эха Москвы”, в котором шло “демократическое” нагнетание: наши записные демократы, брызжа слюной, орали, что надо “раздавить коммунофашистскую гадину”, откликнуться на призыв Гайдара собраться возле Моссовета на Тверской, чтобы не дать белодомовцам идти штурмом на Кремль… “Ударить свинцовой метелью по фашистскому мятежу…”. Этот совет очень быстро оправдался.

Утром, примерно в начале седьмого, мой тревожный сон был прерван сухим треском битого стекла. Огромное окно приемной Конституционной комиссии, выходившее на Калининский мост, расползалось под паутиной трещин.

С моста стреляли из танков. Отдельные снаряды стали залетать в помещение. В коридоре на четвереньках ползет какая-то немолодая женщина из числа обслуживающего персонала, вся дрожит, боится распрямиться под огнём обстрела.

Все перебираемся на третий этаж в зал Совета национальностей, надежно укрытый от улицы (его окна выходят только во внутренний двор). Но и двор простреливается. В самой его середине кто-то корчится в агонии. Бригада медиков пытается приблизиться к умирающему, но каждый раз ей путь преграждает шквальный огонь.

Где-то среди дня начался обстрел из танков перекрытий башни БД; от каждого залпа было впечатление полноценного землетрясения: колонны ходили ходуном, нас подбрасывало из кресел. Вся махина Белого дома вполне могла обрушиться на нас и всех погрести под собой (вряд ли стрелявшие из танков знали, какие нагрузки способны выдержать перекрытия). А что творится на верхних этажах, в самой башне, не знал вообще никто.

В коридорчике сидит на полу и плачет в истерике всегда такой боевой Николай Павлов; его тихо утешает Бабурин. В коридоре лежат раненые и умершие, которых сумели втащить медики.

В соседней комнате что-то вроде самодельной церкви – отец Алексей Злобин и отец (точнее, иеромонах, - АП) Никон Белавенец (мой хороший знакомый по СВР; он все дни сидел в БД и ночевал в моем кабинете на 16-м этаже, - я отдал ему ключи) принимали исповеди, причащали и на скорую руку крестили некрещёных защитников БД.

А депутаты в зале под руководством председателя Совета фракций Владимира Новикова поют, читают стихи… Помню, пели “Малиновый звон”. Все стараются держаться, хотя никто не знает, выйдет ли живым из этой передряги.

О попытках переговоров, которые предприняли Аушев и Илюмжинов, нам ничего не известно. Около трех часов заходит Хасбулатов и минут через пятнадцать уходит, не проронив ни слова.

В полпятого с тыла нашего зала заседаний появляются бойцы “Альфы” во главе с Сергеем Гончаровым. Депутатов просят пока оставаться на своих местах, выводить из БД будут женщин, детей (даже несколько подростков оказалось в нашей компании), священников, прочих сотрудников БД. По одному нас выпускают через 20-й подъезд - с тыла БД, обращенного к парку Павлика Морозова. Пробраться по закоулкам БД туда не просто.

Когда очередь доходит до меня, спускаюсь этаж по черной лестнице; спуск ниже завален баррикадами из перевернутых офисных столов. Оказываюсь в фойе главного зала заседаний (там такие большие мраморные колонны).

Раздаётся залп из броневика, спрятанного в парке. От рядом стоящей колонны отваливаются куски мрамора и появляется облако пыли. Стреляли по моему силуэту.

Я бегу назад, к альфовцу: «Вы что, специально меня привели на расстрел?» - «Ах, извините, Вам придётся перелезть через баррикаду из столов и спуститься ещё этаж ниже!» На том этаже весь пол залит кровью; лежат трупы, носилки, ходят медики…

Выходим на улицу. Идём по одному с поднятыми вверх руками. На кадрах кинохроники, не раз показанных по ТВ, видно, как я выхожу из подъезда и прохожу через обстреливаемую зону. В белом плаще, с сумкой через плечо и поднятыми руками. Стреляют совсем рядом; пули со свистом проносятся чуть не рядом с головой.

Оборачиваясь, вижу пылающий факел башни Белого дома. На Горбатом мостике в зоне оцепления сидят какие-то молодчики и улюлюкают вслед выходящим... Кто они и как сюда попали?

Зона оцепления состоит из многократных колец; в неё попадает и метро «Краснопресненская» и «Баррикадная» (поезда проходят их без остановки). Только в середине Большой Грузинской, после зоопарка, мы проходим последнее оцепление, и я оказываюсь в обычной городской толпе, в мирной жизни, с которой уже было простился.

Пытаюсь выйти к метро “1905-го года”, но в Волковом переулке попадаю под обстрел снайперов, засевших на крышах. После всего пережитого погибать в Волковом как-то уже не хотелось; я поворачиваю к Белорусскому вокзалу.

Начинается моя частная жизнь - со своими трудностями, невзгодами, болезнями. И это уже не тема для публичного рассказа.

Что же касается событий “чёрного октября”, то пока никто не ответил на многие вопросы, без которых нельзя найти правду. По чьей команде в воскресенье 3 октября ОМОН, через ограждение которого даже было кошке не прошмыгнуть, вдруг безо всякого сопротивления разбежался, побросав каски, колючую проволоку? По чьей команде в Белом доме сначала были включены, а потом и выключены электричество и все коммуникации? Почему “макашовский грузовик” не был никем остановлен по дороге на “Останкино”, и ему всюду включался зелёный свет? Почему оцепление митинга на Октябрьской расступилось перед его участниками именно в направлении Крымского моста, а все омоновцы ретировались? Почему по радио весь вечер 3 октября “гнали пургу” о воинских частях, беспрерывно переходящих на сторону восставшего Белого дома? На чьи уши была рассчитана эта явная дезинформация? И, наконец, откуда взялись и куда делись снайперы, засевшие на крышах почти всех прилегающих к Белому дому зданий и стрелявшие по случайным прохожим? Я надеюсь, что всё-таки рано или поздно правда станет известной.

Увы, это, наверное, самое печальное, что для большинства тех, кто так героически и самоотверженно вёл себя в октябре 93-го года, “чёрный октябрь” так и остался звёздным часом всей их жизни. Генерал Руцкой, под знаменем которого погибли сотни и готовы были умереть тысячи защитников, став губернатором Курской области, проявил себя как самый мелкопробный пройдоха, пристроивший всю свою семью на самые кормные места и начавший отстраивать особняки и квартиры для себя и своих присных.

Я помню такого сосредоточенного, строгого Сергея Бабурина, казалось, готового взять на себя ответственность за всё в стране. Тот ли это благодушный увалень-сибарит, бегающий от одной презентации к другой в свою бытность одним из лидеров думской “Родины”? Или вождь ФНС Илья Константинов, самый радикальный, бескомпромиссный трибун, ныне подвизающийся где-то на тылах “Горбачев-фонда” и живущий тише воды и ниже травы? Чем проявили себя Владимир Исаков и Владимир Новиков? Чем занимается Олег Румянцев? Что делают такие амбициозные и самоуверенные члены фракции “Смена”?

Нет, все они “неплохо упакованы”, все житейски благополучны, но не более того… Спасать страну они явно уже более не намерены. Целое поколение, точнее, самые активные представители нашего (моего) поколения, выросшие, в основном, из неформального движения 80-х, оказались, по сути, выброшенными из большой политики.

Уже при Путине их место заняла генерация “небитых мальчиков”, отлично разбирающихся в премудростях административных интриг, но без серьёзного жизненного опыта, без исторической памяти. Когда-нибудь, наверное, и они будут сметены очередной волной истории.

На следующий день после этих событий меня мой хороший знакомый Дмитрий Фурман просит выступить в Институте США и Канады и поделиться впечатлениями о 3-4 октября. Я ощущаю сочувствие и поддержку этой части московской интеллигенции.

Через неделю мы встречаемся с Олегом Румянцевым в помещении газеты “Солидарность” у Андрея Исаева. Я занимаюсь сразу двумя избирательными кампаниями – скоковско-рогозинского “Отечества” и “Гражданского союза”, по спискам которого баллотируется Олег. Оба объединения с треском пролетают.

СВР И ЕГО ПРОДОЛЖЕНИЯ

(1992 год и далее…)

И снова возвратимся немного назад...

Первое публичное мероприятие СВР провел 12 июня 92 года - небольшой митинг у Политехнического музея, а потом возложение траурных венков к подъезду Администрации президента РФ на Старой площади. (Рогозин это придумал.)

П: Я помню первый съезд СВР в Парламентском центре - по-моему, осенью 92-го года.

Б: Да. Мне кажется, что тогда и был создан КРО – Конгресс русских общин. (Международный КРО был создан в 1994, российский - в 1995 г. - АП.) Но это всё - съезды, которые ничем не кончались. У Рогозина такая была манера: он мог устроить пышно съезд (у него были связи и деньги, и они даже в Колонном зале проводили один раз съезд КРО), но потом почти ничего не делать целый год.

Я с уважением отношусь к Дмитрию до сих пор, но всё же не могу не отметить, что он тоже, всё-таки, больше человек показухи, чем практического дела. И у него та же звёздная болезнь, что и у Румянцева, который что-то может делать только под светом юпитеров. И как только юпитеры отъезжают, так сразу весь энтузиазм куда-то девается. И добиться от Рогозина, чтобы он, истратив немереные деньги на съезд в Колонном зале, дал хотя бы копейку на какую-то регулярную работу, было совершенно невозможно. Его это мало интересовало. Вот когда он стал главой российской делегации в Европарламенте и гонял там лорда Джадда... Да, это - его конёк, это у него получалось. А заниматься черновой организационной работой ему всегда было скучно.

Через своего отца, генерала от оборонки, Дмитрий был как-то связан домашними узами с Юрием Скоковым. На выборах 93-го года Скоковым был на скорую руку создан блок “Отечество”, но не удалось даже собрать нужных подписей. Пролетел КРО со Скоковым и генералом Лебедем и на выборах 95-го года (я этими выборами занимался уже в ФЭПе у Глеба Павловского).

Ещё одно наше совместное детище (это уже в конце 90-х годов): мы создали фонд “Русские проект”. Причём я был инициатором этого начинания.

У Ковригина в центре Москвы (в Воротниковском переулке) была пустая плохо отремонтированная, но просто безразмерная квартира (отселённая коммуналка), и я, довольно тесно тогда работавший с Малютиным, захотел объединить ряд близких мне групп с целью получить какое-то новое качество. Мы выбрали такую конфигурацию: Малютин - председатель Правления этого “Русского проекта”, а Савельев - председатель Совета директоров, Владимир Попов – исполнительный директор. (Савельев тогда был заместителем Салмина по связям с общественностью в Российском общественно-политическом центре. И семинар, который сейчас проводится в Георгиевском зале РОПЦа - “Салминский семинар” - он первым начал организовывать.)

Цель “Русского проекта”, как мы его задумывали, была в подготовке русской патриотически мыслящей элиты и помощи ей на всех выборах. В 99-2001-м годах провели общими усилиями ряд кампаний, из них несколько успешных.

Вначале дело казалось очень перспективным, но потом стало всё больше и больше “искрить” в отношениях между руководителями фонда, и в такой конфигурации эта компания оказалась нежизнеспособной. Сначала отделались от Миши Малютина, который оказался в каком-то смысле “белой вороной”, - у него своя сплоченная команда была, которая не смогла интегрироваться с ребятами Савельева. Потом и моё влияние там стало ослабевать. Ушла от нас и квартира, - в ней начался капремонт, и она была продана.

Это - тот случай, когда попытка создать некую третью силу и во что-то её организовать в очередной раз не удалась. А жаль.

На этом мои близкие отношения с этой группой кончились. Впрочем, с Эльдаром Ковригиным мы и сейчас остались в приятельских отношениях. Не ссорились мы и с Савельевым, - просто с какого-то момента взаимный интерес оказался утрачен; изыски Андрея в направлении этнического национализма и “расологии” не разделяю.

Не могу в душе простить Савельеву и Рогозину фиаско “Родины”. Так получилось, что в июле 2003-го года я был приглашён через Марата Гельмана в качестве руководителя аналитической группы избирательного штаба будущей партии “Родина”, которая на тот момент шла под брэндом “Товарищ” во главе с Сергеем Глазьевым.

Я сразу оценил этот лево-альтернативный проект как провальный; по моей оценке, проект имел перспективы только как лево-националистический. Я, несмотря на жёсткое сопротивление Гельмана и Владимира Лепёхина, приложил все усилия, сделал всё, что мог, чтобы привлечь группу Дмитрия Рогозина, вёл переговоры с Савельевым и Пыхтиным, подкреплял свои мысли социологической аналитикой.

Получилось, по-моему; возник блок “Родина”. Поначалу с трудом верилось в его успех, но произошло чудо – наспех созданный и мало кому известный блок с первого захода набирает более восьми процентов! Уникальный случай в истории российских выборов. Столь велика оказалась потребность в обществе в силе подобной ориентации на тот момент.

Но не успели ребята занять новые кабинеты на Моховой, как начались отвратительные разборки между лидерами блока, - никто не захотел и в малом умерить собственные амбиции ради общего дела. Глазьеву не терпелось прокукарекать на президентской кампании. Рогозин не упустил случая его обмерзавить. В общем, все стали полоскать друг друга; моральный имидж нового объединения скоро потускнел. Блок развалился окончательно после взаимных обвинений Рогозина с Бабуриным и бесславно закончил свои дни. Ничего полезного, значимого, чего от них ждала страна, они делать и не начали.

Мне казалось, что “Родина” - это наша общая победа, которую мы ковали последние десять лет общими усилиями. Но лидеры посчитали эту победу своей личной, своей собственностью. И распорядились ей в меру собственной политической бездарности. Прорыва, которого так долго ждали, не случилось.

Но здесь мне всё же хочется поставить точку в своем рассказе. Он и так чрезмерно затянулся.

ПОСЛЕСЛОВИЕ

В этих надиктованных Алексею Пятковскому воспоминаниях о периоде конца 80-х и начала 90-х годов минувшего ХХ века я не стремился рассказать о себе и своей жизни. Моя цель была иная – вместе с будущим читателем вспомнить об этих беспокойных годах, об их основных персонажах, о событиях так, как они отразились в моей памяти, и под тем углом зрения, с которого я имел возможность их наблюдать.

В последнее время я всё чаще отмечаю, как быстро забывается даже то, что пришлось на наш век, как штампы и стереотипы заслоняют и съедают живую историю. Особенно это касается периода “поздней Перестройки”. Последующие события, такие, как распад СССР и гайдаровские реформы, дефолт, перебили память о том, что им предшествовало. Вся огромная, кипучая, иногда созидательная, иногда разрушительная работа, в которую были вовлечены массы людей, выветрилась из нашей памяти.

Между тем, история часто повторяется. Сегодня, в период нового политического “застоя”, мы ищем пути выхода из него, примеряем различные модели как “суверенной”, так и “несуверенной” демократии. Мы снова обсуждаем то, что уже однажды проскочили на исторической развилке конца 80-х.

Я уверен, что внимательный, профессиональный, анализ той эпохи ещё предстоит, и в нём мы сможем найти ответы на многие вопросы, которые сегодня стоят перед нами. И пусть этот достаточно субъективный текст, содержащий мои личные наблюдения и мои личные мысли, придаст дополнительные живые штрихи работам будущих историков.

апрель-июнь 2009 г.

Уважаемые читатели! Мы просим вас найти пару минут и оставить ваш отзыв о прочитанном материале или о веб-проекте в целом на специальной страничке в ЖЖ. Там же вы сможете поучаствовать в дискуссии с другими посетителями. Мы будем очень благодарны за вашу помощь в развитии портала!