Сейчас на сайте

Сергей Митрохин, "Социальное развитие молодежи России", 1992 г.

Институт гуманитарно-политических исследований

МОЛОДЕЖЬ И ПОЛИТИКА В ЭПОХУ ПЕРЕОЦЕНКИ ЦЕННОСТЕЙ (Российский опыт)

См. ответ В. Игрунова "Молодежь в политике вчера и сегодня"

Политическая активность молодежи - ее размеры и специфические формы - является индикатором весьма существенных процессов, происходящих в обществе, в том числе и таких, которые по видимости не имеют отношения ни к молодежи, ни к политике.
Гипотезы, излагаемые в данной статье, продиктованы стремлением выявить некоторые корреляции между характером молодежной активности (прежде всего политической) в России и рядом более общих особенностей ее современного развития.
Путеводной нитью анализа послужила проблема, осознанная в независимой публицистике еще 2 года назад. Н. Анатольев в статье, опубликованной самиздатской газетой "Новая жизнь", писал:
"Молодежные политические неформальные группы, которых было пруд-пруди два года назад (ФСОК¹- в основном молодежь) исчезли, распались, повзрослели. Парадокс - молодежь (особенно студенческая) настроена весьма прогрессивно." [1]²
Итак, проблема заключается в следующем; в России (в отличие от ряда других республик СССР) период интенсивного (или, по меньшей мере, заметного) участия молодежи в политических процессах сменился ситуацией, при которой это участие можно оценить как исчезающе малое. Вполне естественной выглядит попытка ответить на вопрос, почему это произошло.
Опыт 2-й половины XX века свидетельствует о том, что механизмы социализации представляют собой наиболее уязвимую часть институциональной структуры современного общества. (По-видимому, это связано со следствием присущего им консерватизма - хроническим отставанием от динамики позднеиндустриальной эпохи.) Кризис институтов социализации (семьи, школы, системы высшего образования) в числе многих других порождает проблему молодежного нон-конформизма.
Говорить о нон-конформизме как о социально и политически значимом явлении можно, как правило, только тогда, когда подавляющая часть общества пребывает в гласном или негласном консенсусе относительно ряда доминирующих институтов, норм и стереотипов поведения, т.е. является конформистской.
Статус молодежи как социальной категории обусловлен набором и интенсивностью ролевых ожиданий, которые ей предъявляются в соответствии с этим консенсусом. Дивергенция в рамках данной категории осуществляется, как правило, по линии приятия/неприятия предписанных ожиданий. Кризис механизмов социализации - в том случае, если он не совпадает с кризисом вышеуказанного консенсуса, приводит к появлению в молодежной среде множества промежуточных форм между "конформистами", разделяющими установку на усвоение господствующих образцов, и "нон-конформистами", поглощенными поисками или реализацией альтернативы. Помимо этой основной линии дивергенции существует еще и дополнительная, проведенная между "конформистами" пассивными и активными, чей пафос молодости выражается в более интенсивном ответе на чисть ожиданий.
В процессе дивергенции возникают различные субкультуры и движения, дающие о себе знать и на политическом уровне. Одним из ярких критериев их сопоставления является обостренная реакция на субъективно трактуемую степень "авторитарности" данного общества.
Дли молодежного нон-конформизма наиболее характерна оценка этой степени как высокой, поэтому он тяготеет к расширению "игрового пространства", в котором практикуется или имитируется уклонение от авторитарных отношений, а на политическом уровне - к создании горизонтально ориентированных организационных форм. Однако нельзя забывать и о той части активной молодежи, которая не приемлет степень авторитарности как очень низкую, - ведет авторитарную игру и порождает соответствующие оргструктуры.
Современное российское общество за несколько лет проделало путь от вышеописанной, относительно простой модели к более сложной ситуации, основные черты которой будут указаны ниже.
За несколько десятилетий своего существования коммунистический режим выработал чрезвычайно политизированные механизмы социализации, - так что их с равным основанием можно было бы называть механизмами политизации. Обработка сознания в духе определенной политической идеологии - коммунизма - рассматривалась им как важнейшая составляющая воспитания.
Чрезмерная политизированность системы социализации в условиях ее неизбежного отставания от динамики высоко индустриализированного общества (пусть и крайне своеобразного его варианта) чревата серьезными осложнениями для политического режима. В таком обществе рано или поздно естественным дополнением к набору вариантов отклоняющегося поведения становится политическая оппозиция. (Это - еще один аргумент в пользу соображения о том, что революция "сверху", начавшийся в 1985 году была превентивной, упреждающей неизбежную революцию "снизу".)
В большинстве республик СССР в авангарде политических процессов сегодня оказались представители образованной страты общества. Эти люди, имеющие высшее и незаконченное высшее образование, прошли через все основные институты социализации советского общества. Без описания - хотя бы самого приблизительного - некоторых особенностей политически активной интеллигенции невозможно правильно подойти к проблеме, поставленной в начале статьи.
Анализируя возрастные характеристики современного политического спектра России, можно в самых общих чертах проследить, какова была эффективность системы социализации на разных этапах истории советского общества. Самое последовательное творение этой системы - поколение, чья молодость приходилась на 30-е и 40-е годы. Именно к этому поколению в настоящее время принадлежит наибольший процент ортодоксальных приверженцев коммунистической идеологии. Оно породило самую консервативную часть спектра. Средний возраст сталинистской организации "Единство" - 60-70 лет, умеренно ортодоксальной "Марксисткой платформы в КПСС" - 60 лет. Впрочем, процент участия данной возрастной группы в активной политической жизни невелик: около 10%.²
Формирование этого поколения проходило в эпоху, когда меры репрессивного пресечения несанкционированной социальной активности применялись не только последовательно, но и превентивно. Поэтому, хотя такая активность иногда и имела место, но сколько-нибудь значимой роли в масштабах общества не играла.
После 1956 г. механизмы политической социализации уже не могли действовать с прежней результативностью. Поколение 50-60 порождает как диссидентов, так и новый тип конформиста, для которого официальная идеология была просто институтом, регламентирующим общественно значимое поведение. Аналогичным образом КПСС рассматривалась в качестве естественного средства продвижения по службе; иными словами, - функционировала в качестве общепризнанного института распределения дефицитных ресурсов.
Именно этот тип во времена перестройки оказался способным к самой радикальной идеологической конверсии, в большой своей части покинул ряды КПСС, а теперь является "гегемоном" демократического движения и наполнителем новых партий. Среди активистов нарождающихся ныне политических партий около 30 % людей имеют возраст 40-50 лет, а одна из ведущих и перспективнейших среди них - Демократическая партия России - демонстрирует "возрастную концентрацию" именно в этом диапазоне.
Во времена формирования данного поколения меры предупреждения политической активности носят уже не столько упреждающий, сколько карательный характер. В обществе несмотря на суровое противодействие властей вызревают предпосылки для возникновения различных форм неинстуционализированной активности - ДВИЖЕНИЙ (правозащитного, марксистского, во многих республиках - национального). Нон-конформистки действующие и мыслящие личности - свидетельство дивергенции, расслоившей данное поколение на ряд промежуточных типов, расположенных между идеологическими активистами и диссидентами.
Все же именно первые (а отнюдь не последние) остаются законодателями социального поведения для подавляющего большинства поколения, транслирующего слегка видоизмененный код конформизма на потребу грядущей генерации.
Она (в 70-х - 1-й половине 80-х гг.) воспроизводит основные черты своей предшественницы. Трудно говорить о глубоком различии типов конформиста "выделки" хрущевской "оттепели" и позднего "застоя". Пожалуй, последний представлен личности более сложной, в какой-то мере раздвоенной: больше трезвости в оценке окружающей реальности, но больше и лицемерия с оттенком имморализма и цинизма, меньше искренности в следовании предписанным убеждениям. Это поколение представлено в новых партиях в той же мере, что и предыдущее (30-39 лет - ок. 32%). В Социал-демократической партии России этот возраст превалирует, хотя и не создает "концентрации".
Кризис структур социализации в это время усиливается. Хотя диссидентская активность к середине 80-х гг. и идет на спад, отчасти отмеченная аналогичными чертами, активизируется другая -неполитическая линия дивергенции общества по признаку усвоения конформного поведения. Косвенное свидетельство тому - повсеместный рост преступности (особенно молодежной), одна из причин которого - сознательное или полуосознанное противодействие господствующей морали, примитивный протест, выливающийся в предпочтение уголовной субкультуры. Новая метастаза нон-конформизма - возникновение и расцвет молодежных субкультур - имеет в числе своих предпосылок не только углубление кризиса социализации. Параллельно ему идет процесс, чрезвычайно важный для будущего России, а именно - качественное изменение структуры потребностей населения. Поколение, формировавшееся в 80-е годы, болезненно уяснило для себя обостренное противоречие между ростом потребительских стандартов и чрезвычайно ограниченными возможностями их удовлетворения.
В растворе этих "ножниц" происходил генезис новой утопии. Давно пустующее в советской ментальности место коммунистического рая заняла заграница (Запад). С углублением либерализации получила колоссальное распространение идеология спасительной эмиграции из "совка" (популярное в молодежной среде название Советского Союза). В настоящее время в Москве и других городах России существуют школы, в которых ВСЕ старшеклассники изъявляют желание эмигрировать. "По оценкам социологов ... каждый второй выпускник ВУЗа уже сейчас готов покинуть пределы страны при условии, что им будут предоставлены рабочие места. Не исключено, что социологические оценки даже занижены." [2]
Идеология эмиграции представляет собой серьезный фактор дезинтеграции общества и имеет непосредственное отношение к проблеме политического участия молодежи. В конечном счете политика есть дело, основанное на чувстве "полиса" - замкнутого и обжитого социального пространства, вне которого гражданин не мыслит реализации своих основных интересов. Несовпадение пространства жизни с пространством жизненных целей приводит к разрыву экзистенциальных связей с "полисом", неизбежные спутники которого - апатия и пассивность (не только политическая, но и экономическая, социальная, психическая).
По данным Института социальных и политических технологий "деполитизация сознания особенно заметна у молодежи в возрасте до 25 лет. Низкий уровень интереса к политике, безразличие к ней или охлаждение в ходе перестройки характерен для 48-51% этой категории населения." [3] Согласно результатам нашего исследования, лишь 8-10% активистов ведущих партий составляют люди моложе 30 лет.³ В связи с этим необходимо учесть, что формы политической активности российской молодежи, описанные ниже - это исключения на фоне почти тотальной пассивности.
Здесь было бы уместно упомянуть о том, что во многих других республиках СССР наблюдается несколько иная картина. Достаточно назвать Украину, где политическая активность молодежи в сравнении с Россией выглядит исключительно высоко. Это не означает, что там не действуют аналогичные факторы дезинтеграции, такие, например, как эмиграционная идеология. Специфика России, возможно, заключается в отсутствии или слабости противодействующих им встречных факторов - тем или иным образом связанных с ростом национального самосознания. Известно, что наиболее активны в республиках именно националистические молодежные группы. Интегрирующая сила национализма, вероятно, может перенаправить энергию самореализации из нон-конформистского в патриотическое русло. Кроме того, нон-конформистские позывы могут находить удовлетворение в противопоставлении радикального и экстремистского национализма осторожному и умеренному. В России национализм имеет пока лишь локальное, а не сплошное распространение, что не позволяет считать его интегрирующим фактором.
Первые годы периода, именуемого перестройкой, были ознаменованы неожиданной встречей советского общества с когда-то давно и таинственно порожденными им молодежными субкультурами. В числе их, помимо религиозных (кришнаиты и т.н.) можно назвать агрессивно-конформистские (люберы, коммунары), нон-конформистские антиавторитарные (металлисты, панки, хиппи и др.) и авторитарные (казанские моталки, наци). Каждая из них имела свою предысторию, которую в отдельных случаях можно проследить до конца 60-х, начала 70-х гг. Повышенная активность субкультур в 1985-87 гг. была следствием начавшейся либерализации (агрессивно-конформистские группы активизировались именно потому, что болезненно восприняли "попустительство" властей вызывающему поведению неформалов).
Наиболее благоприятным для обнаружения субкультур был именно начальный период либерализации, когда типичные для советского общества нормативные образцы и стереотипы сознания еще не утратили своей актуальности для значительной его части. Исследователи молодежных объединений Л.Запесоцкий и А.Фаин приводят в своей книге письмо матери, поглощенной задачей вызволения дочери из среды хиппи: "...когда я почувствовала, что одна не могу справиться, я решила обратиться к общественности ... Тем более, что к тому моменту уже прошел XXVII съезд КПСС, съезд ВЛКСМ, был принят ряд постановлений о работе с молодежью, где говорилось о необходимости бороться за каждого советского человека." [4]
Многочисленные письма подобного содержания, направлявшиеся в средства массовой информации, свидетельствуют, что к этому времени еще не был окончательно утрачен моральный консенсус общества, не была еще подорвана в корне та нормативная инстанция ("общественность"), которой растерянные родители могли делегировать свое право исправляющего воздействия на детей. Иными словами, господствующие идеологические и моральные образцы еще находили опору в достаточном запасе общественного конформизма.
Негативная реакция части подростков и молодежи на стагнацию конформных образцов сохраняла актуальность как непосредственная причина возникновения и расцвета нонконформистских субкультур. Но не только субкультур...
В 1987 г. во многих городах России начинается бурное развитие так называемых "политических неформальных объединений". О причинах их появления и о характере функционирования можно говорить очень долго. В рамках данной статьи меня интересуют только те аспекты деятельности политических "неформалов", которые привлекли в их ряды значительное количество молодежи.
Итак, в этот период уровень общественного конформизма находился в той критической точке, когда он еще оказывал определяющее влияние но уже не был подкреплен эффективными механизмами противодействия нон-конформистской активности. Разумеется, вышеприведенное письмо ни в коей мере не отражает настроений всего общества. Под ним не подписался бы интересующий нас представитель образованного слоя. Но дело здесь не в настроениях. Ментальность, получившая отраженно в письме, является индикатором конформисткой ориентации определенной - наименее развитой - части средних и нижних слоев нашего общества. Свидетельством сохранения в тот период конформного поведения слоями более высокого яруса, выдвинувшими впоследствии самый большой процент политических активистов, является время их массового вступления в общественное движении. Это время наступило весной-летом 1990 г, когда уже совершилась (в том числе на законодательном уровне) институционализация независимой политической активности, - было разрешено и перестало считаться смешным создание партий.
За два - три года до этого момента, - в 1987-88 гг., несанкционированная активность хотя и перестала подлежать прямому запрету, но еще далеко не обрела институционального фундамента, воспринималась большинством населения как нечто если и не преступное, то непривычное, неприличное и опасное. Именно поэтому в данный кратковременный промежуток неопределенности политика привлекает часть молодежи как арена неконформной самореализации.
Молодежь была не единственной группой, воспользовавшейся такой возможностью. Не меньшую, а в некоторых случаях даже большую часть состава политических объединений образовывали представители (пусть и не типичные) других возрастных категорий. Особого рассмотрения заслуживает разновозрастная прослойка аутсайдеров и маргиналов. Однако никогда - ни до, ни после этого периода роль молодежи в политической жизни общества не была столь высокой. Достаточно сказать, что в прессе тех лет, да и в научных публикациях эти объединения устойчиво воспринимались как молодежные. Известны также случаи, когда принадлежность к "неформальным" группам давала людям основание принимать 40-50-летних мужчин за "молодых людей".
Политические "неформалы" как бы переняли эстафету нонконформизма от молодежных субкультур, с отдельными из которых вступили во взаимодействие. По крайней мере три признака позволяют говорить о близости части политических групп к ряду субкультур: антиавторитаризм, игровая мотивация и приверженность горизонтально ориентированным структурам взаимоотношений.
Оценка уровни авторитарности общества как чрезвычайно высокого служила важнейшим стимулом активности для групп различной идеологической направленности - от социалистов до антисоциалистически настроенных демократов.
Демократическая идеология (как в социалистическом, так и в либеральном вариантах) служила наиболее адекватным средством выражения нон-конформисткого пафоса, так как ее содержание в то время находилось в довольно резком противоречии с реалиями политического режима. Постепенное - с течением времени - ослабление этого противоречия толкало группы, дорожащие фактом своего противостояния режиму, ко все большей радикализации форм протеста.
Пошедшая по этому пути партия "Демократический Союз" (возникла в мае 1988 в Москве, затем в Ленинграде и др. городах, в основном российских), обрела тем самым шанс усилить свое влияние на потенциально активную молодежь. С конца 1988 г. эта партия, основанная диссидентами- аутсайдерами, испытывает приток молодых сил, благодаря чему в 1989 - начале 1990 г. ее уличные акции становятся многолюднее и эффективнее. Поведенческие и ментальные стереотипы ДС полностью воспроизводятся в деятельности возникшего под его влиянием весной 1989 г. Российского союза молодых демократов (РСМД - Москва, Ленинград, Горький, Калуга, Саранск). Именно благодаря примеру ДС (и его яркого лидера В.Новодворской) расширяется география политического участия молодежи. В 1989 г. (август) шумно заявляет о себе Сибирский демократический союз молодежи (Новосибирск, Бердск, Кемерово и др.); аналогичные организации возникают в Калуге, Рыбинске и других городах.[5]
Можно сделать предположение, что в 1989 г. демократический радикализм в общественной жизни России четко обозначился как ниша неконформной самореализации молодежи. Однако в этот же период полным ходом идет насыщение данной ниши из других источников. Оно происходит на фоне распада институционально-нормативного консенсуса общества. На смену относительно непротиворечивой иерархии господствующих ценностей приходит конкуренция идеологий, что выбивает психологическую основу из-под нон-конформизма, для которого благоприятны именно времена стагнации доминирующей идеологии. Один из индикаторов этого процесса - ослабление и трансформация ряда субкультур.
Цена радикализма (сперва измеряемая количеством суток заключения и величиной штрафа в течение перестройки непрерывно снижались. С падением этой цены росло количество людей, социальных групп и слоев, готовых заплатить ее. Ряды радикалов выросли до таких размеров, которые противоречат понятию нон-конформизма и скорее соответствуют понятию конформизма. Попытки выделиться на этом фоне стоили все больших усилий, принимая все более абсурдные формы (достаточно ознакомиться с множеством демократических газет, напичканных неудобочитаемым идеологическим слэнгом). Истолкование существующего режима как тоталитарного и даже фашистского постепенно не только обнаружило свою натянутость, но и превратилось в затасканное клише. Одновременно происходит институциализация несанкционированной активности (включая различные формы протеста), открывшая дорогу в политику перечисленным выше поколениям и разновидностям (включая карьеристскую) конформизма.
Вместив в себя такое количество желающих, ниша радикализма, естественно, перестала удовлетворять потребностям неконформной самореализации, а потому в значительной мере утратила стимулирующее воздействие на потенциально активную молодежь. Весной 1990 г. самораспускается РСМД, постепенно затухает деятельность ДС, перестают подавать признаки активности молодежные группы, возникшие под его влиянием.
Попытки молодых демократов вышагивать в ногу со своими старшими товарищами обернулись разочарованием. Созданный в рамках Движения "Демократическая Россия" блок "Демократическая молодежь России" не играет в этом движении практически никакой роли. Блок состоит из молодежных организаций, созданных в рамках ведущих партий России - Демократической, Социал-демократической и Республиканской. Эти организации имеют в своих партиях тот же статус, что их блок - в Демроссии.[6]
Как видим, демократические молодежные организации демонстрируют полную неспособность к объединению своих сил. По-видимому, такое объединение не воспринимается как необходимость на фоне политических успехов демократов. Несколько иначе выглядит положение на противоположном - коммунистическом фланге российского спектра. Сознание политического поражения КПСС и распада ВЛКСМ пробуждает у молодых коммунистов более обостренную потребность в концентрации сил, - естественно их желание взяться за задачу, которую не могут решить взрослые. Другое дело, что сил этих очень мало: и Москве молодых коммунистов примерно в три раза меньше, чем молодых демократов. Тем не менее на съезде Движения молодежи "Коммунистическая инициатива" в декабре 1990 г. присутствовало 176 делегатов из 28 регионов и 4 республик - кворум, который навряд ли могли бы созвать молодежные активисты-демократы. Прозвучавшие на съезде слова о том, что "защищать коммунистическую идею становится опасно"³, наводят на предположение о попытке "экспроприации" ускользающей от демократов монополии на неконформную социализацию молодежи. Однако, коммунистическая идея слишком непопулярна для того, чтобы считать эти надежды оправданными.
Соседи коммунистов но консервативному флангу российского спектра - так называемые национал-патриоты - также являются в настоящее время политическими аутсайдерами. Не имея возможности осуществлять подобно демократам идеологическую экспансию в массовом масштабе "Память" и ее разнообразные ответвления идут по пути локального "вымывания" родственных элементов из разных пластов безразличного в целом общества, - что заставляет их реализовать свои идеологические установки не столько в политической, сколько в социо-культурной сфере. Фактически это означает создание и распространения собственной субкультуры - процесс, в котором традиционалистская составляющая национал-патриотизма оказалась более продуктивной, нежели этнократическая (и к тому же антисемитская) редакция национализма. Относящаяся, несомненно, к авторитарной разновидности субкультур, она кристаллизуется в процессе формирования боевых отрядов, имеющих собственную иерархию подчинения, символику и экипировку. Ее элементами являются также обучение боевым искусствам и соблюдение русской национальной (а также специфически православной) обрядности. Все это не могло не привлечь в различные "околопамятные" организации изрядное количество подростков и молодых людей, чья политическая социализация, таким образом, определяется принадлежностью к субкультуре.
Не исключено, что субкультуры подобного тина окажутся живучими и пустит глубокие корни в России; соответственно, будет постепенно увеличиваться их социализирующий потенциал. В обществе с богатыми авторитарными традициями при переходе его к демократическому режиму неизбежно возникают в дополнение к стандартным нетипичные, большей частью неформальные конфигурации распределения избыточного резерва авторитарных личностей. К таким конфигурациям относятся не только авторитарные субкультуры, но и частично смыкающиеся с ними подпольные террористические группы, чье влияние на молодежь также имеет немалые перспективы.
Не следует также недооценивать привлекательность собственно традиционализма, влияние которого, по-видимому, объясняется повышенным воздействием на эстетическую сферу личности. Любование старинными или экзотическими (здесь уместно вспомнить кришнаитов) символами, атрибутикой, идеологиями и социальными формами, с которых совсем недавно была снята печать официальной анафемы, имеет немалое распространение - и не в последнюю очередь в молодежной среде. Достаточно указать на повальное увлечение казачеством в юго-восточных областях (да и в центральных городах) России.
Конечно же, в каждом случае следует доискиваться до конкретных источников этой ретроспективной эстетики. Исходя из интересующей нас темы нельзя не сказать об одном из таких очагов. Я имею ввиду гуманитарные (прежде всего исторические) факультеты ВУЗов, не обладающих высоким престижем. С такими институтами меньше связывают свои надежды те, кто серьезно настроен на успешную карьеру (для них более предпочтителен университет). Ценностные ориентации и научные интересы студентов здесь менее жестко увязаны с прагматическими целями. Подчас это приводит к ситуации, когда предмет научного интереса "завораживает" студента настолько, что начинает формировать его социальные и политические установки.
В начале 1990 г. почти одновременно студентами Историко- архивного института были созданы Товарищество социалистов-народников (эсеры), и молодежный Капитул Православно-Монархического Ордена-Союза. Ангажирующему воздействию прошлого на исторически эрудированных молодых людей мы обязаны также появлением в российском политическом спектре кадетов и анархистов.
В марте 1987 г. группа студентов исторического факультета Московского педагогического института им.Ленина объявила о создании историко-политического клуба "Община". Члены клуба не скрывали своей приверженности учению анархизма, знакомство с которым началось на спецсеминаре, посвященном деятельности Бакунина. Потребность в нон-конформистском самовыражении сыграла здесь определенную роль: опальное учение Бакунина трактовало социалистическую идею иначе, чем официальный общеобязательный марксизм. Группа неформального общения сплачивалась в процессе интенсивного усвоения анархических идей, послуживших незаурядный фактором социализации.
"Община" проявила себя как одна из самых активных и сплоченных политических групп в 1987-89 гг. Под ее влиянием анархисты появляются во многих городах России и Украины. В мае 1989 г. "Община" и другие анархистские группы объединяются в Конфедерацию анархо-синдикалистов, отделения которой до сего дня существуют в Москве, Ленинграде, Иркутске, Харькове, Хабаровске и др. городах.[7]
В настоящее время анархизм - самое молодое из существующих политических течений (если в основных партиях 8-10% активистов в возрасте до 30 лет, то в КАС - около 80%). Успех анархизма у молодежи объясняется его антииерархической заостренностью и утопическим содержанием конечных целей. Именно эти аспекты позволили ему создать в российском обществе свою уникальную нишу неконформной самореализации, которая оказалась устойчивее и долговечней частично пересекающейся с ней ниши демократического радикализма. В отличие от последнего, анархо-синдикализм не получил признания в широких слоях населения и, следовательно, не стал питательным бульоном для разбухания нового конформизма. Если оппозиционность демократов с ухудшением положения КПСС становится все призрачнее, то у анархистов всегда остается не раз уже использованный шанс перейти в оппозицию к самим демократам. Отрицание ценности государственной власти вытолкнуло анархистов на обочину политических процессов, основным содержанием которых сегодня является борьба за эту власть. Но тем самым они оказались последовательнее демократов в логике антиавторитаризма, вынуждающей их функционировать на грани политики и субкультуры - в процессе уже не столько политического, сколько эстетического самовыражения. Не случайно именно анархизм оказался наиболее приемлемой идеологией для выходцев из антиавторитарных субкультур: осенью 1990 г. возникло и проявляло заметную активность Анархо-радикальное объединение молодежи - "объединение московских политизированных хиппи и панков" [6].
Говоря о молодежных политических организациях, нельзя не сказать о черте, которая роднит их с большинством политических формирований России; ориентируясь на ту или иную идеологию или символику, они имеют слабую связь с интересами конкретных групп. И наоборот: носители групповых интересов не нуждаются в посредничестве политических структур, предпочитая непосредственные формы саморепрезентации (главным образом, забастовки). Сознавая это противоречие, некоторые политики стремятся преодолеть его "волюнтаристским" путем, создавая крестьянскую, рабочую, предпринимательскую и т.н. партии, нежизнеспособность которых очень скоро изобличает искусственность подобных установок.
Нечто аналогичное происходит и в молодежных движениях. Так, в апреле 1990 г. образован Московский комитет за создание партии молодежной солидарности "Эхо", - организация, "выступающая за защиту интересов и нрав молодежи силами самой молодежи"². Наиболее примечательные акции "Эха" в 1990 г. (голодовка 11-12 мая и пикет 4 июня на Красной площади - совместно с Московским студенческим клубом) были посвящены не столько защите конкретных интересов, сколько символическому выражению солидарности с китайскими студентами. В листовке, оповещающей о пикете, "Эхо" в раздраженных, почти агрессивных тонах призывает пассивное студенчество принять в нем участие.²
Между тем, реальные акции студенческого протеста проходят стихийно - помимо воли, а подчас и без всякого участия политических групп. Весной и осенью 1988 и в 89 году почти 90 % российских ВУЗов были охвачены движением за реорганизацию военного обучения. Фактически, инициаторами протеста были студенты, уже прошедшие службу в армии и не вынесшие абсурда ее возобновления на военных кафедрах институтов. Политические активисты в лучшем случае могли подключиться к стихийному всплеску протеста и придать ему более организованный характер, - как это сделали анархисты в МГПИ.
Сейчас (летом 1991г.) идет подготовка к акциям протеста против возможного возвращения к практике призыва на военную службу студентов дневных отделений (таков законопроект Мин. Обороны СССР). В Москве группой активистов создан Забастовочный комитет. Однако, но признанию одного из его членов, принятие закона ударит по интересам студентов настолько сильно, что в содействии комитета не будет нужды. В конечном счете, в условиях сплошной либерализации спонтанная реакция ущемленных групп населения становится все более обыденным делом.
Автор выражает благодарность В. Ломову за консультации и помощь в подборе материалов.

1. Федерация социалистических общественных клубов, существовавшая в 1987-88 гг.
2. Документы и издания, цитируемые и статье, хранятся в архиве М-БИО - Института гуманитарно-политических исследований.
3. В статье использованы неопубликованные данные социологического опроса, проведенного Институтом гуманитарно-политических исследований среди активистов некоторых партий.

Уважаемые читатели! Мы просим вас найти пару минут и оставить ваш отзыв о прочитанном материале или о веб-проекте в целом на специальной страничке в ЖЖ. Там же вы сможете поучаствовать в дискуссии с другими посетителями. Мы будем очень благодарны за вашу помощь в развитии портала!