Петр Бутов

Перейти в раздел "Диссидентство" >>>

 

Воспоминания об одесских диссидентах

 

Часть 1.
Дом на улице Дубовой

 

1

Это случилось около 8 часов утра 8 августа 1974 года в городе Одесса. Я жил в то лето в доме моего друга Вячеслава Игрунова, которого все называли Вячек. Кто-то стал сильно стучать во все двери дома. До 4 часов утра я читал Хронику текущих событий или, как мы называли этот самиздатовский журнал, просто Хронику, еще не выспался к этому времени и эта помеха меня, конечно, рассердила.

См. также рассказ Петра Бутова
"О Вячеславе Игрунове"

Хроника был не просто журнал, это был самиздатский журнал. Хроника описывала политические преследования в СССР и информировала о положении политических заключённых.

Редакция Хроники была в Москве и работала в подполье, что просто означало, что те люди, которые делали Хронику, не объявляли об этом, не писали, как обычно, кто принадлежит к редакционной коллегии. Журнал печатался на пишущей машинке. Страницы были скреплены просто скрепкой. На первой странице вверху стояло «Борьба за права человека в Советском Союзе продолжается». В середине листа стояло « Хроника текущих событий № ...» и дата, внизу «Москва, Самиздат» (Я описал обложку Хроники по памяти. Это описание не вполне точное и, кроме того, в разные времена на первой странице текст был не один и тот же, но я оставлю это описание, написанное по памяти, без изменения) Первая Хроника была издана осенью 1968 года и была толщиной в 5 машинописных листов. От издания к изданию Хроника становилась всё толще. Существование Хроники сильно беспокоило

КГБ и он пытался найти людей, которые издают Хронику.

Я интересовался давно судьбами людей с политическим мышлением. Поэтому я читал Хронику с большим интересом. Кроме того, было интересно сравнить «тогда» и «сейчас», Архипелаг Гулаг и Хронику.

 

Но теперь некто стучал в дверь и очевидно было, что это были не друзья Вячека. Я чувствовал, что это сама история стучит в двери дома. Я открыл. История имела вид двух мужчин. Один из них спросил меня:

- Вы Игрунов?

- Нет, - сердито ответил я.

Это длилось несколько секунд и мое сердце бешено стучало. Если бы эти люди вошли в дом, чему я бы не смог воспрепятствовать, даже если бы и хотел, они тотчас бы увидели две толстые папки с отпечатанными экземплярами Хроники. Я не имел ни малейшего сомнения, что это были работники КГБ. Найти полный комплект Хроники была мечта каждого работника КГБ из V отдела. Но эти двое были лишены чутья и ничего не почувствовали. Вдруг открылась другая дверь дома. В ней появился Вячек.

- Вы Игрунов?- обратились эти двое к нему.

- Да, - ответил он. И двое мужчин пошли к нему.

Я вернулся в свою комнату как бы не проявляя интереса к не имеющим ко мне отношения делам. Через несколько минут ко мне вошла Света, жена Вячека.

- Они сказали, что они из Военкомата и увезли Вячека на Волге.

- Хорошо,- сказал я - дай мне сумки.

Лихорадочно обыскали мы весь дом в поисках самиздата и уложили все материалы в два толстых портфеля. Впрочем, одну книгу, кажется копию книги Авторханова «Технология власти», которая лежала сверху на шкафу, мы пропустили.

Я надеялся, что вокруг дома нет наблюдателей и вышел со двора. На троллейбусе поехал я в центр города. Я крутился там около двух часов. Я встретил нескольких моих знакомых, поговорил с ними. Прогуливаясь, я имел возможность менять направление и оглядеться. У меня создалось впечатление, что за мной никто не наблюдает. Нужно было решить, куда я могу нести самиздат. Друзей и знакомых у меня было много. Тем не менее, я решил отнести самиздат к моей будущей жене. Она была дома. Я коротко рассказал ей, что произошло и тотчас поехал назад к дому Вячека.

Утренняя встреча с сотрудниками КГБ не была для меня неожиданной. Я знал, что Вячек был диссидентом. Я читал полученные от него самиздатовские книги, я знал так же, что Вячек имеет контакт с диссидентами в Москве. Вячек был активен, его знали многие люди и, в том числе некоторые мои знакомые, с которыми я учился прежде в университете. Студенты естественно-научных факультетов и особенно физических были часто очень критичны к проводимой политике. Это терпели. Как будущие исследователи мы должны были быть более или менее свободными в своих мыслях. Политический либерализм у нас, на физическом факультете, был заметен. Конечно, границы существовали, и мы несколько раз на них наталкивались. Но, тем не менее, я не могу сказать, что мы автоматически должны были пересказывать содержание газет, а свое мнение не могли безнаказанно высказать.

 

2

В половине 11 утра я был снова дома у Вячека. В доме никого не было. Я еще не завтракал и решил попить чай на веранде. В это время во двор вошел Олег Курса, мой друг по университету. Я коротко рассказал ему, что произошло. Олег пришел с большой сумкой, в которой были свежеизготовленные копии тамиздатовских книг. Он зашел в дом, чтобы переложить книги в меньшую сумку и снова исчезнуть. Вода в чайнике еще не успела закипеть, как во двор дома зашли те же двое, которые уже были здесь утром. Хладнокровно стал я заваривать чай, как будто не понимал, что происходит.

- Вы - Гончаров?- спросил меня один из них.

- Кто вы такие, что мне вопросы задаете? Покажите свое удостоверения.

Не отвечая мне, они стали заглядывать в окна дома и быстро обнаружили Олега, который еще не закончил перекладывать книги. Не стучась, по-хозяйски, они вошли в дом и вскоре вышли уже втроём, Олег нес свою сумку с самиздатом. Я же продолжал пить чай. Вскоре пришла Света с ребенком. Я рассказал, что произошло с Олегом. В дальнейшем Света часто вспоминала чаепитие 8 августа. Теперь же она рассказала, что вскоре после того как я утром покинул их дом с книгами, два человека вернулись назад и без ордера на обыск осмотрели дом. К сожалению, при этом они нашли книгу на шкафу (все-таки профи) и наконец представились. Один из них был капитан Алексеев.

Во второй половине дня пришло еще несколько знакомых и все остались ждать результата. Дом Вячека был местом, куда приходило большое количество людей. Многих из них я не знал и потом не встречал. Погода, между прочим, была прекрасная, и все сидели в тени деревьев. Света была в шоке, но должна была несколько раз рассказывать о том, что произошло, вновь прибывшим. Мне тоже пришлось рассказывать. Но конечно, и я и Света не рассказывали о некоторых деталях, например о том, что я успел вынести литературу, а Света о том, где она действительно была утром.

 

3

Чудо произошло. Между половиной шестого и шестью пришел Вячек. Сотрудники КГБ, которые утром его увезли, теперь и привезли его домой.

Его возвращение мы восприняли как некоторую победу и соответственно приветствовали его. Те, кто хорошо знали Вячека, могли вполне ожидать, что его уже сегодня и арестуют. Но и КГБ имело проблемы. Как мне однажды сказал один сотрудник КГБ, только у Шерлока Холмса все легко и просто получалось. Мы обнимали его по очереди и потом снова обнимали, хлопали по плечам.

Конечно, мы знали, что это не конец, а только начало. И все-таки были мы рады. Ведь это мог быть и арест. Если бы мы замешкались и не успели вынести литературу и Алексеев бы нашел её, особенно Хроники, это было бы уже достаточно для обвинения. Возможно, его бы в тот день и не арестовали, арестовали бы позднее. КГБ обычно не спешило с арестом. У меня на квартире, например, произошел обыск 30 июня 1981, а арестовали 10 февраля 1982. У меня сложилось вообще представление, что арестовать просто чтобы арестовать - такой цели КГБ не ставило. Возможность «поговорить» с людьми «на законном основании» представляло для них больший интерес и укрепляло их положение. Но это тема для отдельного исследования. Арестовывали же наиболее упрямых и несговорчивых, тех, кто не шел на компромиссы, не давал показаний против других, занимал четкую политическую позицию, как Вячек.

Вскоре пришел и Олег. Его не привезли на машине. Он должен был добираться сам. Его положение не было таким сложным, как положение Вячека. От него требовалось лишь объяснить, откуда он получил литературу. Олег и объяснил, что книги он купил на базаре в Симферополе, у незнакомого человека, содержание книг ему не известно, он их ещё не читал, а найденные фотопленки с микрофильмами книг он вообще получил в подарок и понятия не имеет, что там. Просто, неправдоподобно, но не вызывает никаких новых вопросов.

В действительности же Олег взял книги у «техника», который жил в Крыму. Эти книги были сделаны по заказу Вячека. Техник работал на метеорологической станции.

Я вообще мало знал о системе Вячека, практически ничего, и уж никак не был с ней связан. Кто такой «техник» я также не знал до этого дня. Однако Вячеку пришла мысль, предупредить его о случившемся на всякий случай. Конечно, могло быть и так, что КГБ уже успел поговорить с техником или уже знал его и наблюдал за ним. Риск некоторый был, но важнее все же было его предупредить. Вячек обратился ко мне, и я не колеблясь, согласился. Тут я узнал, что «техник» мне хорошо знаком, я с ним так же учился в университете.

Все было просто и «чем случайней, тем вернее». Случай нам действительно помог. Как раз в этот день к Вячеку пришла незнакомая ему пара просто снять квартиру. Они приехали из Новосибирска и хотели провести отпуск в Одессе. Привел их знакомый Вячека, Фима Ярошевский, который так же не имел непосредственного отношения к библиотеке. Они пришли, ничего не ведая, и сразу попали в центр событий и согласились мне помочь.

Вшестером покинули мы дом Вячека и пошли к остановке троллейбуса. Ефим и его жена сели в троллейбус в одном направлении, а мы, четверо, поехали в противоположном.

Вскоре мы вышли из троллейбуса и пересели в такси. Это был «Запорожец», машина, в которую может сесть только 3 пассажира. Я заколебался. Водитель сказал:

- Садитесь,- и мы сели. Это была, собственно его проблема, но его поведение показалось мне подозрительным.

Я сказал:

- К автовокзалу,- и мы поехали. Когда мы выехали на пустую, темную улицу, ведущую к автовокзалу, я заметил, так как я все время смотрел назад, выехавшую вслед за нами на большой скорости машину. Потому, когда мы подъезжали к автовокзалу, я сказал водителю:

- Нам нужно чуть дальше, к остановке 15 трамвая, - и водитель поехал дальше.

Преследовавшая нас машина возле автовокзала потеряла нас из виду. Мы еще видели, как она сделала круг вокруг автовокзала, в машине поняли, что они сделали ошибку. Но они ехали на большой скорости, а наш водитель не спешил. Им удалось еще нас заметить и наши преследователи, обогнув автовокзал, свернули на улицу Фрунзе, по которой ехали мы. Возле линии 15 трамвая мы вышли и из-за угла ещё видели, как белая «волга» подъехала к «нашему» «Запорожцу». У нас отпали всякие сомнения.

Я был на удивление хладнокровен. Собственно нам ничего и не угрожало. Но теперь я должен был подумать о том, как мне незаметно выбраться из города. Сначала нам нужно было проводить наших новых знакомых к Ефиму. Они то город совсем не знали. Сам Ефим в это время уже был давно дома. Мы же добрались туда около половины первого.

Ефим был старый знакомый Вячека и, конечно, его вызвали позднее в КГБ. Среди других вопросов ему был задан и вопрос о том, кто к нему в ту августовскую ночь пришел в квартиру. Значит, и за его домом этой ночью было наблюдение.

Наш примитивный и хорошо известный метод принес успех - нам удалось уйти без «хвоста».

Но здесь больше сыграло роль то, что мы не были преступниками и наоборот, мы считали действия властей противозаконными. Это был, конечно, неравный спор. Наши аргументы, по крайне мере, внешне, никто не хотел принимать во внимание.

Многим было ясно, что система пережила сама себя. Открыто, однако, мало кто пытался высказаться. В то же время в определенных кругах «диссиденты» легко находили поддержку.

После того, как мы проводили новосибирцев, я проводил мою будущую жену до её квартиры и конечно, там и остался. Мы так и не заснули. Рано утром, около пяти часов, я вышел из дома и на трамвае добрался до окраины города. На автовокзал или на вокзал, я конечно не пошёл. На окраине города я сел на пригородный автобус и выехал из Одессы. Я вышел в одном приморском поселке с намерением доехать сначала до Николаева, а потом уже сесть в автобус дальнего следования. Поэтому я попытался остановить частную машину. Буквально через десять минут я уже сидел в «волге». Вообще-то считалось, что сотрудники КГБ ездят в «волгах» и это был плохой признак. С другой стороны, машина имела львовский номер. Но, в конце концов, почему я не могу поехать в Крым к своему соученику по университету? В целом по отношению к Вячеку КГБ вело себя неуверенно и было не похоже, что они проводят большую акцию. Вячек мне ничего толком не успел рассказать о содержании «беседы» в КГБ. Если бы Олег так неудачно не пришел к Вячеку утром, я мог бы вообще не ехать к «технику».

Я пишу всё время «техник», но его зовут Валерий Резак. Это хорошо известный факт. Но мы его так тогда между собой называли - «техник». Так же как «Архипелаг ГУЛаг» Вячек называл «Острова в океане».

В общем, сначала я хотел ехать до Николаева. Но на всякий случай спросил, не едет ли водитель «волги» дальше, в Херсон. Да, он едет. А куда собственно он едет? В Симферополь? Так и я еду в Симферополь. Отлично. Мы едем в Симферополь вместе.

Целый день мы были в пути. Водитель хотел провести отпуск в Крыму. Я рассказал, что я еду к друзьям.

Вечером мы приехали в Симферополь, и я почти тотчас же нашел попутную машину, на которой прямо приехал в Золотое поле. Я быстро нашел метеорологическую станцию и дом моих друзей. Коротко я обрисовал ситуацию и, главное, я рассказал, какие показания дал Олег в КГБ по поводу найденных книг и пленок. Это заняло мало времени. Мы провели хороший вечер в этом горном поселке.

Говорили о том и об этом. Я провел там и следующий день и только вечером поехал обратно.

Моя поездка была, в конце концов, ненужной. Валера должен был бы после моего предупреждения очистить свой дом от самиздата. А он это, по-видимому не сделал. Правда, он мне отдал на хранение пленки нескольких книг. Но, наверное, это было не все. У него не было никакого доверенного человека, у которого он быстро мог бы спрятать самиздат. Он был никаким конспиратором.

В Одессу я приехал на следующее утро и сразу пошел к моей будущей жене, но её не было дома. Я сразу догадался, что она у Вячека и поехал к нему. Так и было.

Я рассказал Вячеку о поездке и он был доволен по крайней мере из-за того, что Валеру эта история пока не коснулась.

 

4

Вячек рассказал мне многое, что мне было необходимо знать в случае его ареста, но тоже еще не все. То, что произошло со мной в последние дни, было случайностью, но к этой случайности я был готов. Мой интерес к самиздатовской литературе и к нашей истории не был случайностью. Мы были поколением, у которого историю просто украли. Мы хотели получить ее назад. Это было не просто. Официально история страны была сведена к истории КПСС в ее собственном изложении. Знание новейшей истории было не желательно и поэтому запрещено. Знания его истории, которые нам давали в университете, было нечто иное, чем правда. В этом знании нельзя было сомневаться и оно было истиной в последней инстанцию Никакой критики.

Искусственность этой политической ситуации понимали все. Однако многие говорили: так надо и не спрашивали почему. А я не мог согласиться с тем, что «так надо», если мне не предоставили доказательств.

Пропаганда имеет такой статус, что ты ее принимаешь целиком или целиком отвергаешь. Я, конечно, считал, что так, как я, думает большинство и это большинство является в душе диссидентами. Но это, кажется, Анна Ахматова, не устану повторять, одесситка, сказала, что быть поэтом в душе еще не значит быть поэтом. Но этот опыт я приобрел уже позже.

Но уже когда я стал читать Хронику, я понял, что диссидентов, по, крайней мере, арестованных по политическим мотивам, крайне мало. В кругу моих друзей и знакомых мы обсуждали часто проблемы власти. Было ясно, что наше поколение скоро начнет занимать руководящие посты. Оставалась проблема - современное общество, как мы его себе представляли, и правление коммунистов было несовместимо. Хотя как раз меня, правду сказать, такие проблемы мало занимали.

Я не ставил себе политических целей. Я хотел лишь защитить мое право, читать книги, которые я считал интересными или, как обычно говорят, я был за свободу распространения информации. Я формулировал себе это так, что я не делаю политики и субъективно стою вне политической борьбы. Я достаточно много прочитал из истории революций в разные времена, что бы быть скептичным по отношению к революционной деятельности. Я хочу сказать, что я из всех сил старался отделиться от реальности и «реальной» политики. Меня сильно раздражало как раз то, что диссидентов коммунистическая пропаганда называла отщепенцами, союзниками предателей родины и так далее. Я считал, что мы все сидим в одной лодке, как оно и было и есть.

Конечно, я помогал и раньше «противникам режима», то есть арестованным по политическим мотивам, когда мог.

Круг моих знакомых уже давно притягивал внимание КГБ. Например, Олег.

Его подруга была как студентка на практике в Киеве. Олег же жил в Одессе в студенческом общежитии, где он однажды утром был разбужен сотрудниками КГБ и на улицу Бебеля 43, в управление КГБ, доставлен. Он должен был там объяснить, что за террористический акт он подготавливает. Он долгое время не мог вообще понять, о чем идет речь. В конце концов, ему было показано письмо его подруги, в котором стояло, что она уже достала «динамит» и скоро ему его перешлет. «Динамитом» она назвала очень любимые Олегом сигареты марки «Киев». Его рассказ превратился в шоу. Все его охотно слушали много раз. И мы хорошо веселились за счет КГБ. Хотя конечно, мы понимали, плакать надо.

С другой стороны нам удавалось так же узнать и планах КГБ и их интересах.

К Вячеку приходила изредка информация о том, что КГБ им интересуется. Многие люди в наше время отказывались сотрудничать с КГБ или уж, по крайней мере, вели двойную игру. Большинство людей из нашего круга не могло воспринимать деятельность политического отделения КГБ всерьез.

 

После этого мы несколько раз беседовали с Вячеком и обсуждали сложившуюся ситуацию. Вячек интересовался феноменом власти. В мире не было ничего, что так бы притягивало его интерес. Я же интересовался всегда жизнью людей, обладающих властью, но себя считал скорее независимым человеком, поэтом (несмотря на то, что по образованию я был физиком-теоретиком). Мы беседовали и о практических вопросах, в частности, о том, как лучше держаться на следствии после ареста, какую позицию выбрать во время допросов и многое другое. С этого времени собственно я и начал готовиться к аресту.

 

5

Каждый, кто имел дело с самиздатом, и занимался этим серьезно, должен был рассчитывать на то, что рано или поздно с ним захотят познакомиться сотрудники КГБ и что он может быть арестован. Вячек был к этому готов. Его арест был лишь делом времени, потому что он не собирался отступать и таки не отступил.

К тому времени КГБ было известно, что Вячек имел большое количество самиздатовской литературы и искал библиотеку. Им было известно, что он владеет и Хроникой. Восьмого августа они сильно рассчитывали найти у него именно Хронику и вот почему.

Приблизительно за месяц до этого сотрудники КГБ нашли слабое место среди знакомых Вячека. Один из его знакомых, сын довольно высокопоставленного чиновника, был определен как знакомый Вячека. С ним «поговорили» и он рассказал то, что ему было известно. Следующим на очереди был доцент Одесского университета Алексеев-Попов, его просто остановили на улице сотрудники КГБ и сказали, что им известно, что у него есть книга А. Солженицына «Архипелаг Гулаг». Это заявление его обезоружило. Он принадлежал к другому поколению. Весь груз советской истории лежал на плечах этих людей - ведь он родился в 1912 году. Для него взять в руки «Архипелаг Гулаг» было совсем другое дело, чем для нас. Он жил многие годы, десятилетия, в мире, в котором КГБ, как его не называй, было всемогущей организацией, в мире, в котором невиновных не арестовывают.

Он сделал ошибку. Он признался, что книга у него есть. Но на этой ошибке мы учились. Его ошибка заключалась в том, что он был уверен, что если ему говорят, что книга у него есть, то они об это и знают. Многие были уверены во всезнании сотрудников КГБ. Это подвело многих, которые были опрошены сотрудниками КГБ в связи с делом № 24.

Кроме того, многие не могли соврать в такой ситуации. Хотя соврать и сказать, что книги у него нет, он имел полное право (моя точка зрения). Во-первых, он не был обязан отвечать на этот вопрос. Но не ответить на вопрос уже было полпреступления. Во-вторых, что более важно, он действительно не имел этой книги в том смысле, который вкладывали сотрудники КГБ в их вопрос. Ведь они спрашивали о книге, «антисоветского содержания, автор которой клеветал на советскую власть». Но ведь Алексеев-Попов взял в руки книгу, в которой по его представлениям, были как раз описанны события, как они действительно происходили.

Итак, после того как сотрудники КГБ ему на улице сказали: «Мы знаем, что у вас копия книги «Архипелаг Гулаг». Вы должны передать её нам», - он тут же признался, что такая копия у него есть и поехал с ними в машине на дачу, где и лежала книга. Конечно, он был допрошен в КГБ и сообщил, что книгу ему дал молодой историк, Глеб Павловский. На основании этих показаний сотрудники КГБ провели допрос Глеба. Его положение было хуже, чем положение Алексеева-Попова.

Получить книгу и читать её не было само по себе преступлением. Но по показаниям Алексеева-Попова Глеб ему передал книгу, то есть занимался распространением «антисоветской литературы». К этому нужно тоже быть готовым. Однако у Глеба мгновенно возник вопрос - откуда они знают, что книга была им передана Алесееву-Попову? Сидя в кабинете КГБ и будучи ошеломлен осведомленностью сотрудников КГБ, трудно думать логично. Он решил, что именно Вячек дал информацию в КГБ.

Легких времен не бывает. Но в наше время нам пришлось взять на себя ответственность за свое будущее. Мы не переоценивали свои силы, но мы старались делать посильное. Так к этому и нужно относиться.

Но Глеб не имел еще своего собственного опыта в обращении с сотрудниками КГБ. И опыт, который имел Вячек в 1974 году, также был приобретен не дешевой ценой, как он сам об этом пишет в своих воспоминаниях о чешской весне 1968 года, временах оккупации Чехословакии. И я хочу еще похвалить наши времена - они были не слишком жестокие. Мы могли не только делать ошибки, время давало нам возможность их исправить.

Глеба расспрашивали о том, не видел ли он у Вячека Хронику, не читал ли он её, не брал ли он на дом.

КГБ боролось в то время особенно активно против редакции Хроники, пыталось выяснить, кто именно сотрудничал с редакцией, доставлял информацию о политических преследованиях. Незадолго перед этим Хронике был нанесен сильный удар. Некоторые члены редакции были арестованы. В связи с этим было допрошено большое количество людей. Даже ходили слухи, что вся история с издательством Хроники была затеей КГБ, чтобы выявить оппозиционно-настроенных людей. Те, кто пережил сталинские репрессии, кто был в лагерях, готовы были поверить во всё, но так же и создать, безо всякого злого умысла, слухи (об этом пишет ещё А. Солженицын, но и я сам встретился с подобным проявлением последствий изоляции и лишения свободы). Хроника долго не выходила, но все же через год, несмотря на репрессии, снова стали выходить номера этого машинописного журнала. Некоторое читатели самиздата проявили полное благоразумие и отказывались в это время читать Хронику и просто брать её в руки. Такие это были времена. Один мой друг признался мне в 1988, что в те времена, перед тем, как он начинал читать самиздатовскую литературу, он надевал перчатки, чтобы не оставлять отпечатки на книгах. А все-таки читал.

Возможно, что сильнейшим мотивом вести библиотеку самиздата в Одессе было для меня желание помочь другим преодолеть в себе страх перед властями, создать «зону» доверия вокруг меня.

Сотрудники КГБ создали у Глеба полное впечатление того, что им всё известно.

Это могло означать только одно: Вячек рассказал им всё. В этой ситуации Глеб сделал удивительный поступок. Его вызывали во вторник и в среду. В среду же он пришел к Вячеку и, ничего не сказав о допросах в КГБ, взял у него один из номеров Хроники и пошел домой. Дома он сжег этот номер - уничтожил доказательства. На следующий день, в четверг, он снова должен был пойти в КГБ. Там он рассказал всё, что он сделал [1]. Капитан Алексеев был теперь убежден, что Хроника у Вячека есть, но его убежденности не хватало, чтобы получить у прокурора ордер на проведение обыска. Это был довольно разумный поступок.

Не имея ордера на обыск, капитан Алексеев спланировал операцию 8 Августа со своим ближайшим сотрудником, видимо, на свой страх и риск. В присутствии Вячека они не могли проводить обыск. Они привезли Вячека в здание управления КГБ (а не в военкомат, как они сказали в начале) и, приблизительно, через 20 минут вернулись назад в его дом. В это время я и Света собрали почти весь самиздат в доме. И я ушел. Алексеев пришел во второй раз в это утро в дом. Он не имел ордера на обыск. Тем не менее, Света впустила его в дом, и он стал просматривать книжные шкафы. Книга, которую мы не нашли, лежала сверху на шкафу. Он, конечно, заглядывал всюду, заглянул и туда. Это была «Технология власти» Авторханова. Не совсем то, что он искал, но с этой книгой он мог уже идти к начальству и к прокурору и получить разрешение на наблюдение за домом. Поэтому, когда Олег пришел в дом, да ещё с большой сумкой, Алексеев тотчас об этом узнал.

Как я уже упомянул, утром Света ушла из дома и несколько часов отсутствовала. Она ходила предупредить Глеба о случившемся.

 

6

В августе Вячека, Олега и Глеба вызывали в КГБ несколько раз. Еще 8 августа Вячек занял четкую позицию, и когда ему сказали, что он передал Глебу литературу, он отказывался подтвердить это и требовал очной ставки с ним. Олег и вообще-то человек молчаливый, но не малообщительный, хорошо владеющий логикой, оказался твердым орешком. Он не любил, в отличие от меня или Вячека, высказывать свое мнение. Мы как-то понимали друг друга и без длинных разговоров. Он и в нормальной жизни долго думал, прежде чем ответить. Так что неожиданным вопросом его было трудно застать врасплох. Кроме того, он был хорошо подготовлен и много уже знал о способах ведения «бесед» в КГБ. Глеб же жил в книжном мире, как бы плохо замечая людей и реальность. Я бы сказал, что он был индивидуалистом, и даже крайним индивидуалистом. Я как раз тем летом с ним и познакомился, он любил приходить к Вячеку, но между 1974 и 1981 годом видел его всего несколько раз.

Я писал стихи, занимался физикой. Статьи из области истории и политики меня долгое время не интересовали. Но что сближает диссидентов, инакомыслящих, трудно объяснить. Эта близость чувствуется скорее, чем понимается. К этому времени Вячек долго уже вращался в кругу диссидентов и продумал также многое. Я с удовольствием воспринимал его мысли. Диссиденты не были организованны. Никто никому ничего, как правило, не обещал, мы, можно сказать, помогали друг другу, каждый в меру своих склонностей и интересов. Но у Вячека выработался уже определенный профессионализм.

Нам, в сущности, нечего было прятать от людей, наоборот, только через постоянное общение и открытость в отношениях могли мы существовать. Открытость была наша слабость, но и была наша сила. Наша общность основывалась на доверии.

Вячека и его знакомых продолжали вызывать в КГБ, которые, впрочем, ничего нового в КГБ, как видно, не рассказали. Некоторых из них я знал, но большинство нет.

Наконец, 3 сентября 1974 Олег, Глеб и Вячек были предупреждены прокуратурой на основании неопубликованного Указа от 25 декабря 1972. Это означало, что они теперь знают, что их «деятельность» является антисоветской и продолжение такой деятельности может привести в дальнейшем к аресту, что, конечно, означало и последующее осуждение. Глеб и Олег подписали это предупреждение, а Вячек не подписал. Собственно Глеб был предупрежден, потому что он «много лет хранил и распространял» антисоветскую и идейно вредную литературу, а Курса «изготовлял и хранил». Курса, между прочим, при подписании письменно отметил, что содержание книг ему не известно, поскольку он не имел времени их прочитать.

Вячека Игрунова предупредили, потому, что он «производил, хранил и распространял идейно-вредную литературу антисоветского содержания». Игрунов отказался подписывать предупреждение потому, что он не производил такую литературу. На следующий день Вячека вызвали снова в КГБ. С ним разговаривал человек, который отказался назвать свое имя. Он говорил повышенным тоном и иногда даже его голос поднимался до крика, он стучал по столу и угрожал, он утверждал, что они заставят Вячека отвечать на все вопросы. «Вы не Сахаров или Чалидзе, и не Солженицын. Мы найдем способ поставить вас на место. Знаете, что мы сделали с Солженицыным? Мы поставим и Сахарова на место. Вы это сами увидите» заявил он в конце. Речь его была, конечно, неприятна, однако выражала определенное бессилие. Он непременно хотел, чтобы Вячек подписал прокурорское предупреждение. Вячек выслушал всю эту речь и, по возможности, спокойно, объяснил, почему он не имеет права под этим предупреждением свою подпись поставить: во-первых, факты распространения и производства литературы, которые приведены в протоколе Предупреждения, не доказаны и никакого расследования не было проведено по этому поводу и, во-вторых, ему вообще не известно, что такое антисоветская или идеологически-вредная литература, и он считает, что он имеет право читать любые книги и распространять...

Его прервали:

.- Но если следователь Вам говорит, что Хроника текущих событий является антисоветской...

-Даже если следователь и называет какие-либо книги антисоветскими. Я считаю, что Хроника содержит объективную информацию и откуда можно вообще узнать, какая литература является нелегальной и запрещенной и какая нет.

- Но ведь Вам же говорят.

- Этого мало. Покажите мне официальный список запрещенной литературы и дайте точное определение антисоветской литературы.

На этом дискуссия закончилась. Вячек так и не подписал Протокол предупреждения. Даже с формальной точки зрения ему не были предъявлены никакие факты. Ему было только сказано, что он дал ту или другую книгу Павловскому. Очная ставка с Глебом, на которой настаивал Вячек, не состоялась. Этот пункт - очная ставка - играл для Вячека важную роль. Проблему очной ставки мы обсуждали несколько раз при анализе случаев, связанных с московским делом № 24, Вячек всегда говорил:

- Если кто-то против меня даст показания, я буду требовать очной ставки. В процессе очной ставки свидетель может изменить свои показания.

Для многих такое мнение казалось наивным. Многие считали, что сотрудники КГБ добьются своего, несмотря ни на что. Но в том то и была сила некоторых диссидентов, и Вячека в том числе, что они считали, что только личное противостояние граждан насилию может изменить внутриполитическую ситуацию в стране. Мы были уверены, что никто не является всесильным. Мы были уверены в том, что в личном противостоянии пропаганда уступает аргументам и логике. Даже сотрудники КГБ являются людьми. Да, мы знали, что КГБ имеет сильные средства, чтобы проводить свою линию. И в то же время, мы были уверены, что каждый чиновник в сфере своей ответственности ограничен в средствах. Абакумов мог не верить, что в тюрьму МВД, к нему в камеру, может войти прокурор. Но мы уже знали, какой-никакой прокурор контролирует и КГБ, и что КГБ не всесильно. Мы знали, что МВД стремится быть независимым от КГБ и что между КГБ и Обкомом партии так же сложившиеся отношения не являются простыми. Сложившееся соотношение сил было основано на взаимодействии, однако, и на противостоянии. Все беспокоились о том, чтобы равновесие не нарушилось. Но понимание этого пришло гораздо позже. В то время я только начинал практическое познание системы. И получалось так, что те, кто пытался через самиздат понять систему и сам рано или поздно становился объектом для нападения. Мы изучали самую новейшую историю, когда сотрудники КГБ пытались вступить в контакты с диссидентами и даже повлиять на дальнейшее развитие.

В те времена действия КГБ не были вполне уверенными. Угрожали сотрудники КГБ много, вспоминали о лихих тридцатых годах, но их возможности были заметно ограничены. Конечно, это могли узнать лишь те, кто сами оказывал сопротивление КГБ. Это сопротивление не обязательно было активным действием. Еще между 9 августа и 3 сентября Вячек и Света должны были уйти по делам и попросили мою жену посидеть с их маленькой дочкой, Юлей. Моя жена готовила как раз в летней кухне еду для ребенка, а я сидел в глубине помещения. Вдруг я вижу, что моя жена улыбается кому-то. Её улыбка становиться все шире и шире. В кухню вдруг заглядывает Алексеев. Увидев меня, он почему-то перестал улыбаться и даже попятился назад, поскольку я поднялся и пошел ему навстречу. Я не думаю, что моё лицо выглядело как раз дружественно. Таисия видела его первый раз в жизни. Алексеев обратился ко мне с просьбой, передать Вячеку, что он должен завтра явиться в КГБ. Мы стояли лицом к лицу, но между нами была пропасть.

- Нет, я не сделаю это.

- Почему? - деланно удивился он.

- Но я не работаю в КГБ. Передавать такие приглашения не входит в мои обязанности.

- Вы правы, но ведь вы можете это просто сделать. Прийти-то ему всё равно нужно.

- Но у Игрунова я так же не работаю и его проблемы меня не интересуют.

Моя жена так же отказалась передать его «просьбу». Так он и ушел не солоно хлебавши. Перед этим разговором я ещё не мог предсказать, что произойдёт в конце его. Что можно ожидать от КГБ мы не знали. Я вполне мог предположить, что мой отказ приведет к каким-то плохим последствиям для меня. Но никаких внешних последствий для меня этот разговор, естественно, не имел. Через общение с сотрудниками КГБ мы учились с ними общаться и искать формы общения. Согласись я передать просьбу Алексеева Вячеку, я бы ничего плохого не сделал. Все-таки это еще не было бы сотрудничеством. А так обратил на себя внимание. Но черт кроется в деталях, говорят немцы.

Мы были людьми, которые действовали не из личных побуждений и не защищали свои интересы. Наши родители принадлежали системе. Мой отец был коммунист, и мы часто с ним спорили. Он был очень мной недоволен. Но и он не мог мне объяснить его часть правды. Мне казалось, что он догматичен. Но когда мне было лет одиннадцать, я услышал его разговор с молодыми сотрудниками, которым он сказал, что можно вполне спокойно жить, если не заниматься политикой. Я его не стал ни о чем расспрашивать, но его фразу запомнил.

 

Часть 2.
Анна

 

1

На некоторое время дело Вячека затихло. Я встречался с ним изредка. Зимой, в феврале 1975 ему надоел покой. Он решил вернуться к активной деятельности. Возможно, он решил, что КГБ потеряло к нему острый интерес. Впрочем, осенью 1974 года прошли в Одессе закрытые партийные собрания. На них было сообщено, что в Одессе в последнее время были выявлены и обезврежены антисоветчики Рейза Палатник и Нина Строката, но что антисоветская деятельность не прекратилась и «лидером группы» стал Вячеслав Игрунов. (Отец Вячека; номенклатурный работник, присутствовал на одном из таких собраний и был, конечно, вне себя от этого сообщения.)

См. также рассказ Татьяны Рыбниковой О середине 70-х в Одессе

С другой стороны, в Одессе в это время появилось или, точнее сказать, проявилось, несколько диссидентов. После волны писем протеста в Москве и Ленинграде многие люди стали открытее выражать свое мнение. Информация о таких людях распространялась довольно быстро. В это время я познакомился с Леонидом Тымчуком, Анной Голумбиевской, Анной Михайленко, немного позже с Василием Барладяну. Гонарова я знал еще раньше, видел его в мастерской у Вячека. Так или иначе, эти люди проявили политическую активность и из-за непропорционально сильной реакции представителей государства их поступок приобретал уже политическое значение, поскольку они проявляли сильные личные качества и не уступали давлению. В этом и был смысл диссидентства. Инакомыслящих было много.

- Думайте, что хотите, - говорили сотрудники КГБ - только не высказывайте это вслух.

Был и другой вариант:

- Читайте, что вы хотите, но не давайте никому читать.

Инакомыслие, собственно, запретить невозможно. Тех, кто иначе мыслит, было много, мало было тех, кто иначе говорил.

 

2

История Анны Голумбиевской началась почти на моих глазах, и я мог проследить все события. Попозже мы часто встречались, поскольку она брала у меня книги, и я ей охотно их давал, поскольку знал, что у нее есть свой кружок. Анна была учительницей русского языка и литературы и ей удавалось притягивать к себе учеников. Она была женщиной непосредственной и эмоциональной. Она была старше нас, но всегда что-то пыталась выяснить, расспросить, собиралась писать диссертацию, сдала кандидатский экзамен по философии, развелась с мужем. В общем, она жаждала деятельности, любила русскую литературу 19 века, сохранила наивную веру в лучшее. К Вячеку она относилась с простодушным доверием и восхищалась им.

Мы открывали ей дверь в мир, с которым она уже давно эмоционально сжилась, мир революционеров, героев подполья 19 века, декабристов и народовольце. Выросла она на Молдаванке и поэтому владела прекрасным знанием жизни и при этом жила идеалами, которые были далеки от жизни. Она делала все с такой неподкупной непосредственностью, что ставила в тупик и сотрудников КГБ.

Её история началась с того, что на открытом уроке, она сделала неожиданное заявление. Урок был посвящен творчеству Гоголя. По плану она «прорабатывала» «Мертвые души». Вдруг Анна стала говорить об известном писателе, чью книгу сначала хотели представить к Ленинской премии, а затем неожиданно отказались печатать, самого его стали преследовать. Так она интерпретировала «Мертвые души» нашего времени.

Хотя она и не назвала имени писателя, но было ясно, что речь идет об Александре Солженицыне, поскольку именно в связи с ним говорили в те времена об «идеологической диверсии в советской литературе». Эта история произошла в апреле 1973. В это время я еще и не подозревал о ее существовании. Учительница, которая присутствовала на уроке, конечно, написала донос директору школы. Как видно будет дальше, после этого события у Анны возникли большие проблемы. Диссидентами становились не обязательно люди, которые глубоко думают, создают теории, пишут книги. Однако в своей среде, в своем окружении, они все становились выдающимися людьми. Мы, конечно, ждем от диссидентов необычных качеств. Но они не обязательно являются симпатичными людьми, людьми с которыми приятно общаться. Они, диссиденты, говорили, говорили вслух и иногда даже очень громко и говорили тогда, когда «ничего нельзя было сказать». Этим они дороги мне. И Анна сказала то, что нельзя было сказать, но что она не могла уже не сказать. У неё была потребность говорить то, что она думает. Она хотела чувствовать себя свободной. Дальше было вот что. Её не арестовали, как многие могли бы ожидать в то время. Может быть, и она сама ожидала ареста. В мае 1973 Анна получила предупреждение от партбюро школы, поскольку ее способ преподавания был «аполитичен» и ее перевели учительницей младших классов. Дело успокоилась, но не Анна. После высылки Солженицына из СССР она пришла в школу возбужденная и опять не промолчала и во весь голос, так что её нельзя было не услышать, в учительской, осудила этот политический шаг. Но её все еще не арестовали. Её даже из партии еще не исключили. 15 Марта 1974 года партбюро школы вынесло решение по её поводу, в котором её подвергли критике. Анна была, конечно, членом КПСС и даже собиралась писать диссертацию по марксистско-ленинской философии, сдала необходимые экзамены. В августе партбюро предупредило Анну, что у нее исчезло «классовое чувство». Отсутствие классового чувства стоило денег. В начале учебного года Анна получила лишь минимум часов.

Возникает, конечно вопрос, почему Анну так долго терпели?

В те времена существовало два «политических» закона. Первый за клевету на советскую власть (эквивалентный 190 ст. УК РСФСР) предусматривал до трех лет заключения, а второй за антисоветскую агитации и пропаганду (ст. 70 УК РСФСР), что уже было «особо опасным государственным преступлением», предусматривал меру наказания до 7 лет лишения свободы и до 5 лет ссылки. В смысле этого закона Анна не совершила преступления. Она говорила о Солженицыне на уроке, но не говорила о советской власти. Она осудила высылку Солженицына из СССР, но прямо не осуждала СССР.

В таких случаях, и случай Анны не исключение, партия начинала активно провоцировать на высказывание мнения, 27 ноября пришли 2 человека из районного бюро партии «поговорить» и потребовали от Анны, чтобы она письменно призналась в совершении «политических ошибок». Анна отказалась это сделать. Она поступила честно, но в ее честности и содержалась высшая мудрость - она не совершила самодоноса, доноса на саму себя. В лагере я познакомился с одним молодым человеком, который в аналогичных условиях написал «объяснение» для «комитета комсомола». На основании этого объяснения он получил 4 года (так, по крайней мере, он рассказывал).

2 декабря 1974 состоялось партийное собрания для рассмотрения «персонального дела» учительницы Голумбиевской. Было внесено два предложения. (1) исключить Голумбиевскую из партии и выгнать с работы и (2) собрание одобряет резолюцию партийного бюро от 15 марта. Случилось маловероятное. Первое предложение поддержали только те, кто эту резолюцию предложил. За вторую - все остальные. Если бы Анну выгнали из партии, это открывало путь для ее ареста. Как члена партии ее трудно было арестовать. Конечно, только этот событие не было решающим.

Партбюро, конечно решением от 13 декабря исключило ее из партии и обратилось в районо с предложением уволить ее с работы.

Приблизительно в это время я и познакомился с ней в доме у Вячека.

Только после его ареста она стала приходить ко мне домой. Собственно, в силу взятых мной на себя обязательств по управлению нелегальными книгами, я стал ей давать книги для чтения. Она их давала читать своим знакомым. За это уже можно было бы ее арестовать, только никому, кроме посвященных, это не было известно.

Дальше дело пошло по накатанным рельсам. Анна, конечно, потеряла работу. Ей просто не дали часы. Приказа об увольнении не было, но не было и работы, не было заработка.

См. рассказ В. Игрунова Об аресте и заключении

Районный комитет решением от 4 января 1975 года постановил направить ее на психиатрическую экспертизу. Анна была, конечно, напугана тем, что ее могут объявить психически больной, больной шизофренией. Но и у райкома партии не было сил отправить ее на экспертизу. Добровольно она, конечно, не пошла.

1 марта 1975 года был арестован Вячек, Вячеслав Игрунов, и история Анны на время как бы сама по себе улеглась.

Продолжение следует (части 3 и 4)>>>

 



[1] См. об этом эпизоде в рассказе Игрунова: "...«Хронику текущих событий», 5 номеров, после этого сжег Глеб Павловский. Из этой папки пять первых номеров «Хроники текущих событий» накануне или за два дня до этого я дал Глебу Павловскому. Он уже ходил, давал показания, но мне ничего не говорил. Ему зачем-то нужна была «Хроника». Я ему дал «Хронику», он мне написал статью о духе «Хроники», вызвавшую мою невероятную ярость, и в которой он обвинял диссидентствующую интеллигенцию в эгоизме: «Вот они заботятся о своих цацках, игрушках». Им нужна их «свобода слова». А они не борются, чтобы в трамваях не было давки, в больницах было хорошее обслуживание, чтобы цены были доступные для населения, так что это не наши люди. Гадкий дух «Хроники текущих событий». Потом он сжег этот текст, но я понимаю, что этот текст ему нужен был для морального самооправдания. Когда меня увезли в «военкомат», и я сказал, что это КГБ своей жене, она пошла в молочную кухню за смесью для детей и случайно встретила Глеба Павловского. Мы жили рядом, и молочная кухня была не так далеко от его дома, и они встретились случайно. Она ему сказала о визите КГБ. Это произвело потрясающее впечатление на Глеба, и он пришел ко мне. И рассказал, что на самом деле, на протяжении такого-то времени его допрашивали. У меня возникли какие-то подозрения, что это есть, меня расспрашивали про «Архипелаг Гулаг». Я предполагала, что речь шла об экземпляре, который я передал Глебу. Я пришел к Глебу, и мы договорились и том, как он будет себя вести и, к его чести, надо сказать, он вел себя так, как мы договорились..."
Из мемуарного интервью В. Игрунова. 31 января 2004г.


Уважаемые читатели! Мы просим вас найти пару минут и оставить ваш отзыв о прочитанном материале или о веб-проекте в целом на специальной страничке в ЖЖ. Там же вы сможете поучаствовать в дискуссии с другими посетителями. Мы будем очень благодарны за вашу помощь в развитии портала!

 

Редактор - Е.С.Шварц Администратор - Г.В.Игрунов. Сайт работает в профессиональной программе Web Works. Подробнее...
Все права принадлежат авторам материалов, если не указан другой правообладатель.