 |
 |
 | ||||||||||
|
Марк БарбакадзеЗаписки на Lap-Top<<< 1. Наш госэкономический институт 2. Ученые и ученые советы.2.2. О пользе желудочных заболеваний. 2.5. Женя Хруцкий, Зулейка и ее женихи 2.6. О пробах пера и упражнениях профессионального ума. 2.7. Как школьники помогли оценить докторскую диссертацию. 2.8. О рассеянных ученых и неудачных формулировках.
Я не люблю “чистых” политэкономов. В подавляющем большинстве это безнадёжные схоласты, закопавшиеся в Марксе и готовые на любой случай найти у него подтверждение в виде вырванной из контекста цитаты, которую, кстати, на следующий день могут использовать для доказательства диаметрально противоположного утверждения. Ученые творческие, не зашоренные и трезво мыслящие среди них мне почти не встречались. Хотя, порой, в своей области они бывают совершенными уникумами. Я был знаком с Иваном Андреевичем Гладковым, крупнейшим специалистом по истории народного хозяйства, возглавлявшим отдел в Институте экономики АН СССР, и по совместительству работавшим в ИМЭЛ (институте Маркса, Энгельса, Ленина, а, когда-то, ещё и Сталина). С его сыном Андреем мы учились в одной группе, жил он неподалёку от института и я частенько заглядывал к нему вместе готовиться к семинарам. У них была солидная экономическая библиотека, при весьма скудной художественной, что меня крайне удивило, доктор наук, все-таки. И, кроме того, для вечно голодного студента подхарчиться от профессорских хлебов было большой удачей (до сих пор помню, какие вкуснющие котлеты стряпала Андрюшкина мама Ирина Яковлевна). Так вот, как-то за обедом раздался звонок, Иван Андреевич снял трубку и начал с кем-то разговаривать по телефону. Из его ответов скоро стало понятно, что звонят с работы и просят подобрать цитату из Ленина для какого-то доклада или записки наверх. Спросили, видимо, сколько времени ему на это понадобится. Старик попросил подождать минутку, ещё раз переспросил название темы, чуть задумался и выпалил: ПСС Ленина, том такой то, номер страницы, такая то строка сверху. И повесил трубку. Если бы я сам не был этому свидетелем, ни за что бы, не поверил. Я знал, что он принимал участие в редактировании этого самого ПСС, и, конечно, хорошо знал тексты основных работ Кузьмича, но не до такой же степени! Андрей, когда я высказал удивление, сказал, что это обычное дело: зная его редкую память, без конца звонят то с работы, то из ЦК, то ещё откуда-то. 2.2. О пользе желудочных заболеваний.
В конце 60-х, начале 70-х годов в педагогическом институте города Дрогобыч работала зимняя математическая школа, организовал которую известный московский математик, заведующий кафедрой прикладной математики МИСИ профессор Симон Израилевич Зуховицкий. Нужно иметь в виду, что все вузовские работники во время зимних студенческих каникул (конец января - первая декада февраля) имели как бы неофициальный дополнительный отпуск. Однако, ездить куда-либо отдыхать считалось не вполне приличным, хотя все сплошь и рядом уезжали кто в горы, кто куда. Так вот именно в это время и работала школа в Драгобыче и, естественно, против такого вида повышения преподавательской квалификации начальство не возражало и спокойно выписывало командировки - не за свои же деньги ехать за тридевять земель на самую границу с Венгрией! Выбор места проведения занятий школы определялся рядом факторов: в это время здесь начиналась весна и после трескучих московских морозов увидеть распускающиеся деревья и погулять без плаща - большая радость; недалеко располагался прекрасный горнолыжный курорт; наконец, в часе езды находился красавец Львов и живописные Мукачево и Ужгород - жемчужины Западной Украины. Но главным достоинством была близость (15 минут автобусом) Трускавца - знаменитого курорта. Следует сказать, что Симон Израилевич страдал почками, и ему каждый год было необходимо проходить курс лечения на местных водах. Однажды в Драгобыч приехал Нобелевский лауреат Леонид Витальевич Канторович и, конечно, пришел на банкет, который состоялся в день открытия школы: обычная практика завершения конференций банкетом здесь не проходила - через пару дней все обычно разбредались, кто куда и оставалось лишь несколько не то энтузиастов, не то фанатиков, собиравшихся в аудиториях около досок и густо обсыпавших друг друга мелом в бесплодных попытках нахождения оптимума в социалистической экономике. Академику, естественно, слово было предоставлено первому, и он, встав, произнес тост: “Предлагаю выпить за Симона Израилевича, сумевшего превратить личный недуг в общественное благо!”. Краткое замешательство сменилось громом аплодисментов.
В ЦЭМИ АН СССР (Центральном экономико-математическом институте) заседания Ученых Советов по присуждению кандидатских и докторских степеней проходили по понедельникам в десять утра. Время было выбрано крайне неудачное: понедельник и так день тяжелый, а для цемитов (это самоназвание, весь мир для них делился на цемитов и антицемитов), среди которых многие, как бы поаккуратней выразиться, не то чтобы злоупотребляли, но не чурались зеленого змия, (разумеется, только по выходным…) это было вообще пыткой. И вот, однажды, идет очередная защита. Председатель Совета будущий академик Н.Я.Петраков, по обыкновению, просидев пяток минут, передал свои высокие функции заму и слинял на неопределенное время. Через некоторое время в зал заседания тяжелой походкой входит член совета Кирилл Андреевич Багриновский, или Кирюша, как его попросту все звали, и садится где-то с краешку. Соискатель только закончил доклад, и наступила пауза. Зам, ведущий Совет, то ли читал газету, то ли отгадывал кроссворд и углубленный в свои занятия не обратил внимания на внезапно возникшую тишину. Кирюша, меж тем, немного пришел в себя и увидел на столе несколько бутылок Боржоми. Тихонько встав, он наливает себе стакан, залпом выпивает и с чувством невыразимого отвращения произносит: “Боже мой! Какая гадость!”. Произносится это тихо, почти про себя, но в полной тишине. Зал взорвался от хохота, и защита едва не была сорвана, и уж, во всяком случае, скомкана, к великой, впрочем, радости соискателя. Вообще, тому, что в ЦЭМИ собралась сильно не чурающаяся зеленого змия публика, институт во многом обязан своему многолетнему директору академику Николаю Прокопьевичу Федоренко, или как его все за глаза звали - Феде. Ему уже далеко за 80 (его часто называли ровесником Октября), уже много лет он не возглавляет институт, но все старые цемиты сохранили к нему какую-то ностальгическую привязанность, хотя как ученого его не особенно ценили, а администратор он был весьма жесткий. Дисциплину в институте, не примитивную - вовремя приходить на работу, надевать галстук или что-то в этом роде, нет, исполнительскую: надо, значит надо, партия прикажет, комсомол ответит - есть, сам и с помощью Коли Махрова, ученого секретаря, серого кардинала, держал, и держал крепко. Кто этим требованиям отвечал, становились завлабами, завотделами, замдиректорами, академиками, без конца ездили за границу, кто нет - долго в институте не задерживался. Была традиция: кто соглашался стать секретарем институтского партбюро (а от этого все старались увильнуть: собрания, членские взносы, отчетность, накачки в райкоме за то, что сотрудники пачками покидают социалистическое отечество и едут на историческую родину, кому это надо?), получал вознаграждение - докторскую, длительную стажировку в Штатах или что-нибудь в таком роде. В этом отношении он был, вероятно, не лучше (или не хуже?) остальных директоров. Но более высокое положение и, соответственно, возможности, или широта натуры - было что-то в Феде от репинских запорожцев, позволяли или заставляли его пользоваться методами более тонкими и политкорректными, как теперь принято говорить, в отличие от большинства других, прущих напролом. Поэтому на ихней цемитской фабричке не было ни одной забастовочки. Я имею ввиду бунт на корабле - попытки создать оппозицию Феде. Мне известна лишь одна публичная попытка выказать ему афронт. После того как Черненке, самому гениальному из всех гениальных секретарей, вставили в доклад ругательные слова про ЦЭМИ, Стас Шаталин, страстный любитель футбола и хоккея, (он даже выступал на защите кандидатской у Анатолия Тарасова), на собрании в ответ на вопрос Федоренко, что, мол, делать, для улучшения работы, как бы пошутил: - Тренера надо менять! Все засмеялись и посчитали удачной, а кто и не очень, шуткой. А Стас вскоре ушел из института. Так вот академик пил, так пил. Трагически и рано ушедший из жизни Борис Михалевский, Боб как его все называли, после того как цемиты стали пачками защищаться и он перестал быть единственным кандидатом экономических наук из молодых, каковым был еще в Немчиновской лаборатории, когда его уважительно и с долей зависти звали кэн, рассказывал про свое новоселье. Он долго мотался по съемным квартирам, пока, наконец, с помощью ЦЭМИ и лично Федоренко не обзавелся квартирой на Юго-Западе. Без новоселья, ясно не обойтись, да не одного: и квартира не очень большая, и к тому времени абсолютный лабораторский демократизм в институте тихо улетучился, так что руководство и младший научный персонал нужно было разделять. Новоселий было три. Первое для своей лаборатории, эдак человек на двадцать, со средним возрастом сильно меньше тридцати. Второе - для замдиректоров и приравненных к ним партийных, профсоюзных и прочих боссов. Здесь публики поменьше, чуть больше десятка, и посолиднее, большинству под сорок, а то и больше. Наконец, завершающее: Федя с женой и Боб с Ленкой, как называл он свою благоверную. Марик, - спрашивает Борис, - как ты думаешь, когда было выпито больше всего? Правильно, в третий раз!
Что в Советском Союзе нет секса, было общеизвестно: об этом на две страны – СССР и США – объявили во время телемоста Познер и Донахью, и никто не возмутился и не возразил - мало ли чего у нас нет. Это у них, у империалистов и секс революшен и эври бади лав секс фридом. А мы и так обойдемся. Оставалось при этом не вполне ясно, откуда берутся дети, которые все-таки рождались, ну да у нас всегда хватало неясного. Народ, тем не менее, подсознательно и в тихую проблемой интересовался: по рукам ходили какие-то “Ветки персика” и “Камы сутры”, Лекции профессора Когана и другой сексуально-просветительский самиздат. А вот почитать Фрейда или хотя бы доморощенного Кона, было практически невозможно. Однако, с начала 80-х постепенно стала появляться научная и популярная литература на эту тему, и была, естественно, нарасхват. Как то раз, по дороге в ЦЭМИ на Ученый Совет, членом которого я состоял, у лотошника мне попалась книжонка под названием “Популярно о сексологи”. Я ее тут же купил, и, пролистав в метро, узнал много нового и интересного. Скажем, то чем мы занимаемся с женами и не только с ними, называется вовсе не так, как мы думали, а репродуктивным поведением. Существует, оказывается (какой ужас!) сношения в неадекватные отверстия. Наконец, введение полового члена во влагалище, называется (ни за что не догадаетесь!) - эмиссия. Вооруженный новыми знаниями, прихожу на Совет, опоздав немного. Вижу свободное место рядом с Витей Ивантером, специалистом по финансам, тогда молодым доктором, а ныне академиком РАН и директором института, и подсаживаюсь к нему. - Вить, а Вить! Ты не знаешь, случайно, что такое эмиссия? - Отстань. Хватит задавать дурацкие вопросы. - Ну а все-таки. - Ты же сам прекрасно знаешь, что это печатание новых денег, не мешай слушать защиту. - Вить, спорим на бутылку, что ты ошибаешься. Ивантер рассвирепел и повернулся ко мне: - Спорим. Я спокойно достаю свою Популярную сексологию, открываю на 44-ой странице и показываю. Ивантер, не веря своим глазам, выхватывает книжонку у меня из рук и летит к столу президиума, где скучали в одиночестве Коля Петраков, еще не советник Горбачева, и Женя Ясин, еще не главный идеолог экономических реформ. Мне кажется, Ивантер поспорил с каждым из них на бутылку, потому что сначала оба высоких ученых мужа от него отмахивались, а потом стали рассматривать книжку, сначала с удивлением, а затем с дружным хохотом. До защиты уже никому не было дела, книжка пошла по рядам и мне с большим трудом удалось снова завладеть ею. Бутылку мне Ивантер так и не отдал, но на банкете ни о чем, кроме сексологии не было речи, а под такую тему (чуть не написал закуску) не напиться было нельзя.
2.5. Женя Хруцкий, Зулейка и ее женихи.
Говоря о ЦЭМИ, не могу не вспомнить Евгения Афанасьевича Хруцкого. Женя - человек редкой биографии и не простой судьбы. Родился на Украине, в деревне, и в детстве испытал все ужасы коллективизации и сопровождающего ее голода и мора, особенно сильного именно в этой бывшей житнице страны. Был он крепок, очень высок, и когда началась война, четырнадцатилетним пацаном убежал на фронт, всю войну провел в разведке, закончив ее командиром разведроты, капитаном и полным кавалером советского Георгия - Ордена Слава, не считая, разумеется, других наград. После войны он закончил наш госэкономический институт, аспирантуру, защитил кандидатскую и работал в разных институтах, связанных с материально-техническим снабжением, пока Федоренко не переманил его в ЦЭМИ, сделав замдиректором. У Жени было две слабости, тесно связанные между собой: женщины и водка. Сначала он затуманенный от второй слабости в очередной раз женился, затем от нее же разводился, так что Федоренко устал после каждого очередного развода выбивать ему квартиру. Последним его прибежищем было крохотная комнатка в коммунальной квартире в доме напротив Нового Цирка. Вся она была завалена папками со старыми отчетами, рукописями и книгами. Женя, простоватый на вид и игравший в простачка, на самом деле был очень не прост: подбор книг выдавал круг интересов и эрудицию - здесь были Платон, Аристотель, Ницше, словом, книги, которые встретишь далеко не в каждой библиотеке. Как-то, в конце лета я зашел в ЦЭМИ по поводу организации практики наших студентов. Институт был пуст - отпускное время. В директорском кабинете скучал Хруцкий, которого Федоренко оставил замещать его на лето. Женя называл себя Федоренко с палкой - подписывая бумаги за директора, он перед титулом должен был ставить палку, означающую, что подпись ставит заместитель. Пока мы трепались с Женей о том, о сем, в кабинет вошли два Коли: Петраков и Махров с интересным предложением, от которого мы не смогли отказаться. И поехали в парк Сокольники, в ресторан Сирень, где у кого-то была знакомая официантка, так что бутылку можно было пронести с собой. Стоит ли говорить о том, что нам все равно не хватило, а деньги кончились? Но так как мы были в пяти минутах ходьбы от моего дома, то отправились туда - у меня запас спиртного был всегда. Жил я тогда на улице Короленко, известной всей Москве тем, что на ней находилась главная кожно-венерологическая больница, причем большинство ее пациентов было уверено, что Короленко был то ли врачом венерологом, то ли купцом, основавшим эту больницу, но уж никак не писателем. Мой дом находился позади больницы, и с высоты девятого этажа было прекрасно видно, особенно летом, как жили больные: играли в карты и домино, гоношили по рублику на троих, кадрились и даже… ну понятно, что еще. Словом, вели себя как самые обыкновенные люди. Дома моя жена Люда быстро накрыла стол, и мы продолжили. Главной закуской был аджапсандал - кавказское (я так и не знаю грузинское или азербайджанское: и те и другие приписывают это блюдо себе), кушанье из обжаренных баклажан, лука, помидоров, красного перца сладкого и горького, чеснока и зелени. Гости пробовали такое впервые и не могли нахвалиться. Нужно сказать, что Женя всегда, а особенно в подпитии, любил рассказывать истории из своего военного прошлого. Кажется, он даже писал книгу об этом, во всяком случае, мне он несколько раз читал отрывки, доставая рукописные листы из толстенной папки. Но на этот раз он, почему-то, избрал другую тему. Героями его рассказа была восточная красавица Зулейка, которую любили восточные же красавцы Ахмед и Махмуд, а та никак не могла остановить на ком-нибудь свой выбор. Подробности не помню, но как-то так получилось, что им обоим поотрубали головы. Несчастная Зулейка долго и безутешно рыдала над бездыханными телами, пока какая-то сердобольная старушка-колдунья не сказала ей, где найти живую и мертвую воду, что бы воскресить юношей. Быстренько сбегав туда, и принеся обе воды, наша красавица впопыхах и на радостях все перепутала и срастила голову Ахмеда с телом Махмуда и, соответственно, тело Ахмеда с головой его друга-соперника. Когда эта реанимационно-инплантационная горячка закончилась, и Зулейка увидела ее результаты, то она, естественно, пришла в ужас: что же теперь делать? Она и раньше не могла выбрать одного из друзей, а теперь и вовсе запуталась. То, что в моем прозаическом и плоском изложении заняло чуть более десяти строк, Женя с цветистыми восточными подробностями рассказывал едва ли не час. Я как хозяин сидел и безропотно слушал, Коля Махров уже начинал подремывать, а Коля Петраков меланхолично через каждые две-три минуты перебивал рассказчика и вопрошал: - Ну, ладно, Жень, скажи - кто ж кого е..т? Женя сбивался, путался, возвращался к началу, но ответа на сакраментальный вопрос мы так и не дождались. Проводив друзей до метро, я вернулся домой и попытался в своих книгах найти ответ, но тщетно. Про Зулейку писали многие поэты Востока, в том числе Гафиз (или Хафиз, не знаю что точнее), но это явно не наша Зулейка. У Гафиза и других, речь идет об известной библейской сладострастнице - жене Потифара, пытавшейся соблазнить Прекрасного Иосифа (Юсуфа в восточной транскрипции). То же самое и у Гете в “Западно-Восточном диване”, где в “Книге Зулейки” по существу дается вольный перевод все того же Гафиза. Так и осталось это загадкой, потому что, сколько я потом не спрашивал Женю, откуда он вычитал эту историю, он клялся, что слышит про какую-то Зулейку впервые. Сам он, что ли сочинил по пьянке? 2.6. О пробах пера и упражнениях профессионального ума.
В выпущенном в 1993-м году к тридцатилетию ЦЭМИ шуточном сборнике “Под листом Мебиуса” наряду с веселыми, забавными и курьезными историями есть и поразительные по своей искренности или наивности откровения. А. Нечаев, выпускник экономического факультета МГУ, по отделению экономической кибернетики, бывший аспирант и сотрудник ЦЭМИ, а затем Председатель Госплана и Министр экономики, например, в шутейной анкете экс-цемита на вопрос “После ЦЭМИ, что было для Вас наиболее интересным (занятие, местонахождение, …?)”, отвечает: - Интересным? Самое интересное в последнее время - участие в разработке и реализации программы реформ для России. Мы взялись за нее ради пробы пера и упражнения профессионального ума, но так увлеклись, что “перевернули” не только правительство, но и всю страну. Удивительное по откровенности и безответственности заявление. Без всякого пиетета отношусь я к так называемой команде младореформаторов или правительству завлабов. То, что они перевернули Россию - это чистая правда, как правда и то, что воспользовались результатами этого переворота наиболее алчные, циничные и аморальные силы или слои общества (из числа еще советских подпольных миллионеров, партийных, комсомольских, милицейских и гебешных бонз, кто попроворнее, нахальнее и без предрассудков, а также обыкновенного криминала), составляющие лишь несколько процентов населения, а позаботиться о защите интересов остальных девяноста с лишним процентов им даже не пришло в голову. Кстати, между всей этой публикой, составляющей наш доморощенный золотой миллиард, очень быстро установилось удивительное, на первый взгляд, морально-политическое единство и отличить одних от других вскорости было невозможно: одинаковые авто, однотипная одежда, одни и те же рестораны, общие тусовки и т.д.: трогательная дружба великого певца строек коммунизма, а ныне законодателя от далекой Бурятии Кобзона с криминальным авторитетом Квантришвили тому пример, как и премия “Триумф”, учрежденная на ворованные у народа деньги патентованного мошенника и провокатора Березовского, которую не стесняются брать сливки нашей культуры. Примеры можно продолжить. И вместе с тем. От многих экономистов, и сильно титулованных и не очень, и от вполне рядовых, слышал я хулу в адрес Гайдара и его команды, и во многом с критиками согласен. Но вот когда начинается разговор об альтернативах, то каждый уверен, что именно его упражнения профессионального ума дали бы, как минимум, те же результаты, но без катастрофического обнищания населения и всех тех негативных моментов, которые принесло первое десятилетие новой капиталистической эры. Я бы с радостью согласился с этим, если бы не одно обстоятельство. Каждый из оппонентов младореформаторов выдвигает свою, оригинальную систему перехода к рынку, полностью отличную от всех других, будучи при этом абсолютно уверен в праведности только своего пути. Вот если бы прожекты хотя бы двух неудавшихся кандидатов в реформаторы чуть-чуть пересекались, а то у каждого своя, абсолютно оригинальная схема. У меня есть внутреннее ощущение, что состояние общества: экономическое, политическое, социальное и нравственное, было в конце восьмидесятых годов таково, что без разрушения и громадных потерь, как государства, так и общества, без смуты и развала, наконец, перехода к другому типу общественных отношений не могло произойти. Никто - ни возглавители и охранители режима, ни его самые яростные критики как внутри страны, так и за ее пределами, не то что не предвидели, но даже предположить не могли столь скорое и столь разрушительное падение монстра, более полувека претендовавшего на ведущее положение в мире. Академики писали Комлексную программу аж до 2010 года, гебешники ловили мнимых и явных шпионов и диссидентов, геронтократы в Политбюро просто не понимали уже ничего. Даже молодой правитель, пришедший им на смену, ни о чем, кроме социалистического выбора, сделанного будто бы еще его дедом, помыслить не мог. Не могу ручаться за точность, но из кругов, очень близких к академику Аганбегяну, слышал такую байку. Абел Гезевич, став формальным или неформальным экономическим советником Горбачева, повез его по БАМу, показывая страну и рассказывая о реальном состоянии экономики. В конце поездки Генсек будто бы сказал: - Ну, Абел, я раньше думал, что ты очернитель нашей советской действительности, а ты оказывается - лакировщик. Если это и легенда, то очень многозначительная. Многие ссылаются на Амальрика, но его датировка - 1984 год всего лишь реминисценция Орвела, а ни как не точный прогноз. И вообще, хоть я не могу считать себя человеком верующим, но все произошедшее с нашей страной очень трудно представить чем-нибудь иным, как прямым вмешательством Бога в земные дела. Что касается младореформаторов и их оппонентов, то так и напрашивается мысль: пафос критиков больше всего связан с обидой, что именно им не дали порулить. Хотя младореформаторы в большинстве своем действительно были молоды, особенно на фоне геронтократов предшествующих десятилетий, (лишь Ясин был в солидном возрасте), для большинства из них характерна непонятная смесь инфантилизма, догматизма, безусловной веры в выбранные авторитеты и странной самоуверенности, при полном отсутствии критического взгляда на себя, свои действия и их последствия для страны. Для них самих никаких негативных последствий не было: отойдя от кормила власти, все они чудненько пристроились, кто руководителем неизвестно на какие средства созданного фонда, кто директором института, а кто и управителем неплохого банка. Вспоминается такой случай. Мне как члену Ученого совета ЦЭМИ дали на предварительную рецензию для представления работы к защите кандидатскую диссертацию жены Нечаева. Оба они были аспирантами Шаталина, причем жена считалась даже более способной и защищалась раньше мужа. Стасу и его кафедре в МГУ я вполне доверял, и не сомневался, что работа вполне добротная. Поэтому, чтобы не тратить лишнего времени, попросил Нечаева написать два-три замечания и столько же положительных моментов, характеризующих основные результаты диссертации. Стоящая рядом очень худенькая жена, особенно на фоне уже тогда импозантного мужа, хотя и не такого массивного, как сейчас, заявляет мне: - А мою диссертацию смотрел Виктор Иванович Данилов-Данильян и сказал, что никаких недостатков у меня нет. Нечаев с важным видом это подтвердил. Витю я знал давно, квалификация его бесспорна, но аспиранту прикрываться докторским авторитетом как-то негоже. - Нет, так нет, - сказал я, забрал диссертацию, и пошел на совет. Перевидал я на своем веку множество диссертаций и блестящих и просто хороших, и средненьких и откровенно халтурных, но такого, что бы не найти даже в самой распрекрасной диссертации хоть каких-нибудь недостатков - это уж Вы меня извините. Потратив на чтение работы целый день, вместо пары часов, я написал отзыв, положительный, но с таким количеством замечаний, что без дополнительной доработки работу не пропустили бы. Отзыв у меня забрала аспирантка, даже не взглянув на него. Зато в тот же вечер раздается звонок и Шаталин своим характерным, чуть шепелявым голосом: - Марк, ну сто ты, так ведь нельзя! Завалят девку с таким отзывом, а диссертация-то хорошая. - Стас, я не спорю, но я их как порядочных попросил дать два-три замечания, а они, ссылаясь на Данильяна, сказали, что никаких недостатков в диссертации нет. - Вот, суки…, - и дальше пошло минут пять ненормативной лексики, разумеется, шаталинской. Через пару дней притихшие, и с удивлением на меня глядевшие супруги принесли свой список замечаний, я переписал отзыв, и все закончилось благополучно. Я вспомнил этот эпизод четвертьвековой давности, чтобы подчеркнуть непонятную веру в авторитеты и некритичность многих представителей того поколения, которому волей судьбы и целым нагромождением случайностей довелось быть возглавителями страны в одном из наиболее драматичных периодов ее истории. Самое забавное, что все младореформаторы были членами КПСС, успешными учеными и вполне прилично существовали при советской власти, и при ней тоже дошли бы до “степеней известных” (я не имею в виду ученые степени, они к началу перестройки у них уже были). Возьмите того же Гайдара. Кстати, кто знает, почему сын пролетарского писателя Горького звался Пешков, а сын и внук пионерского писателя не Голиковы, а Гайдары, тем более, что ходят упорные слухи, что Тимур – приёмный сын Аркадия Петровича? Помню, как первый раз увидел Егора Тимуровича. Праздновалось двадцатилетие ЦЭМИ и собрался весь экономический бомонд. Куда не плюнь, попадешь в академика. А уж самый цвет на сцене в президиуме: от директоров экономических институтов до ректора ВПШ (или Академии общественных наук при ЦК КПСС, что, впрочем, одно и то же). Речи, приветствия, поздравления, папки с адресами. Прошло не менее получаса, после начала заседания, как с боку от президиума открывается дверь и появляется маленький, толстенький розовощекий человечек. С его приходом все засуетились: и многопудовый Аганбегян, и нервически шустрый Шаталин, и, даже, обычно степенный и флегматичный Федоренко. Все - и седовласые и почти лысые, встали, расступились и усадили вновь прибывшего в самый центр, одесную Феди, и тут же вне очереди предоставили ему слово для приветствия. - Кто это? - спрашиваю у соседа. - Как кто? - отвечает тот, - Давно ж ты не был в свете. Это же Егор Гайдар, заместитель главного редактора журнала “Коммунист” по экономическим вопросам. Вот так-то. Скромный кандидатишко, которому, небось, и тридцати не было, поставил во фрунт и на цирла всех академиков, только потому, что являлся номенклатурой ЦК и по должности проводником идей партии по экономическим вопросам. С важным видом, полный сознанием ответственности за исполняемую миссию, зачитал он приветствие от журнала ”Коммунист” и тут же слинял, даже для приличия не посидев несколько минут на освобожденном для него месте в президиуме. Не сомневаюсь, что прекрасную карьеру сделал бы Егорушка и при красном режиме, хотя, возможно, до премьера и не добрался бы. Но в том, что он при этом могучей грудью защищал бы все завоевания Октября, можно быть уверенным. Вот и название его книги: “Государство и эволюция” весьма многозначительно. Вряд ли большинство сегодняшних студентов, хоть юристов, хоть экономистов, хоть политологов сразу вспомнят название труда одного из главных и славных вождей мирового пролетариата, послужившее для Гайдара прообразом. Но в книге судеб было определено иное, и наш герой с тем же азартом и, не сомневаясь в праведности своих действий, пошел сокрушать столь до этого любимый и превозносимый им марксизьм-коммунизьм. Словом, как в коммунизме (имея в виду ту часть определения, где по потребности) он, как и многие его соратники, ухитрился жить и при социализме и при эрзац-капитализме, который сами и создали для себя и себе подобных. А уж его истерический призыв к безоружному населению Москвы в октябре 1993 года идти ночью спасать Ельцина, его самого и всю их гоп компанию, многого стоит. Хотя и их оппоненты в Белом доме были одного с ними поля ягоды: что народный избранник и борец за свободу и счастье угнетенных, первым делом, став вторым человеком в государстве, в одночасье захвативший брежневскую квартиру всего лишь в один этаж на улице Щусева, где сам Лёня не решился поселиться; что солдафон, демагог и матерщинник, явно мечтавший о карьере Бонапарта, хотя бонапартистскими у него были только усы, да и те не такие как у Наполеона III; что судейский с бегающими глазками, так и не угадавший, кто же победит в сваре и на чью сторону нужно перебежать в последний момент. Да и “боевой” генерал с кучей орденов, заработанных в мирное время, во главе своры бандитов пошедший брать вокзалы, почту, телеграф, но не сумевший взять даже телевидения, не далеко от них ушел. Повторю еще раз. Ни те, ни другие не вызывали и не вызывают у меня ни какого пиетета: это все ягодки одного поля - номенклатурно-коммунистического и попытки сторонников как тех, так и других выдать действия своих как правовые и полезные для страны и народа, вызывают только улыбку. 2.7. Как школьники помогли оценить докторскую диссертацию.
Вот Нит. Нет, это не каламбур. Речь идет об Игоре Владимировиче Ните, работавшем на кафедре Шаталина в университете. Вдруг, в самом начале ельцинской эры он становится главным экономическим советником президента. Как? Почему? Ведь кто-то должен был его порекомендовать, затем эту рекомендацию многократно проверить, просмотреть его печатные работы, узнать тему диссертации, осведомиться о мнении, сложившемся о нем у коллег по экономическому цеху и т.д. Если бы это было сделано, любому мало-мальски грамотному, экономически, конечно, человеку стало бы ясно: по базовому образованию он математик, и в университете читал курсы сугубо математизированные; мнение коллег о нем достаточно скромное, особенно, после того как он позволил себе опубликовать посмертные работы Александра Львовича Лурье, действительно одного из корифеев математической экономики, а себя представил соавтором известного ученого, многие после этого иначе как гробокопателем не звали; докторская диссертация его была связана с материально-техническим снабжением, отнюдь не самым прогрессивным звеном в советской системе управления экономикой. С этой докторской мне пришлось близко познакомиться. Это был 1984 год, меня только что турнули из плешки и я осваивался на новом месте – ВИПКе: институте повышения квалификации Госснаба СССР. У Нита была аспирантка, муж которой был начальником Управления АСУ того же Госснаба, так что все необходимые материалы предоставлялись ему по первому требованию. Сюда же он направил диссертацию на официальный отзыв. Мне как новенькому и спихнули ее на отзыв: кому охота разбираться в трехсотстраничном талмуде. Нита я знал давно, был с ним на ты, и сразу позвонил ему - давай если не болванку (так называли черновой проект отзыва), то, хотя бы, перечисление главных достижений в работе, и несколько замечаний по недостаткам: кому о них лучше известно, чем автору. И опять та же история как с женой Нечаева. - Ну что ты, Марк. С твоей-то квалификацией и не разобраться в достоинствах обыкновенной диссертации - льет елей мне по телефону Игорь, - а недостатков в ней действительно практически нет. Знакомая песня. Ну, ладно, думаю, разберусь, конечно, сам, но Вы, уж, не обессудьте, Игорь Владимирович. Пришлось читать всю работу. Не буду утомлять профессиональными подробностями, но про одну деталь не могу не рассказать. Количество глав в диссертациях, особенно, докторских строго не регламентировано, но первая глава, обычно, ключевая. Здесь формулируются основные теоретические положения, высказываются главные гипотезы, обоснование которых содержится в последующих главах. Так вот, читаю я первую главу, и диву даюсь: сплошь одни цитаты, от Маркса до Черненки. Дело было в конце лета, мы с детьми жили еще на даче, и я решил их поэксплуатировать, а заодно, заставить хоть чуть-чуть к школе подготовиться. Старший, Василий должен был пойти в пятый класс, младший - Костя, в третий. Работа у них была такая: Вася искал закавыченные строчки и пересчитывал их, а Костя записывал количество. Когда дети закончили свою работу и просуммировали записанное Костей число закавыченных строк, т.е. прямое цитирование, то, переведя это в страницы и соотнеся это число с общим объемом первой главы, я оторопел: 70% текста теоретической главы составляли заимствования из других авторов! Такого я еще не встречал. Найти еще пару-тройку недостатков дело нехитрое, и положительный отзыв готов. Дальше все пошло по предыдущему сценарию. Звонок Шаталина. Мои объяснения. Опять ненормативная лексика. Встреча с Нитом, у которого сразу нашлись другие предложения по недостаткам работы и т.д. Так кто же, все-таки, представил и утвердил Нита на должность главного экономического советника президента? Скорее всего, это навсегда останется тайной. Как мне кажется, задача ученых разрабатывать теорию, приспосабливать ее к практике и насущным задачам текущего момента, доводить эти результаты до широкой общественности в доступной форме и, тем самым, влиять на принятия решений управителями. Помните, за какие заслуги Кейнс стал лордом? За экономическое просвещение британской нации! Так что каждому свое. Лучше кабинетным ученым не лезть в высокие управленцы, а уж коли пошел, то предвидь и осознавай ответственность за последствия твоих действий. А когда пробы пера и упражнения профессионального ума без апробации и критической оценки начинают реализовываться, а полем для эксперимента становится страна и народ, тогда беда. А с другой стороны, ждать реформаторских потуг от Байбакова и его команды пришлось бы ох как долгонько… Примером здесь можно считать Ефрема Майминаса. Ни в какие верхи он не лез, а ограничил свое участие в политике написанием проекта конституции, занявшим, кстати, первое место на всесоюзном конкурсе еще при Горбачеве. Увы, не всяк сверчок знает у нас свой шесток.
2.8. О рассеянных ученых и неудачных формулировках.
Ученые народ рассеянный и порой легкомысленный. Занятые решением глобальных проблем они не всегда обращают внимание на мелочи, чем иногда ставят себя и других в неловкое положение. Вот истории, случившиеся в разное время и в разных научно-исследовательских институтах. Академический институт, работавший над созданием удобрений, пестицидов и прочих такого рода штук официально назвали Научно-исследовательский институт химических удобрений и ядохимикатов. Так бы и повесили на Ленинском проспекте, напротив универмага ”Москва” вывеску с полным названием и сокращенным - НИИХУЯ. Да вовремя спохватились. В начале шестидесятых годов при Госплане СССР наряду с уже существовавшим экономическим институтом решили образовать новый и назвать его Научно-исследовательский институт хозяйственного управления и нормативов. Уже чуть ли не заказали доску с названием, и с ужасом увидели сокращение НИИХУИН. Долго придумывали новое название. Всем понравилось - Научно-исследовательский институт организации управления и нормативов. На этот раз сокращение посмотрели сразу: НИИОРГУИН. Тоже что-то не очень. В конце концов, назвали: институт планирования и нормативов - НИИПИН. Так и простоял он десятка три лет, пока и сам Госплан и институт не канули в Лету. На основе Центрального Экономико-математического института (ЦЭМИ АН СССР) образовалось несколько самостоятельных структур. Один, возглавляемый академиком Н.Я. Петраковым, должен был разрабатывать проблемы развития рыночных отношений в еще тогда социалистическом Советском Союзе. Не долго думая, решили назвать: Институт социалистического рынка Академии наук. И вновь конфуз: в сокращении получился ИСРАН. Назвали просто - Институт проблем рынка. Ну и, конечно, как не вспомнить до сих пор существующий Московский Университет дружбы народов имени Лумумбы, который в просторечье иначе, чем МУДИЛ не назывался. А вот студенты Плехановской теперь уже Академии, сами придумали сокращение для переименованной кафедры Истории КПСС, названной Социально-политическая история двадцатого века - СПИД! Ну, здесь название менять не стали, потому что кафедре по рангу сокращенное название не положено. Уважаемые читатели! Мы просим вас найти пару минут и оставить ваш отзыв о прочитанном материале или о веб-проекте в целом на специальной страничке в ЖЖ. Там же вы сможете поучаствовать в дискуссии с другими посетителями. Мы будем очень благодарны за вашу помощь в развитии портала!
|
|||||||||||
 |
 |
