Июль, 2002г.

Игорь Розов¹
о литературной и диссидентской жизни Одессы конца 60-х

Комментарий В. Игрунова    >>>

С Игорем Николаевичем Розовым я встретилась в Одессе летом 2002 года, как часто бывает в этом городе, совершенно случайно. Где-то на улице на него наткнулся руководитель Уличного Телевидения в Одессе Анатолий Венгрук, с которым я была уже неплохо знакома и который знал о моем желании встретится с Розовым. Не долго думая, Анатолий Михайлович подхватил его и привел в свою студию, где я как раз в это время работала в Интернете. Игорь Розов оказался человеком весьма общительным, контактным и охотно отозвался на мое предложение немедленно записать его экспромтные воспоминания на пленку. Поскольку встреча с Розовым для меня была столь же неожиданна, сколь и для него, то и вся наша беседа получилась чистым экспромтом.
По возвращении в Москву я отдала это интервью Вячеславу Игрунову, который нашел в нем неточности и выразил желание написать свои комментарии. Так как Вячеслав Владимирович не особенно торопился со своим текстом, мы только теперь, в январе 2003, года предлагаем этот рассказ в сопровождении комментариев Игрунова.

Шварц: Когда Вы познакомились с Игруновым и с этим кругом…

Розов: Я не могу точно назвать год, но я могу сказать так: это было, по всей вероятности, когда я учился в 9 – 10 классе, то есть, в  64 – 65 году. Это была оттепель. У нас в 103-ей школе был театр и своя киностудия. Мы выпускали рукописный журнал. По-моему, назывался он «Ночник» или «Горшок»… Что-то в этом роде. Театр наш назывался, по-моему, «Театр миниатюр». Нет, какое-то было дикое название, которое придумал Витя Ш. (?) Он потом стал главным режиссером драматического театра при доме-музее Чехова в Москве. Он окончил курс у Товстоногова, а потом уехал в Израиль, где он, по-моему, руководит одним из русских театров.

У нас в Одессе было всего три школы второй ступени… Что значит школа второй ступени – это школа, где были ученики с 9 по 11 класс, то есть малышей не было, только старшеклассники. У нас было 3 таких культовых школы в городе: 116-ая, откуда вышли все физические и математические гении, просто 16-ая школа, откуда вышел Миша Жванецкий, там была своя тусовка, свой КВН, и была 103-я школа, откуда, в основном, тоже выходили физики. Чего стоит имя одного Володи Кригеля, который стал самым молодым доктором физико-математических наук! Он стал им в 21 год, то есть, кандидатскую ему засчитали за докторскую. Хотя я учился  в одном классе с Кригелем, я конечно, был в физике не очень, но зато как-то проявил себя на театральном и литературном поприще.

На каком-то одном из спектаклей меня увидел Марик Дреерман, который подошел и сказал, что есть такая студия «Белая акация» и вот меня приглашают туда придти. И я пошел в эту «Белую акацию». Там я увидел Колю Базилева, Толю Гланца… Игрунова я не на первой встрече видел, а где-то так попозже. Потом пришел Слава Игрунов, Вячек.

Вообще-то основные наши дискуссии крутились вокруг литературной формы. Ведь это  было время деления российской поэзии на такой своеобразный авангард в виде Вознесенского и Рождественского, в литературном плане… В идеологическом, конечно же, был прорыв в виде, скажем, Евтушенко, Окуджавы, которые были в идеологии значительно выше Вознесенского, как нам тогда казалось. Впрочем, все эти 60-ти-десятники, они, в общем-то, были все одинаковы в своей наивности... Наши дискуссии носили характер рассуждений пацанов, которые думали, что они начнут делать литературу. А потом были уже совершенно другие дискуссии, потому что мы стали уходить в историю, стали уходить в философию – наши интересы изменились.

Игрунов вообще добивал всех таким злобствующим марксизмом, потому что он его постоянно читал и, видимо, входил в эту систему для того, чтобы, как я теперь понимаю, как-то его модернизировать – было  бы смешно и глупо говорить, что Слава с юношеских лет, с подросткового возраста, воспринимал Карла Маркса и Фридриха Энгельса как исключительно наглых типов, которые разрушили нормальную жизнь на 1/6 части… Думаю, что было желание понять, почему на бумаге одно, а в жизни совершенно другое. Вот это, скорее всего, было самое главное. Главное, потому что мы ж хотели стать как бы пророками, как бы поэтами, как бы литераторами, по-другому нельзя же, надо же куда-то вести и к чему-то призывать. Если говорить о его поэтических привязанностях тех времен, я думаю, это, скорее всего,  Антокольский. Вячек безумно любил писать баллады, которые совершенно четко были в стиле Антакольского. А поскольку он страшно любил французскую поэзию, тоже такого балладного плана, то понятное дело, что это как-то просвечивало. И писал он, кстати говоря, полотна.

У нас все приходы начинались с того, что мы собирались и читали то, что каждый написал за неделю. Писали ж каждый день… Я не помню, чтобы Игрунов читал стихотворение. Он читал сразу поэму. Вячек вставал и - …  

Думаю, что писали мы плохо все. Сейчас по возрасту, по оценке, думаю, что у нас в Одессе очень хорошо писал из нашего поколения Боря Херсонский, который был значительно моложе нас, и писал хорошо Борька Владимирский, который потом стал киноведом, кандидатом наук, но сдуру свалил  в Штаты… По-моему, он до сих пор кается, что он такую глупость сделал. Он там абсолютно не состоялся.

В то время в Одессе было много разных поэтических студий: была студия при дворце студентов, была студия молодых поэтов при Союзе писателей. Была «Белая акация»… Вот эти три – это  были студии, которые знали уже в городе. Естественно, были поэтические студии практически во всех школах, в институтах и так далее. Но вот это были три таких места, где собирались [наиболее интересные поэты]. Во дворце студентов читали как бы по кругу - например, сначала мы выступали, потом читала студия при союзе писателей, потом еще кто-то и так далее… Откровенно говоря, по-моему,  я не помню, что бы Вячек с нами выступал во Дворце студентов, где выступали Коля Базилев, я, Борька Владимирский и Борька Херсонский.

Мы разбежались после конца школы. Вячек пошел в институт то ли холодильный, то ли…

Шварц: Народного хозяйства…

Розов: Или Нархоз, вот я не помню просто. Большая часть из нас пошла в университет, на филфак и на истфак. Вот, собственно говоря, первые серьезные разговоры начались в 68-м году. Мы получили отсрочку в связи с поступлением.

В 68-м году, после мартовских событий, после Пражской всей истории, к осени 68-го – зиме 69-го стали приходить уже ребята, покалеченные там. Это же не только в Праге все было. В университете была уже  напряженная обстановка… Многие начали задумываться о правильности действий правительства.

Я очень хорошо помню, что еще до 68-го года было – не то в 67-м году, не то в 66-м был совершенно дикий какой-то случай, когда Вячек вместе с Базилевым хотели разбросать листовки на матче. Играла сборная Одессы из «Черноморца» и «СКА» с какой-то командой. В 67-м году - естественно, не у нас, а на Западе – был  опубликован манифест «1000 слов». И они хотели эту «1000 слов» размножить и бросить во время этого матча. Видимо, я был, все-таки, не революционером, в отличие от них. В общем, я сказал: «Вы чистые придурки, вы даже не успеете вытащить эти листовки…» По всей вероятности, у них потом внутренне это где-то сработало, и они этого не сделали. Но Базилев потом сказал, что, в общем, ты, Розов, не боец. Я говорю: «Ну я просто пытаюсь объяснить тебе, что, вообще-то если уж делать, то делать, чтобы хоть какой-то эффект был. А так вас, двух пацанов, возьмут, и даже об этом никто не узнает».

Потом мы встречались, как обычно встречаются студенты, то есть, на каких-то вечерах. Ведь сюда же приезжали Окуджава, приезжал сюда Высоцкий, приезжали москвичи. Галич здесь был. Они пели, пели в Строительном институте - там был очень большой зал, в Технологическом институте, где тоже был большой зал. Но рвались не туда, рвались в Дом Ученых, потому что там была такая хорошая, интимная обстановка. Вот там мы и встречались.

Как-то раз мы с Колей Базилевым и Толей Гланцем, с которыми он был очень тесно дружен, так сказать, наваляли Вячеку, сказали ему все, что мы о нем думаем. Было это, когда он женился. Можете себе представить – повел барышню в ЗАГС и при этом даже цветов не купил и вообще вел себя по отношению к девочке, которая, по-моему, была в него по уши влюблена, приблизительно как Тамерлан по отношению к своим бойцам! Постольку поскольку мы литераторы, красивисты, для которых женщина – святое, мы ему наваляли… Но потом, в общем-то, усекли, что, вероятно, некое шестое чувство подсказывало Игрунову, что этот брак будет недолгим и как бы… неудачным. Может быть, он чисто интуитивно подумал: «Какого черта я буду покупать букет цветов!»

Я видел Вячека перед тем, как он уехал в Москву, совершенно случайно, потому что меня уже должны были забирать в армию. Это было в 69-м, в 70-м, где-то вот так вот. Я встретил Вячека в достаточно, я бы сказал, оборванном виде на улице. Говорили, что из-за неприятностей с Комитетом его хотели выгонять из института… И он как-то стал выпадать из поля зрения. Он тогда пристроился рабочим. Я его увидел, когда мы шли по городу с ребятами. Я подошел к нему, спросил как дела… Но он был очень осторожен. По всей вероятности, он вел совершенно другую жизнь и вообще говоря, не очень-то хотел раскрываться, потому что черт его знает… Юношеская вся эта история это одно, а жизнь – это  совершенно другое. С другой стороны, может быть, он не хотел подставлять нас.

Потом я услышал о нем уже значительно позже, в 80-х, когда в ходу был журнал «ХХ  Век»². Это был самый популярный в интеллигентских кругах журнал, и я там прочитал первую его статью, сейчас не помню названия…

Шварц: «Если решили быть гражданами…»

Розов: Да, да, да. По-моему, так она и называлась. Я не знаю, была ли подписка на этот журнал или его приносили так, но у нас он был постоянно, он ходил по кругу. Это был очень популярный журнал. Потом пошла вся эта борьба, которая называется Перестройка. Вячека я уже увидел в роли человека, который вдруг стал организовывать какие-то партии, что вообще вызвало во мне ужасное удивление. К тому времени я любое партстроительство тихо ненавидел, потому что я окончил университет и Высшую партийную школу, и нам надо было сдавать партстроительство. Более нудного предмета в своей жизни представить себе трудно. Я когда узнал, что он, как царь Давид, занялся партстроительством, я тихо выпал в осадок, особенно когда я увидел его рядом с совершенно неадекватным к жизни человеком, господином Явлинским. Большей проститутки и фанфарона в своей жизни я просто не видел.

Это был, вообще говоря, уникальный хлопец, который любовался каждым своим словом  и утверждал и убеждал, что это счастье, что ты сидишь рядом с гением. Хотя, по-моему, этот человек не раз доказывал собственную никчемность постоянным нежеланием брать на себя ответственность и "пробить" хоть одно какое-то дело. Так было с его программой «500 дней», так было и потом, когда он критиковал любого Премьера и всякий новый Совет Министров, требуя создания идеальных условий для себя, ежели ему, великому, предложат руководить правительством или страной.

Когда я Вячека увидел рядом с Явлинским, я подумал, что «Ну, капец! Либо Явлинский заговорит Игрунова, либо Игрунов заговорит Явлинского», потому что их вдвоем видеть рядом, с моей точки зрения, абсолютно невозможно. С одной стороны, Григорий Алексеевич, который кроме как набросать, извините за выражение, говно на голову любого своего оппонента, ни на что другое не способен, и, с другой стороны, Игрунов, который пытается всю свою жизнь выстроить какую-то логику в этой совершенно алогичной стране. Как это все можно совместить в одной партии, и при этом еще в одном руководящем органе, в политсовете, не знаю. Это, наверное, жизненный опыт помноженный на знание уже московской тусовки. У меня оно не такое глубокое, чтобы я мог это понять…

Уважаемые читатели! Мы просим вас найти пару минут и оставить ваш отзыв о прочитанном материале или о веб-проекте в целом на специальной страничке в ЖЖ. Там же вы сможете поучаствовать в дискуссии с другими посетителями. Мы будем очень благодарны за вашу помощь в развитии портала!