84.02.11 ИЗ ПИСЬМА К Г.О. ПАВЛОВСКОМУ

<О Герое, о православии, о марксизме, о политике и народе>

Полный текст письма см. здесь

…О православии. Я с тобой совершенно согласен, что для того, чтобы решить хотя бы довольно частне из наших проблем, мы должны еще раз… начаться. Замечу только, что частне проблемы (в отличие от мелочных задачек) мы не сумеем решить, не поломав стержневого, отнюдь не частного, в нашей культуре - это, в общем-то, и значит - еще раз начаться. Да, это историческое чудо - пахнет весьма не истматовским духом, - да, необходимо нечто определяющее: идея или событие - но никак не интрига и т.д., однако же ты не можешь не сознавать, что идея или событие, если не мертвы, то бессильны без Героя. Необходим герой, персонификация идеи, Христос, Конфунций, Маркс. Герой - сам по себе чудо едва ли не большее, чем идея или событие, которые он может не только персонифицировать, но и породить (см. "Об образе героя или философия обыденности" - прим. ред.).
Но есть и другая сторона в этом деле. Любое событие значимо только в контексте порождающей, или, если угодно, предшествующей, культуры. О какой культуре в данном случае идет речь? Может ли лечь в основу некая советская интернациональная культура, в ней ли, мифической, развивается пролог? А теперь вернемся к некоторым историческим примерам.
Всякая революция стремится не только к полному отречению от предшествующей культуры, но и к стиранию ее следов памяти народа. Цинь Шихуан-ди не только отменил традиционное судопроизводство и управление, он живьем закопал в землю конфунцианцев, сжег все гуманитарные книги и реформировал письмо, так что лишь века спустя начали читать с трудом найденные остатки текстов, толковать, исправлять - и уже сегодня мы точно не знаем, что же там понаписывали древние. Тем не менее, время постепенно вернуло Китай на стезю конфунцианства. Разумеется нельзя было вернуть к жизни непорочного и девственного крестьянина общины, как нельзя было восстановить саму общину. Нельзя было отказаться от законов, но зато можно было сами законы трансформировать в записанную традицию и отдать их на откуп традиционно действующему чиновничеству. Эта система оказалась настолько прочной, что восстанавливалась каждый раз после очередного крушения империи, не справившейся с выдвинутой задачей (крушения, в значительной степени предопределенного самим традиционным укладом, инертностью).
Восстановленные в Индии веды после преобладания буддизма (самого уже трансформировавшегося в религию) не смогли стать прежним брахманизмом, однако индуизм носит все признаки возврата. Да и надо задать вопрос: сам буддизм, развиваясь, не много ли впитал от брахманизма и народного мироощущения?
Да и любая революция знала свой термидор. Максимализм Октября уже в декабре дал сбой: рабочие оказались вчистую не способны к коммунизму. Последующие десятилетия все больше и больше вели к реставрации институтов и привычной системы управления. Структура власти сегодня по сути является традиционной для России за исключением одного: она приобрела устойчивость за счет отказа от самодержавия. Начало этому процессу, однако, положил не Октябрь, а еще Петр и в законченной своей форме Николай I. Эта "николаевская революция", введшая чиновничество в тело России, породила и проблему, решение которой при Александре II способствовало революции и развалу - русская империя не имела опыта китайской. Я имею в виду введение наисовременнейшего судопроизводства. Но, оставшись единственной признанной формой, судопроизводство (как и управление), основанное на писаном праве, не существует у нас в чистом виде. Оно сплошь и рядом интерпретируется бытовым, традиционным сознанием чиновничества.
Нельзя не заметить, что государственное православие было достаточно не универсально для России. Марксизм в значительной мере лишен националистического партикуляризма (хотя в Германии он в свое время даже содействовал росту национализма) и годен как универсальная религия для столь многонационального государства. Отказ от марксизма означал бы отказ от универсальности. Когда ТЫ пишешь "православное возрождение", ты имеешь в виду, вероятно, именно это (не только в аспекте внутреннем, но и международном). Однако, когда я пишу об этом, я имею в виду нечто иное. Я не желаю отказа ни от социализма, ни от марксизма. Марксизм - как бы венчающая шапка социалистически ориентированных религий: обязательная и необязательная одновременно. Я хотел бы дать себе некоторые пояснения, однако, не уверен в их точности. В Японии - чуть ли не все синтоисты, при этом они буддисты (или кто там еще) одновременно. Принадлежность к одному вероисповеданию определяет нормы жизни в одних случаях, в то время как для других остаются другие. Каждый китаец - конфуцианец, однако, при этом он может быть даосистом (именно даосистом, а не даосом). Конфуцианство, начиная с Конфуция, намеренно не занимается рядом проблем, которые, тем не менее, не могут исчезнуть из жизни человека. Смерть, жизнь за гробом и связанные с ними проблемы космологии попросту игнорируются конфуцианством. Для даосизма основой этики и государства является как раз та натурфилософия, которая безразлична конфуцианству. Именно поэтому, хотя даосизм и предлагает прямо противоположную конфуцианству модель этики и государства, он может не только сосуществовать, с конфуцианством, но и дополнять его. То же я предлагаю для марксизма.
Марксизм - символ, обязательный для всех. Однако, символика, ритуал, язык, объединяющий сограждан. Однако как мало значит русский язык, объединяющий меня с соседом Васей, равно как и внешние атрибуты поведения, общности нашего мировоззрения и, глубже, нашего мироощущения, точно также мало значит марксизм в мифологии масс, в той мифологии, которая является призмой, сквозь которую смотрит обыденный человек на мир. (См. "Если решили быть гражданами..." - прим. ред.)
Тебе ли объяснять проблему аутентичности марксизма? Каким гибким инструментом он является, ты представляешь. Но командные высоты марксизма и опыт функционирования реального социализма учит нас способности насильственной трансформации религии. Разве не насилием была никонианская реформа? Если церковь не будет антисоциалистична, более того, будет ориентироваться на общинные социалистические идеалы раннего христианства, а марксизм, в свою очередь, откажется от посягательств на загробную жизнь, то их коадаптация не будет означать "перетряску внутри". Разумеется, нарушение, сдвиг равновесия неизбежен, однако я не употребил бы такого красочного слова - этот процесс должен носить медленный эволюционный характер и, при этом, должен протекать параллельно политической жизни, не вклиниваясь в нее, не определяясь ею, но как бы отдельно и независимо от событий.
Я согласен с тобой, что традиционный человек - носитель нравственных ценностей, однако не согласен, что религия не является аналогичным носителем. Напротив, религия, в отличие от законодательства, фиксирует традиционные ценности. Религия представляет собой как бы идеал традиционного человека. Если практика православной церкви и нарушала этот идеал, то она в такой же мере нарушала традиционные нормы. Что же касается могучей силы слова, то нет нужды ее расписывать. Вначале было Слово… Именно словом крестил Русь Владимир, именно словом взращено было поколение Павликов Морозовых, умиравших под Сталинградом за Родину, за Сталина. Каждое новое поколение - табуля раса, его можно лепить, как вздумается, - и лепят: государство своей практикой, идеология - словом, родители - бытом, общество - своими традиционными мерками и мифологией. Менее всего подвижны последние две составляющие - и это надо принять. Впрочем, я не точен. Быт семьи сегодня так же катастрофически меняется, как меняются в периоды всплесков идеологии и государственные установления. Однако, мировосприятие народа представляет и сегодня морскую гладь, тронутую бризом. Мироощущение и характер народа, его творческие задатки вряд ли сильно изменились за последние десятилетия. Символы зачастую иные, но структура мифа, по-видимому, не изменилась. И именно миф - вот тот канал, через который проникает в народ идеология. Задача сегодня не в создании механизма интродукции ценностей, а в символике. Дегероизация жизни лишила нас предложения. Нам нужен герой, которого мы могли бы ввести в готовую структуру мифа. Безнравственность быта? А разве не оставалось безнравственности язычества? Разве не было безнравственности помещичьего быта, когда Россия выплеснула поколение декабристов? А Павлик Морозов?
Что же касается исходной точки, то разве я на манер Солженицына стремлюсь к ней? Более того, библейское христианство меня не может устроить даже как идеология для народа - оно разрушительно, бунтарски человекоцентрично. Иудейская первооснова христианства недопустимо прагматична. Время диктует новое мировоззрение, которое либо превратится в новое мироощущение, либо погибнет вместе с этим миром. Возвращение к православию я воспринимаю лишь как возвращение к стволу исторического развития. Но это не узда для мысли. Здесь я стою за элитарность: политическое развитие, научное мышление - это удел немногих. Не надо втягивать в наши дела народ. Атеистичны ли мы, религиозны ли, буддисты, мусульмане, католики, православные, баптисты - какое это может имеет значение, когда мы занимаемся политикой: нас объединяет марксизм.
Что такое марксизм? Это, во-первых, доминирование принципа общинности. Человек социализированный противопоставляется человеку индивидуалистическому. Когда я стремлюсь к традиционности, это, по сути, стремление с к социалистическому принципу, ибо что есть противопоставление традиции и закона? - это противопоставление общинного образа жизни атомарному, индивидуалистическому. Примат традиционности - это примат долга. Ты помнишь, как это формулируется в принципе единства обязанностей? Ничего не вызывает у меня сегодня такого отвращения, как принцип "врожденных прав человека". Отвратительна сама история утверждения французской Декларации. Сам я держусь такой формулировки: ответственность есть источник права. Ну чем не марксизм?
Что еще марксизм? Марксизм, во-вторых, это признание объективных оснований нравственности и политики. Это отказ от утверждения идеологии в качестве основы для политической деятельности.(См."Если решили быть гражданами..." - прим. ред.) Революционный романтизм, разумеется, вырывается из такой традиции марксизма, зато в нее вписывается Фридрих Энгельс. Библия делает человека венцом творения, весь же остальной мир бросает к его ногам: идите и володейте… И так уже доволоделись, что впору переходить на людоедство. Марксизм же признает необходимость соответствия источников и потребления, ибо человек для марксизма не венец, а часть природы. Человек, по марксизму, неотделим от мира, в котором он обитает, а потому требования экологии запросто инкорпорируются марксизмом. Сегодня вся политика перестраивается под давлением экологических требований. Рейган, утверждающий, что американцы не только всегда потребляли много, но и должны потреблять много и впредь, что для американца экономить позор, этот Рейган не только аморален сегодня, но и дет наперекор времени, идет прямо к конфликтам, которые не сегодня - завтра станут неконтролируемыми. Так почему же не марксизм?
Я не буду больше продолжать об этом, но я думаю, что говорю не об утопии. Повторю только, что я не за православие, не за православие снизу до верху, не за православие по средневековому, а потому за политику, которая не изолирует. Напротив, ратуя за реставрацию православия, я ратую за реставрацию марксизма, как орудия политической пропаганды. Но неразумно думать, что подобное портняжество я считаю способным к политическому творчеству - это лишь багаж, который не должен отвергать Герой. Тот самый Герой, который порождает Начало… (См. "Об образе героя"- прим. ред.)

…я не хотел и сегодня не хочу быть отщепенцем, я говорил и говорю сегодня: кочегаром можно быть в промежутке между арестами или в ожидании эмиграции - если мы хотим оставаться здесь, если мы хотим быть гражданами, мы должны сеять хлеб… (см. "Если решили быть гражданами..."- прим. ред.)

---

84.02.12. ИЗ ПИСЬМА К Г.О. ПАВЛОВСКОМУ

Полный текст письма см. здесь

Можно любить женщину, целовать ее глаза и, прижимая к себе, рождать неизъяснимое чувство. Допустим, для этого надо быть поэтом.
Можно любить женщину и ждать от нее ребенка. Предположим, что для этого можно быть просто прозаиком.
Можно любить женщину во имя утоления нужды. Для этого нужно быть несчастным примитивом.
Но можно брать женщину и целовать глаза, касаться нежной ее кожи своими трепетными руками, чтобы понизить уровень гормонов в своей крови. Для этого необходимо быть циником.
Нет, упаси меня Господь накладывать табу на гормоны. Я сам-то всю жизнь колупаюсь в гормонах. Но можно быть врачом, замеряющим тестостерон, и видеть перед собой прекрасную незнакомку. Тестостерон - это нечто абстрактное, общее, всеобщее и ничейное. Незнакомка реальна, единична, неповторима. […]
… Я родился и вырос, не сознавая деления мира на аристократов мысли и чернь. Знаешь, лет с пятнадцати я уже слышал похвалы и восхищения, которые небезопасны для человека, но я не смог, все же, увидеть в себе того, что ты называешь кровью. Напротив, я /вероятно не без косвенного влияния еще довоенной советской традиции/объяснял гениальное не врожденными качествами, а совокупностью обстоятельств. Ничто не могло родить во мне чувства превосходства, богоданности, хотя чего уж я о себе не наслышался! Право, стыдно даже на бумагу переносить. Да, детские мои взгляды не выдержали критики. Да, врожденные данные и аристократизм духа существуют и определяют. Но кто в состоянии безошибочно определить их в себе или их отсутствие в других? Я не говорю об уровне, за которым начинается нищета, но среди равных себе по интеллектуальным данным, по чувству ответственности - кто? Да и кто на основании взглядов может даровать или лишать графского или там герцогского достоинства в иерархии ответственности? Ваши представления об ответственности не совпадают. Что из того? Кто доказал, что твоя "ответственность"- ответственность, а "ответственность" Марченко - "безответственность"? Или ты приведешь аргумент "Республика"? Но давай посмотрим, больший ли негодяй Алкивиад, чем истинно республиканский Катон? Доказательства, доказательства, доказательства! Да, я знаю человека, который в запале говорит: пусть погибнет мир, если не торжествует нравственность; если поступать нравственно и мир погибнет - тем хуже для мира. Но не такую же позицию занимал и ты, когда спорил со мною весною 77? Я и тогда не услышал от тебя разве что обвинений в низости - мы разошлись в состоянии полного остервенения, не так ли? Что это было - умопомрачение или интеллектуальная игра, которую можно не принимать в расчет? А человек, утверждающий ту же истину /истину!/ не из интеллектуалистских побуждений, а искренно, страдая, жертвуя, борясь - безнравственен? безответственен? чернь? И пусть даже именно он более других содействовал пробуждению нашей нравственности и даже нашей мысли (неожиданности) вызовов и ответов!
Да, мысль эволюционирует. Да, я того же мнения, что и ты: мой оппонент /кстати, повторивший твои позиции 77 при споре со мной о твоей судьбе, о праве твоем на позицию, выходящую за Противостояние/зашел в интеллектуальный, он же нравственный, тупик, грозящий бесплодностью. Но я ни в коей мepe не назову его чернью, ибо и сейчас он остается предостережением!
Есть два уровня человеческой деятельности. Один - бытовой, семейный, общинный. Другой - государственный, мировой. На одном уровне господствует этика, на другой - прагматизм. Не будь этого, мир бился бы в конвульсиях, будучи неспособным к социальному миру. Можно ли нарушать этику во имя постижения цели? За меня на этот вопрос ответили китайцы: я заметил, тебе памятен Цинь Шихуан-ди. Но можно ли утверждать этику в качестве императива при выходе на другой уровень? Такого яростного /твоя оценка/ ответа, как нa легизм, здесь история не видела, хотя подобные эксперименты были и показали свою разрушительную силу: Эхнатон или Ашока. Не символична ли эта неодинаковость? Политик не может просмотреть этого. Почему так омерзительно мы отзываемся о политике - и почему, чуть ли не в пику всем, в 76х, я упорно называл себя политиком?
Видишь ли, - этика - это основа повседневного человека, а потому занятие этикой - дело шаманов, философов и попов. Разрушая традицию, а значит и этику, в целях эффективного управления и успешности войн, государственные мужи, легисты всех времен подрывали структуру повседневности, фундаментального бытия, толкая народ к непрерывной деградации. Счастлив народ, как китайский, ускользнувший от этой альтернативы. Римляне, поставившие закон во главу угла, веками жили в грязи братоубийства, пока не были сметены с пути истории. Китайцам тоже противостояли гунны и чжурчжени, китайцев тоже покоряли монголы и маньчжуры, но у китайцев никогда не было такого глубокого, такого беспросветного упадка, который наследовал Риму. Образ политика, европейского политика, обученного Макиавелли и Хлодвигом, не может не вызвать отвращения у нас, ибо наше бытие на осколках Рима восстановлено традицией и религией традиции - и в этом смысле германцы принесли прогресс, выведя мир из тупика аморальности и законности. Закон не может быть нормой жизни, он бессилен без моральных устоев. Потребность в законе возникает там и тогда, где и когда разрушается мораль. А может ли она не разрушаться, если наше бытие выходит из пеленок общины, если оно вовлекает в ce6я тех, кого мы еще вчера называли "не мы"? Не может, говорит опыт - человек не способен переносить на других нормы, которые он привык относить к себе. И вот тут возникает развилка: моралисты, вроде Конфуция и Ларисы Богораз¹, тщатся перенести первичную мораль на весь мир, терпят поражение, но постепенно превращаются в почитаемых святых; их же оппоненты - противники - пытаются разрушить мораль и установить общий для всех закон /из этих я святых не знаю/. Удел первых - быть проповедниками, вопиющими в пустыне, удел вторых - править миром или быть политиканами поменьше. Политик же не должен быть политиканом. В политике прагматизм не должен убивать нравственность. Будучи вершителем судеб, политик должен оставаться повседневным человеком - не в своей семье, подобно Ежову, но в мире, подвластном ему. Правитель должен чувствовать себя отцом большой семьи, а народ должен отвечать ему сыновней почтительностью. (См. "Об образе героя" - прим. ред.)
Ты знаешь, как этого достигнуть? И никто не знает. Путь политика - это дорога, полная тупиков и ухабов, где спотыкаются ежечасно - и как же выбраться из трясины поиска, если не будет маяков чистой нравственности, тех твердолобых моралистов, которые налагают табу на поиск? Двинься и они, мы погибнем от смещения всех ориентиров. Так не торопись же их записать в чернь, чтобы не свалиться в омут легизма.

---

84.02.19. ИЗ ПИСЬМА К Г.О. ПАВЛОВСКОМУ

Полный текст письма см. здесь

1. Каждое государство строится на основе культуры управляемых. Государственное устройство может быть привнесено извне - путем завоевания или революции, - однако разрыв между культурой управляемых и принципами управления с течением времени существенно сокращается, стремясь к коадаптации. Если такая коадаптация не достигается в сравнительно короткое время, то государство обречено на уничтожение. Коадаптация достигается двумя путями: либо государство "завоевателей" оказывается достаточно развитым и сильным /именно в буквальном смысле/ и может предложить приемлемую идеологию - и тогда "покоренные" меняют свою культуру /вплоть до религии и языка/, либо "завоеватели" отказываются от своих, исходных принципов и ассимилируются.
2. Любое государство, независимо от своей эффективности, обладает могущественными механизмами гомеостаза, которые поддерживают стабильность структуры и культуры управления. Как правило, чем авторитарней государство, тем сильнее и устойчивей этот механизм.
3. Механизму гомеостаза противостоит другой - механизм обратной связи, который приводит принципы управления в соответствие с эффектом управления. Как правило, такие механизмы свободней действуют в государствах демократических. Однако во всех государствах они развиты слабо или, скажем, заметно слабей, чем механизмы гомеостаза, тяготеющие к стагнации! Слабость механизма обратной связи приводит к тому, что всякие нововведения, способствующие повышению эффективности управления, прорываются стихийно и недостаточно быстро, нося зачастую противоречивый характер. Следствием этого бывают революции, периоды упадка и гибель государства. Такие процессы очень напоминают процессы мутагенеза в биологии, поэтому мы можем руководствоваться известными примерами. Самые благоприятные реформы ДОЛЖНЫ умеренно дозироваться /чего не понимают революционеры и наши диссиденты/, ибо необходимо достичь коадаптации нововводимых механизмов как между собой, так и с устоявшимися /зачастую даже не анализируемыми/ традициями. Но тут же надо иметь в виду, что любая реформа может "застрять" если вводимые ею преобразования будут недостаточно широки. Во-первых, любой механизм, особенно достаточно новый принципиально не может работать самостоятельно, необходимо либо вводить комеханизмы, либо перестраивать работу уже функционирующих механизмов на кофункционирование. Во вторых, надо иметь в виду фактор времени: идеальных механизмов не бывает, бывают только механизмы своевременные. Ограничение временем может вести к необходимости отказа от наиболее целостных и гармоничных реформ, ради того, чтобы "догнать" события. Этот же фактор может заставить наращивать реформы еще до достижения коадаптации уже введенных механизмов. То есть, фактор времени может оправдать революции.
4. Государство должно быть и регулятором и использователем деления общества на страты. Естественность общественной стратификации доказана историей. Сколько бы революций не происходило, общество раньше или позже возвращалось к иерархическому устройству. Можно было бы, конечно, пользоваться привычным словом "классы", однако при всей своей нелюбви к выпендрежу и введению новых слов, особенно научно-иностранных, я предпочитаю "страты" классам, ибо в европейской традиции классы представляются чем-то замкнутым, мало динамичным, страты же не имеют этого оттенка. В традиционном Китае или современном Советском Союзе, где имущественный потенциал мало сказывается на социально- административной динамике восходящего поколения, страты как бы деперсонифицированы.
5. Нарушение стратификации /которое продолжает сказываться у нас еще и сейчас/ может резко повысить социальную мобильность на время, но в этом возникает крайне тяжелая опасность того, что восходящие социальные потоки сильно понижают культурный уровень высших страт, ведут к упадку культуры в обществе в целом и разрушают творческий потенциал общества. У нас, например, длительные усилия по дестратификации общества привели к тому, что, опять же таки - например, мы с тобой живем в условиях жуткой культурной диаспоры, и в этом не так страшна для государства наша боль одиночества, как печальна наша творческая импотенция в силу отсутствия нормальных каналов информации /публичные, нестратифицированные невозможны/ и условий общения. Отсутствие собеседника или адресата лишает меня не только возможности - охоты говорить или писать. Мне не с кем говорить, хотя я живу и не в ссылке. Был у меня один приятель, с которым я говорил о проблемах экологии, /ты его видел/ но когда он усвоил азы, мне стало не о чем с ним говорить - дальше он не в состоянии подняться. Что же касается проблем государства и политики, то здесь у меня всего один адресат - ты. С другими мне говорить об этом неохота - без толку. /Впрочем, в Москве живет одно исключение - и ты с ним знаком/. Авторитарность нашего государства содействует гомеостазу, стратификации почти исключает нормальное государственно-культурное творчество. Нормальная стратификация возникает тогда, когда в обществе формируются устойчивые критерии и нормы. У нас их нет. Каждая страта должна обладать характерным культурным уровнем, социальным престижем, политической или экономической функцией, материальным положением и стилем жизни. У нас здесь царит размытость и мешанина.
6. Кастовое и классовое общество так же жизнеспособно, как и бесклассовое /стратифицированное/. Древний Египет не слишком уступил Китаю по устойчивости и исторической длительности. Вопрос о выборе перспектив упирается в проблему исходного духа культуры /здесь ты вспомнишь Шпенглера, которого я до сих пор не прочел/ и связанную с ней проблему обратной связи.
7. Материальное благополучие государственно- и культуротворческих страт должно быть достаточным для независимости поведения, каким бы ни было положение остальных страт. Но при кастовой организации общества относительное положение высших страт может и должно существенно отличаться от относительного положения высших страт при бесклассовом обществе. Отсутствие вертикальной мобильности устраняют поводы для зависти и притязаний. Напротив, социальная мобильность порождает миражи и вожделения. Не случайно выход разночинцев на политическую арену России подготовил разрушительные идеологии и революционные организации. Именно поэтому при низком производственном уровне для общества желательно кастовоклассовое деление, обеспечивающее независимость верхам при резкой имущественной дифференциации И при этом не допускающее вызова низов. Мне трудно оказать, насколько эффективно такое деление при высоком уровне благосостояния общества в целом, скажем в Европе XX века, но исторически сложившееся общество и у нас, и в Европе, и в рамках глобальной культуры предполагает бесклассовое общество. Идея равенства по происхождению, лежащая в основе христианства, требует либо отказа от кастовости, либо отказа от религии предков - я же сомневаюсь в возможности искусственной религии на манер Платона.
Поскольку на мой взгляд выбор предрешен, следовало бы продумать некоторые положения. Общество должно быть максимально мобильно и монокультурно /в рамках региональной самобытности/. Высшие страты должны отличаться от низших не принадлежностью к иной /даже к иной ипостасно/ культуре, а существенным разрывом в уровне знаний. Необходимо вводить культ знания во все фибры общественных структур (см. Черновик  экономической реформы в СССР - прим. ред.). Далее. Высокомерие с одной стороны, зависть с другой, равно как и лицемерное сюсюкание вроде воспевания гегемона, потенциально наиболее сильный разрушитель общества. Поэтому благосостояние чиновничества и высших страт, каким бы оно не было реально, не должно проявляться в демонстрации роскоши и тщеславия, весь стиль жизни должен быть пронизан духом обыденности, скромности и равенства. (См. "Об образе героя" - прим. ред. ) Но с другой стороны, низкий материальный уровень быта может отрицательно отразиться на престиже чиновника и знания, поэтому уровень благосостояния высших страт должен выравниваться по высшему уровню благосостояния преуспевающих граждан из низших страт. Это необходимо и для устранения зависимости чиновничества от денежных магнатов. Вместе с тем, если допустить неограниченный рост доходов у промышленной части населения, то неизбежно будут расти как уровень доходов и роскошь высших страт, так и зависть среди низших страт. Во имя устранения зависти и вражды мы неизбежно придем к социалистическим идеям выравнивания доходов.
Проблемы, встающие перед государством в XX веке, связаны не только с вневременными вопросами государственной стабильности и социальной справедливости, но и с рядом весьма иных факторов: наличие разрушительного оружия, идеологическая напряженность и трудноустранимое противоборство богатых народов и бедных, экологический кризис. Если предыдущие рассуждения занимали меня до знакомства с тобой, то пришедшие ко мне через тебя и М.Я. идеи Римского клуба о факторе времени наложились на мое открытие экологии и абсурдности индустриальной экономики в 69 году и открыли новый раздел в моем видении мира, который продолжается и сейчас. Это раздел - раздел отказов и компромиссов, возвратов и переосмыслений. Он потребует не меньше постулатов, чем предыдущий…

---

Весна 1984. ИЗ ПИСЬМА К Г.О. ПАВЛОВСКОМУ

<О шаманах и вождях, о Саше Рыкове, о Движении>.

В твоем письме я услыхал похвалу "Знанию-силе" и тут же затребовал соответствующий номер - мне недавно их выдали три. Разумеется, я кинулся читать крыс. Что сказать? - наблюдение за социальным поведением как будто специально поставлены, чтобы проиллюстрировать мои наблюдения среди человеков. Для меня это восхитительно, тем более, что кроме Сухотина, случайно познакомившегося с моими заметками, ни один человек не отреагировал на них ни единым словом - что за пустяк! А наш приятель Сережа категорически отказался даже взять их в руки - ты не профессиональный социолог, поэтому все, что ты можешь написать, - демагогия /"3-С" он мне пропагандировал для самообразования/. Разве только ты, отмахнувшись вначале, вспомнил. Ну да не знаю, насколько тебя это задело. Но для меня это не пустяк!
Если ты помнишь концовку моей заметочки, то сможешь понять, что сама она лишь некое предисловие, некий ключик, который вдруг открылся мне для оценки моего прошлого и прошлого Движения. Когда я осознал, что отношения внутри групп отнюдь не одномерны, бессонною ночью моя жизнь заново разыгралась в моей голове. Мне объяснились непонятные поступки и неожиданные поражения. Ведь мне-то казалось, что я лидер, и пытался себя вести в соответствии с каким-то "долгом" и из этого, как правило, ничего не получалось.
Да, я несомненно был лидером, но лидером-шаманом, а не лидером-вождем². При этом мне на каждом шагу приходилось играть роль организатора, противопоказанную мне по характеру. Я помню, как на самом первом этапе моего... как бы это назвать? - в общем, в начале моей нынешней деятельности я пришел к выводу о необходимости создания организации, преследующей, на первых порах, цель изучения социальных процессов. И что интересно: я оставался в полной бездеятельности, хотя общее мнение того времени приписывало мне решительность и энергичность, - я объяснял себе это тем, что вокруг меня не находилось никого, кто годился бы для этой цели. Реальным инициатором, создателем группы стал мой друг, человек слабый во всех отношениях, талантливый, но всюду в жизни оказавшиеся аутсайдером. Потом мои приятели чуть ли не высмеивали меня, когда я говорил об этом, но я-то знал, что это была правда.
Надо сказать, что ни один из троих товарищей того времени не остался с нами, ни один из них действительно не годился для этой цели, но дело было сделано: у меня появилась аудитория, полигон мысли, я слишком быстро сумел убедить себя в чрезвычайной значительности наших взглядов и ринулся в организационную деятельность без оглядки... на минутку - ибо первое же мое приобретение - Саша Рыков - оказался настолько активен, что на несколько лет я был избавлен от мучительной необходимости проявлять инициативу. Только в 68 году, когда стало ясно, что он "не тянет", а события накатывались лихорадочной чередой, мне пришлось снова взять на себя роль "вождя". И я всюду потерпел поражение: мне не удались организовать журнал, не удалось связаться с Движением, о существовании которого мы узнали только по демонстрации на Красной площади /до этого наши связи были ничтожны и только в Питере мы краешком вышли на ВСХСОН/.³ И опять из полного одиночества нашу группу вывел Саша - и уже навсегда, в этот раз выводя нас на плацдарм, с которого началась бурная экспансия 69-71гг. Ему самому это дорого стоило - уже в 68, будучи почти оставленным нами, позднее он сам увидел, как снижается его ранг. Нет, ни я, ни кто-нибудь другой не стремился к лидерству, напротив, я с непонятной тогда для себя охотой уступал ему все, что можно было уступить. Но чем дальше, тем больше проявлялась асимметрия: столкнувшись с Движением, Саша вынужден был постоянно опираться на мое мнение, на мои взгляды, каждый раз выводя на меня все новых и новых людей. Однако, он видел, что структура росла уже и без него, помимо его. Он ничего не имел против кристаллизации ее вокруг меня - это было и до него, и при нем, и ныне. Он и тогда, и позже полагал меня гением и ничего более естественного не видел. Но то, что сам он не играет той роли, которую он играл в 66-67 гг., казалось ему чудовищной неблагодарностью - и здесь я ему ничем помочь не мог.
Увы, человеческое самолюбие, особенно ущемленное самолюбие - страшная вещь: Саша попытался доказать самому себе, Светлане, еще одному-двум приятелям, что он может больше моего - и началась конспирация. Мы расстались с ним осенью 71 года. В 72 он уехал в Москву и мало помалу отошел от общественной деятельности...

---

84.03.07. ИЗ ПИСЬМА К Г.О. ПАВЛОВСКОМУ

<О себе и своих интересах: история, экология, политика>

…После провала Альманаха⁴ я чувствую себя в изоляции, хотя и не вполне адекватной ссылке, но все усиливающейся, болезненной вдвойне оттого, что в ссылке виден выход, у меня его нет: характер моей работы таков, что мне необходимо общение на самом профессиональном уровне и только на таком yровне имеет cмысл вся моя деятельность. Вспомни требования, предъявлявшиеся Альманаху: отказ от политизирования и профессионализм. Тогда я полагал, что, не вступая в конфликт с государством, можно создать условия для профессиональной работы, предполагавшей определенный уровень если не сотрудничества с государством, то терпимости, дающей надежду на поиск взаимопонимания и принятия к сведению взаимно не принимаемых позиций. Поскольку проблемы, стоящие перед нами, имеют не жэковский уровень, они и требуют работы на уровне высшей компетенции. Теперь возьмем мою ситуацию. Три аспекта моих интересов: 1. история, помогающая построить модели государственного функционирования, понять антроподинамику; 2. экология и биология, дающие представление о материальной подоплеке тенденций мирового развития; 3.экономика и политика - венец моих интересов, которые и составляют смысл всех моих штудий, и более всего требуют живой атмосферы. Что касается истории и сопряженных с ней дисциплин, то у меня не только нет учителей здесь, но и вообще нет никого, кто бы выбирал в истории те же проблемы, что и я. Мне остается одно - общение с монографиями. Это существенно затягивает обучение, делает его неполноценным, а главное - требует работы с библиотекой: времени, времени, времени. Экология. Здесь не только полное отсутствие специалистов, даже такого уровня, как среди историков, но и бешенный дефицит литературы. То немногое, что можно найти, требует времени, времени, времени - даже библиотеки помогают мало . С биологией проще, но именно здесь вопрос упирается в дискуссионность проблем, а это требует либо участия в дискуссии, либо молчаливого ожидания результатов. Это обидно, особенно если ты чувствуешь, что уцепился за краешек истины. Что касается политики, то мне остается один онанизм - и нечего об этом писать. Экономика: все широкодоступные источники информации по этой области не содержат ничего, чтобы стоило затрат. Специальные издания, чаще для служебного пользования, содержат довольно много интересного, но чтобы эти сведения разыскать, разумеется, требуется гораздо больше усилий, чем при поиске информации из области истории, экологии и т.д. Но и если предположить, что на все это найдется время, я все равно оказываюсь в положении бездельника с оригинальным хобби. Я не хочу хобби! Я хочу быть работающим специалистом! Для этого надо не тратить все свое время, чтобы накормить себя, а в ничтожный огрызок постельного дозасыпания поддерживать начатки квалификации - для этого необходимо быть и работать в работающей среде. Для этого надо быть специалистом, которому не только дают работать, но которому платят за то, что он учится или учит других - за ту работу, которая на самом деле является моей профессией.
Я лишен всего этого. Лишен, пока не имею доступа к работающим группам и институтам. Лишен, пока вынужден все свое время тратить на поддержание жизни. Лишен, пока мне платят за бессмысленную и тупую рутину, с которой худо-бедно справляется безграмотная деревенщина /и то - хоть не сторож!/.
Да, я могу неделю или две в году пробыть в Москве. Это накладно для меня, но возможно. И что же я успеваю за эту неделю? Да еще теперь, в оголившейся и оголяющейся для меня Москве!
Это ужас, может быть, больше твоего. Ты освободишься и будешь жить под Москвой, в Одессе - черт знает где; и это неважно. Твой склад таков, что мог бы работать и вне институтов. Но и ты уже жаждешь включения в функционирующую структуру. Что же до меня, который не только всегда работал в структуре, но и создавал структуры, то стоит ли дальше продолжать?! И вот я здесь возвращаюсь к постановке проблемы: я отказался от помощи, которая могла быть эффективной и быстрой.
Нет, я не отказываюсь от привлечения нежэковских сил: мое исторжение из нормального мира произошло неординарным способом - и я считаю, что не вполне по моей вине, - мой путь зафиксирован в биографии и оформляющих ее документах - трудовой книжке, например, - а потому для нормального возвращения может потребоваться вмешательство тех, кто наравне со мной ответственен за мой казус. Но это - крайний случай, и конечно же, я не буду клянчить, а потому могу принять твой термин "демарш". Однако, надо соразмерять свои шаги. Надо соизмерять их с серьезностью встающих проблем. Вот сейчас, например, решается вопрос с моим восстановлением в институте. Если мне откажут - это серьезный шаг, лишающий меня всех перспектив, это действительно покушение на мое убийство, оставляющее мне две альтернативы: эмиграцию и возвратную десоциализацию - и ни одной приемлемой. Чтобы сохранить свой статус - не впадая в истерику: в июле, не позже! - я вынужден буду пойти на неординарный шаг. Что ограничивает тебя во времени? Приезд семьи. Но он так скор, что за ним не угонится ни одно бюрократическое решение. Плюнь на это ограничение. Надо действовать, но без конвульсий. Если ты приготовил бумазею - пришли мне, я отвечу тотчас: задержка в месяц - не в жизнь. У меня же ограничение в соблюдении формальностей: восстанавливают либо 15 июля, либо 15 августа /первый срок достоверен/. Я обязан уложиться в сроки, но и тут я предпочту отложить на год, чем совершить непродуманный поступок, чем не использовать все ординарные, жэковские ходы. […]
… Тема, которую ты затронул - это тема выживания государства в условиях перманентно кризисной ситуации, в которую наша цивилизация /святыми стараниями!/ уже зашла. Я убежден, что если наше государство выживет, а оно имеет больше шансов, чем западные демократии, то оно выживет именно таким: структурой с множественностью способов и каналов выработки и утилизации информации.
Ты мог бы интенсивно искать возможности для обмена идеями в этой области - и ждать. Ты хочешь, чтобы ответ на твое предложение, равносильное умственной революции /и не только для наших функционеров/, дали в такой же срок, как и ответ на просьбу о дополнительном свидании. Возникает вопрос; в состоянии ли ты оценить масштаб проблемы? То же было и с письмом Сокирке - после чего я недоумевал: как эти мысли и формулировки могли посетить тебя - и оставить девственником? Я сейчас в том же недоумении: кому конкретно ты отправил свой трактат? Представляю, как твой пакет недоуменно носит какая-то девица, ища в какую папку подшить. А ты пока подожди /нет худа без добра, может дообдумаешь /. […]

---

84.07.09. ИЗ ПИСЬМА К Г.О. ПАВЛОВСКОМУ

Полный текст письма см. здесь

В памятной записке ты не забываешь упомянуть, что "координатор" /здесь это слово вполне уместно в отличие от первоначальной ситуации/ должен пользоваться авторитетом среди... yж не помню твоей формулировки. Для КГБ авторитет среди инакомыслящих равносилен инакомыслию, потенциальному /если не явному/ антисоветизму, враждебности и т.п. Однако ты не можешь не понимать, что можно пользоваться авторитетом, излагая точку зрения, враждебную самой идее диссидентства. Для этого достаточно не быть ублюдочным бронтозавром и быть честным и независимым человеком, всякая честность и всякая независимость могут быть поставлены под сомнение, если ты извлекаешь выгоду из своего положения /= из своих взглядов/. Более того, в реальном жизни так оно и случается: редко когда соблазн выгоды не влияет на выбор взглядов. Но вообще позиция, вгрубе, так сказать, а самого - нюанса. В твоих письмах я как раз и улавливаю этот скользкий шанс - и это звучит для меня предостережением.
Моя позиция, в сущности, проста: я категорически отказываюсь лицедействовать. Как в прошлом я собирался писать антисолженицынский памфлет с протестом против диссидентского лицедейства, так и сейчас я отказываюсь принимать позы и делать заявления. Я имею определенные взгляды, в соответствии с которыми и поступаю. Я не скрываю этих взглядов, но и не напираю на них /или на какую-либо особенность в них/. Я вправе рассчитывать, что мое поведение открывает мне определенный путь в обществе, и жду, что все заинтересованные стороны сделают соответствующие выводы. Никого специально убеждать, уговаривать я не буду. Бить себя в грудь - тоже.
Если ты помнишь волну обвинительных слухов 79 года, когда меня обвинили не только в недопустимых взглядах, но и в сотрудничестве с КГБ, в даче показаний и т.д., то ты, наверное, вспомнишь и мое поведение: я никого ни в чем не обвинял в ответ, я не распинался ни насчет своих взглядов, ни насчет показаний или иного грехопадения. Я не скрывал ничего, но и ничего не писал: каждый пусть делает выводы сам, в диссиденты я не напрашиваюсь. Это было тяжело. Многие обвиняли меня в том, что я не защищаюсь и тем самым врежу не только себе, но и своим идеям. Напротив, я не думал, что от распинания моя работа выиграет: кто сам не сможет сделать разумных выводов, обречен, он и переубежденный мною не нужен нам. А муть - осядет, и если что-либо стоящего есть в моем поведении, оно даст результат. И мне кажется, мой расчет оправдался. А о потерях я не жалею.
Теперь положение точно то же, но только рентгенограмму снимают "компетентные органы". Я не собираюсь просить ничего, я хочу занять лишь то место, которое, как я думаю, я занять вправе. Я глубоко убежден, что в этом жe заинтересовано и государство. К сожалению, моего убеждения явно недостаточно. Что ж, это не значит, что я должен подталкивать кого-то, подчеркивая свою близость: поступая таким образом, я, быть может, и займу намеченное кресло, но я его займу не как независимый человек, но как сломленный статист, подчинившийся сценарию. И именно как с таковым со мной будут обращаться и впредь.
Разумеется, степень слома имеет значение. Если я не соглашусь на публичное обсуждение своего самобичевания /а при нынешнем положении ничего, кроме самобичевания или того, что будет воспринято, как самобичевание, предано гласности быть не может/, то мой авторитет среди диссидентов ничуть не пострадает, КГБ организация надежная. Правда, остается самоощущение, но для меня важно даже не это. Давая обязательства, я даю повод предполагать возможность и вслед за тем /вполне обоснованно/ требовать: моего послушного поведения, когда за каждым "верным" шагом следует подачка, а за "ошибочным" - наказание, /Прости меня за оборот - не машинка, исправил бы, а так - лень, да и полночь/. Как бы меня не убеждал майор, что такая бамага есть лишь свидетельство моих взглядов, а не акт купли-продажи, я нисколько не сомневаюсь, что всякое уважение в его глазах как партнер я потеряю. С первого же моего падения начнется наращение давления и уже тогда меня начнут запихивать в стандартное русло. Не выйдет. Лучше в кочегары и даже в лагерь. Мы заинтересованы не в примирении с государством, а в примирении на известных условиях: признание ответственности нe есть автоматический переход в ранг марионеток. Я хочу быть ответственным чиновником государства и как таковой хочу отвечать за свои поступки, за свои мысли. Во всяком другом варианте мы скатимся в лоно той самой безответственности, которая и есть главный бич нашего бытия.
Я не менее, чем КГБ заинтересован в бескризисном развитии государства. Нo на этом cходство кончается. Чиновники КГБ действуют, как частные лица /опираясь на авторитет государства, апеллируя к нему, но руководствуясь сиюминутными указаниями и частными побудительными причинами в качестве допинга/, а я, оставаясь частным лицом, хочу действовать, как чиновник. Более того, невозможность получить поощрение освобождает меня от ложных мотивов, от предательской вкрадчивой подсказки корыстолюбия. Не такова ли основа того, что по тебе следует назвать "координацией"?
И вот тут мы вплотную приблизились к анализу твоего текста, которым мы займемся в следующий раз. Здесь я тебе дам только две черточки.
В своем предложении нетривиального служения ты поднял проблему, которая мучит меня с тех пор, когда я произнес слово "сотрудничество". Ты пришел почти к тем же результатам, что я, но в выборе метода мы опять разошлись. Ты предлагаешь при интеграции с государством путь Зубатова, путь провокации, я же предлагаю исторически более испытанный и более оправдавший себя путь странствующих ши (см. письмо к Павловскому от 84.23.07 - прим. ред.). Я предлагаю независимую работу, ты предлагаешь ассимиляцию. Твой путь реальней, но и он малоосуществим - можно было бы не беспокоиться. Однако, я убежден, что ловля журавля сейчас самое благодарное занятие, и предлагаю тебе присоединиться ко мне.
Не рассчитывал столько написать, поэтому отправлю. Завершать буду постепенно. Сейчас вернусь к сегодняшним баранам: по поводу института я, конечно, подготовлю некий нетривиальный /как тебе писал/ шаг, однако в cроки я не укладываюсь, и, чтобы избежать лихорадки, отложу дo следующей весны - следовательно, мы еще сумеем скоординировать и выражения, и шаги.

Всего наилучшего.
В.

---

84.07.14. - 84.07.21. ИЗ ПИСЬМА К Г.О. ПАВЛОВСКОМУ.

<Спор об отношении к государству, сотрудничестве, независимости>

…Теперь мы подошли к главному пункту, на котором базируется и наша общность в понимании государства, и наша общность с государством. Я, вероятно, нахожусь не в том состоянии, чтобы сейчас же дать связную критику: не говоря уже о том, что вопрос и в самом деле главный, а потому слишком многосторонний, я сам не имею четкого представления о нем. Есть чувство, есть предположения, есть предчувствия, некие смутные движения души и мысли, но все это еще ждет соединения в осмыслении. Так что уж извини за корявость, которую я не только предполагаю в последующем тексте, но и уверен в реализации ее ниже.
"...Запрет на внутриполитический конфликт, как одна из норм социальной стабильности..."
То, что и я считаю эту норму основополагающей, ты знаешь. Я имел возможность неоднократно к этому возвращаться. Признание ее пришло ко мне не в 68, когда я был весьма конфликтно настроен и принял компромисс вполне в ленинском стиле, как признание временного равновесия сил, так сказать "историческую реальность", и не в 70-71, когда я осознал объективность проблем, сказывающихся на формировании государственных структур и традиций, вследствие чего заговорил о сотрудничестве. Это одна из идей /немногих/, точное рождение которой я не могу проследить. Безусловно, корни ее лежат в отказе от партийности, постулировавшейся мною в период приверженности политической оппозиции. Уже тогда мне было ясно, что та часть общества, которая ответственна за выработку политических альтернатив, нe имеет права на внутренний конфликт, на соперничество фракций - и на стадии оппозиции, и на стадии политической дееспособности. Но я хочу подчеркнуть - это будет иметь значение для последующего текста, - все это имело место при категорическом отказе от демократии /помнишь твои филиппики против моего элитаризма?/, т.е. при отказе "вмешивать народ в наши дела". Это означает не только "запрет оппозиционной пропаганды в народе", но и запрет всякой политической пропаганды, отказ от сиюминутно ориентированных политических кампаний.
Такое представление было, конечно, основой для представлений о надпартийном и бесконфликтном характере управления, однако само по себе не сформировало моих сегодняшних представлений. Только интерес к Китаю смог сформировать у меня твердую решимость не "сотрудничать" с государством, а "включиться" в государство. Я даже могу назвать книжку, при чтении которой я понял это, как "свое". Этo подаренная осенью или летом 77 года книжка "Китай: история, культура и историография". Таким образом, завершение моего перехода в "государственные мужи" по-видимому совпало с самой активной фазой формирования Альманаха, что, естественно, не могло не наложить отпечатка на последний и его судьбу. Но слов тогда у меня не было. Я не представлял себе даже самых незначительных форм, в которых это можно было бы осуществить: оставались только рассуждения на страницах Альманаха. Не случайно, когда обдумывалось деление на разделы, я выделил для себя "Диалог" /для обсуждения государственного - политического и экономического - устройства. Между прочим, несостоявшееся название, "Альтернатива", оставил для ценностных проблем, порождаемых, например, конфликтами типа экологического кризиса, отсюда и "Альтернатива-21"/.
Ты уж не серчай, что я так уплываю в сторону, но ход моей мысли всегда сопровождается воспоминаниями, а раз уж я сразу за машинкой, то мне трудно пописать-пописать, а затем уставиться в потолок, повоспоминать, что же и откуда.
Итак, мы едины в том, что касается требований социального мира, обеспечиваемого отказом от "состязания общественных фракций во имя каких бы то ни было целей". Однако, вслед за этим начинаются расхождения. "Беспристрастие нашей власти основано...", пишешь ты, а я недоумеваю - о чем, бишь, речь? Наша власть отнюдь не беспристрастна. У нас власть классовая и страстно пристрастная. Пристрастная принципиально, и термин "всенародное государство", являющееся одним из тех наследий эпохи волюнтаризма, которые не выбросишь за здорово живешь, в быту не находит употребления и никого не вводит в заблуждение. Правда, мы не в Китае и у нас не введена в обиход борьба с интеллигенцией. /Но и в Китае, при его традициях и поклонения знаниям, нельзя было довести эту войну до логического конца. Только верный последыш культурной революции Пол Пот смог показать, как это бывает на практике/. Нo как и не в Китае невозможность ввести "стабильное сплочение".
Да, беспристрастие власти реализуется и у нас - как некая тенденция …мы с тобой /не совсем беспристрастные, нетенденциозные наблюдатели/ можем зарегистрировать. Но именно тенденция, пробивающая себе путь через неудачи и ошибки, катастрофы и непоправимые потери помимосознания государственного бюрократа. Я не исключаю, что кое-кто в верхах мыслит сходно с тобой, но это не имеет никакого значения, ибо оно не сформулировано, не заложено в инструкции, а потому и не играет роли государственной политики. Оно неосознаваемо даже на самом верху госаппарата. Поэтому смешно, когда ты пытаешься, будто за обеденным столом, болтать с чиновниками об общей точке зрения на бесконфликтность. Да, я вижу следы примирения. Да, я вижу, что многим из нас дают шанс социализироваться, но - как изменившимся, конформированным гражданам. Нам, несмотря на наше "вражеское нутро" дают шанс стать обыкновенными серыми гражданами, тихо помалкивающими в своей щели. Право на конформацию - великое право, до 50-х годов его у нас не было. Но это вовсе но то, что ты хотел бы почувствовать на себе. Если вам - участникам Движения - и дают такое право /а это большее, чем то, что было допущено во время реабилитаций 50-x-60-х, и сходно с тем, что было допущено во время политического инфантилизма нового курса во второй половине 60-х/, то его дают только постольку, поскольку мы выдаем авансы. Наши попечители полагают, что наше с тобой приплясывание вокруг принятия государства означает внутренний слом, а когда я говорю, что это не так - не особенно упорствуют: мне дают возможность "сохранить лицо", заранее "зная", что за этим стоит.
Мне недавно пришлось говорить с одним из таких попечителей. И что бы ты думал? Он ничему не научился, он по-прежнему ждал моего падения, он надеялся, что на пороге института я начну размазывать сопли по пузу. Когда же он столкнулся с достаточно твердой позицией, такой, какой она была в 74, 78, 77, 79, 80, он начал интенсивно делать из меня врага. Те жe штампованные фразы о генеральной линии партии, социалистической демократии и "кто не с нами, тот против нас". Угроза и почти шантаж - и непреклонный отказ без покаяния открыть мне дорогу к жизни обычного человека. Чтобы стать обычным, т.е. пользоваться возможностями, не закрытыми для обычных, надо бытьобычным, т.е. действовать по привычному образцу и, конечно же, не иметь амбиций на независимость: независимое мнение и символизирующее его независимое поведение. Смена взглядов, исправление мысли - вот что от меня требуют по-прежнему. Мир, к которому мы стремимся, нарушается насаждаемой враждой - и к черту мои заявления о взглядах: если мои взгляды совпадают со позицией КГБ, но независимы - они враждебны!
А ведь в сущности мои взгляды включают в себя требование стабильности государства, отказ от действий, могущих ослабить его устойчивость и привести к кризисным явлениям. В чем, как не в этом, смысл КГБ? Но я враг, ибо отстаиваю свою независимость и в искренность моих высказываний нет нужды верить: я независим, значит неуправляем - придет благоприятный момент, и я вновь возобновлю свою враждебную деятельность, - говорит мой попечитель. Независимость - синоним враждебности.
Да, научившись на практике, теперь пресекают экстремистские вылазки не только диссидентов. Но это требует специальных вмешательств и разовых, поименных указаний. НИГДЕ не сформулирован принцип отказа от конфликта. Жизнь, конечно, берет свое. И вот тут-то и проявляется та самая тенденция, которая для нас /и нынешнего китайского руководства/ является принципом - социальный мир путем примирения /вместо социального мира любой ценой/. Но именно тенденция, слепая и обходящая часто того, на ком бы ей и проявиться в первую очередь.

<Об интеллигенции и ответственности> (см. также "К проблематике общественного движения", 1972 г.)

…Действительно диссиденты отличаются низким уровнем социальной ответственности. Но ставить им это в укор - глупо, особенно, если ты обращаешься не к ним, а к их гонителям. Источник безответственности - двухаспектная национальная традиция. Во-первых, русские безответственны как нация. Отсюда и проистекает с давних пор "приходите и володейте..." Безответственны не только в низах, но и в самой своей верхушечке. Во-вторых, традиция самовластья исторически отстранила интеллигенцию от участия в управлении, лишив ее тем самым возможности "нести... полную ответственность" за свои рекомендации. Наиболее уродливую форму это приняло при перестройке государственной машины на бюрократический лад, от Николая до Николая. И это в сильной степени способствовало возникновению "Народной Воли", равно как и успеху революционной пропаганды уже при Николае последнем. Но после революции эта традиция не только не исчезла, но и получила новый импульс в революционном преследовании интеллигенции /"буржуев", "буржуазных специалистов" и т. п./. Традиция эта не только не изжита, но и не может быть изжита у нас до тех пор, пока понятие "интеллигент" не совпадет с понятием "государственный служащий", "чиновник".
Хотел бы я понять, какие возможности остаются у интеллигенции хотя бы для самооценки собственных "рекомендаций", если их на пушечный выстрел не подпускают ни к знаниям о функционировании государства и частных его структур, равно как и не допускают к практической деятельности? Если же нет возможности для серьезной самооценки, то при чем здесь безответственность? Сахарова, надеюсь, ты не записал в безответственный элемент? Но вспомни его "рекомендации". Чушь, да и только! Виновен ли он в этом?
____________
<Спор по поводу игры с государством и  КГБ>

В п.8 все, кажется, направлено против мысли, которую я готов принять:"...,окажутся втянутыми  в гибкое, но бесповоротное взаимодействие...", "это требует и известного "подталкиванья" мнений..." /ого, как толкают!/, - а из п.7: "...ограничить.., фактическую свободу рук...", "...исключить с их стороны возможность маневра...".
Все это создает впечатление провокации. Ты призываешь не к честному сотрудничеству с независимыми гражданами, осознающими пределы свободы и значение ответственности, а к вовлечению полудурков в интригу перевоспитания в рамках нового отдела КГБ. Ну, и уж отсюда следствия: надо найти способы заманить, а потом подмять и не дать рыпнуться. Нет, не силовыми приемами - хитроумными! Я не сомневаюсь, что если в КГБ когда-нибудь придадут какое-либо значение этой идее, то только именно в такой интерпретации. А меня она не устраивает. Разумеется, в рамках "консультаций" /а я понимаю, что меня ты включаешь в число тех, с кем не грех проконсультироваться/ я повел бы весьма резкую полемику, что обрекло бы если не идею, то меня в качестве исполнителя, на забвение. Если ты в очередной раз пытаешься втянуть КГБ в игру, где ты повел бы себя /если не ты, то другие - я, например/ неискренне, навязывая постепенно в ходе игры другую интерпретацию, то ты опять потерпишь поражение.
Я не могу исключить последнюю версию, т.к. я знаю тебя, но на самом деле мне кажется, что ты действительно серьезно вносишь свое предложение, которое связало бы прочно КГБ и независимо мыслящую интеллигенцию. Это химера. И как положено химерам, может существовать только в воображении. Без независимости мысли и свободы рук мы получим еще один КСП. Попечительство мертвящей организации убьет мысль, которая не умеет летать на привязи. Получится еще одна форма по пути кнута и пряника /покладистому - место в НИИ, диссиденту - в кутузке/. Но люди стихийно сторонятся таких путей, научаются избегать палки, не беря пряник. Кому определять допустимость проекта или разумность мысли? По твоей версии - КГБ /кого поддержать, кого подержать, кого попридержать/ Но КГБ вечно будет оставаться бюрократической организацией и ее решения будут носить узко ведомственный, прагматический характер. При признании подчиненности "социальноценных проектов" контролю КГБ, при "связывании рук" путем вовлечения в "бесповоротное сотрудничество" с "заинтересованными организациями" твой план превращается в идею создания провокаторского корпуса, который бы отлавливал неуправляемых, а управляемых вводил в надлежащее русло. На начальном этапе такая деятельность могла бы иметь успех, если бы нашлось достаточно провокаторов /вежливей - координаторов/, но будучи раскушенной /а это неизбежно/ стала бы бессмысленной /если не вредной/. Но при любом ходе событий нет никакой надежды на культуротворческую миссию подобно образованных групп.
Я уже напоминал тебе о Зубатове. Его рассуждения, вероятно, были очень похожи на твои. Он создал "независимую партию" в противовес революционным, "независимые" профсоюзы - и все было, вроде бы, хорошо. Но затем начался процесс эрозии. С одной стороны, рабочие стали отливать к революционным группам, а с другой - зубатовокие профсоюзы стали учинять забастовки /в т.ч. с кровавыми исходами/, что закончилось, как известно 9-ым января.
Чтобы избежать зубатовского фиаско /зачин п.7/, ты предлагаешь избрать подходящие средства, иными словами - сделать контроль КГБ сильным и эффективным, таким образом, мало чем выходишь за пределы методов, ныне применяемых.
___________

… Чтобы покончить с п.8. скажу, что хотя принципиально мы мало расходимся в понимании механики процесса, но меня пугает правоверность и обилие кнутов на заднем плане.
Что мне действительно не нравится, так это готовность работать не над истиной, не над выработкой оптимальных систем управления, а над перестройкой инакомыслящих "в политически приемлемом для правительства духе". Реальная работа может приводить /чаще всего так и должно быть/ к результатам, неприемлемым для правительства. Это не равнозначно неприемлемым для государства. Отсюда неизбежен конфликт, который может доходить до желания устранить строптивых, но честных граждан. "Координатор" или любой другой участник твоего эксперимента в этой ситуации должен рассчитывать не на льготы, не на субсидии, а на лагерь, вероятней всего - строгого режима, а не туристский. При этом он должен оставаться твердым в своих убеждениях - в противном случае все твое предложение будет означать создание еще одного института для формирования мифоидеологии, не более. Твой же макет подходит больше для требующих гарантий неприкосновенности. Разумеется, к тебе тут же хлынут сокирки всяких мастей, но... Для меня главное, что результат не будет достигнут.
84.21.07
В.

---

84.07.23.  ИЗ ПИСЬМА К Г.О. ПАВЛОВСКОМУ

<Об отношении интеллигенции и власти. Нравственность и государственный интерес>

(См. также "К проблематике общественного движения", 1972. )

Чем ши отличается от провокатора? Возможно, многим. Но и этим: ши служит народу, провокатор - правительству. Перед глазами ши - государство, перед глазами провокатора - власти. Смысл существования ши - служение, вопрос о смысле существования провокатора факультативен и может решаться любым образом, но цель его трудов - служба. А потому ши может быть нищ и гоним, а может быть состоятелен и сановен - и это не имеет значения. Без успеха и благополучия работа провокатора теряет смысл, а потому он в сильной степени зависит от собственного умения услужить.
В нашем языке /не знаю, как в других/ слово "провокатор" окрашено весьма однозначно, но лично я не вижу в нем ничего уж особенно дурного. При стечении обстоятельств, работа провокатора может иметь весьма ценное социальное значение. Ведь что есть провокатор? Человек, инспирирующий деятельность, признаваемую недопустимой традиционно. Для меня совершенно очевидна возможность ситуации, при которой некую деятельность нельзя ввести законным путем, но можно явочным. Вот и поприще для провокатора. Если такая деятельность не носит аморального оттенка, то я не берусь ее осуждать. Разумеется, для приличия лучше выбрать слово помягче. Координатор, например.
Но вот в чем беда. Для того, чтобы провокация была морально допустимой, ее нужно осуществлять чистыми руками, побудительные причины должны быть чисты. Возможно, зубатовские провокации и были такими, но, во-первых, у меня такой уверенности пока нет, а во-вторых, чистота предыдущего эксперимента не индульгенция при проведении нового. У современного КГБ на всех уровнях, с которыми я знаком, проглядывает только одна цель - сыск. В этой ситуации я не вижу приемлемого морального основания для такой крупномасштабной провокации, которую ты запроектировал. А вот поприще для ши (см. письма к Павловскому от 84.29.07 и 84.09.07 - прим. ред.) налицо. И хоть прислуживаться мне тошно, служить я рад - и ищу пути для служения.
Как ты понял, я целиком и полностью согласен с твоей общей идеей: в обществе налицо потенциал, реализация которого не может уложиться в прокрустово ложе единственной традиции, а потому при попытках удержать инициативных и энергичных деятелей в рамках устоявшихся норм управление теряет эффективность - то ли неординарные личности обращаются во врагов и требуется их устранить, то ли, ускользая от направляющей десницы власти, эти выродки, оставаясь неуязвимыми, деформируют общество. Чтобы не месить кулаками воздух и не наносить сокрушительные удары ветряным мельницам, надо научиться управлять и выродками. Но здесь есть не очень значительная, но все же тонкость: управлять мыслью можно лишь в определенных пределах, и если мы готовы допустить хоть некоторую свободу мысли, то мы должны быть готовы и к изменению собственной сущности. Разумеется, ты это понимаешь. Но не сомневайся, что это понимают и те, к которым ты обращаешься!
Но вот вопрос: существует ли у тех, кто принимает политические решения готовность к переменам? Я смею утверждать: нет! А потому всякая провокация, независимо от субъективных намерений, обращена стать изощрённым способом выкорчевывания инакомыслия. Этот путь бессмысленен - и не для меня. В чем же я вижу свои возможности?
Ты пишешь, что координатор должен пользоваться высоким авторитетом среди тех, кого следует провоцировать. Верно, иначе провокация не будет иметь успеха. Но каковы характеристики этих авторитетных провокаторов? Ты не отвечаешь на этот вопрос, но зато ты говоришь о черте, которая внушает доверие: независимость. Сегодня интеллигенция не доверяет ни одной мысли, если она идет из официальных источников. Если же она приносит дивиденд ее изобретателю, то недоверие сменяется подозрительностью. Уйти от подозрительности и враждебности не удастся, скрывая свою причастность к "органам" или иным официозным институтам: тебя высчитают!
Нет, я не считаю, что во имя успеха среди диссидентов или деидеологизированной интеллигенции необходимо категорически и при всех обстоятельствах отказываться как от сотрудничества с теми или иными учреждениями, так и от материального участия государства в наших начинаниях, надо лишь, чтобы сотрудничество с государством не строилось на угодливости, а субсидирование нашей работы не было подкупом. Это возможно только в том случае, если мы, идя на сотрудничество, отстаиваем независимость своей мысли. Не надо подтирать текстов для "приемлемости". Надо набраться мужества и отстаивать свои позиции даже при условии неуспеха и угрозе свободе. Если государство не желает сотрудничать с нами, такими, как мы есть, то можно оставаться в отщепенцах. Уступив же, пусть только текстуально, мы открываем путь для нравственной деградации и перерождения. Раз за разом уступки, влекущие за собой уступки, будут сталкивать нас в бездну ренегатства и проституции. Те же, которым мы будем адресовать свою работу, так и не смогут понять необходимость перемен. Таким образом, требование следовать своей совести и логике своей мысли вопреки соображениям реализуемости и личного благоденствия является не только основным, но и императивным.
Самое трудное заключается в том, чтобы, оставаясь честным, быть приемлемым для государства и терпимым для властей. Во имя последнего я не стану жертвовать первым, но это не значит, что второе для меня либо не имеет значения вообще, либо весьма второстепенно: без приемлемости для государства вся моя работа - не более, чем куча дерьма, - стоило ли переводить продукты на потенциальное удобрение?
Таким образом, мне видится неизбежным слияние двух принципов: прагматическая работа и личная независимость, абсолютная честность, которые невозможны в наших условиях без мужества и самопожертвования.
Таковы принципиальные рамки моих действий. Однако голый принцип ничего не говорит вопрошающему. Это тот контур, который, как в книжечке "Раскрась сам", необходимо залить краской.
Да, я многословен, мои последние письма не афористичны. Можно было бы продумать, а затем писать, творя, подобно тебе, афоризмы. Но, во-первых, афористичность мне мало свойственна и ради нее я потерял бы слишком много времени. Во-вторых, моя болтовня если и не аналог трепа то, все-таки, некое его подобие - поговорим так, запросто.
Итак, краски:
При работе над практическими рекомендациями я исхожу из того, что советское государство - мое государство. Не потому, что разделяю его моральные основы, - я считаю не только омерзительным, но и пагубным принцип, в силу которого можно ущемлять и даже уничтожать одних ради благоденствия и процветания других, иными словами, я категорический противник классовой борьбы, национального преобладания, разделения мира на сферы влияния и противоборства. Не потому, что меня примиряет с ним его происхождение, - оно мне кажется ужасным; в первую очередь потому, что его возникновение означало гибель государства, разрушение культурной традиции, что повлекло за собой неисчислимые жертвы и неоценимые культурные потери. Не потому, что я его считаю сильным и вечным, - Персида накануне своего падения казалась стабильным колоссом, а рухнула в несколько лет. Эхнатону понадобилось одно царствование, чтобы из мирового государства превратить Египет в заштатную державу. Нет, в нашем кризисном мире не существует гарантий устойчивости. Но дело в том, что даже если это государство будет клониться к упадку, я не только не окажусь среди тех, кто тащит его в могилу или ждет у края с горстью земли, но напротив, я приложу все свои силы, чтобы сохранить ему жизнь. Ты правильно писал, что мы являемся собственными заложниками, заложниками сложившегося равновесия. Страх перед катастрофой, разразящейся при нарушении статус-кво, существует. Но не он решает, ибо он вторичен: я против революций, ибо они наращивают хаос в нравственном состоянии народа, делая его от поколения к поколению менее человечным. Даже если мы избегнем военной катастрофы или полного экономического краха, мы не выиграем ничего. Приходя в ужас от мысли, что выход из сложившегося положения может лежать через дальнейшую нравственную деградацию, я всеми силами отвергаю мысль о желательности разрушения или ослабления нашего государства. Напротив, снятие напряжений в обществе и возвращение к патриархальным нормам, едва ли возможное в обозримом будущем, но желательное и желаемое каждым поколением мыслителей, лежит на пути государственной стабильности. Итак, государственная стабильность, уверенность государства в своих силах и проистекающие отсюда спокойствие и уравновешенность в моих интересах. Это роднит меня с КГБ.
Но нельзя заметить, что мотивы КГБ и мои весьма различны. Для КГБ существование нашего государства самоцель. Он устроено так, чтобы защищать не только государство, но и всякую его ипостась, всякий его облик, любое правительство, самое неэффективное и разрушительно действующее. Я говорю, разумеется, о замысле КГБ.
Для меня стабильность государства - путь термидора. Для меня стабильность тем и хороша, что она - источник трансформации государства. Стабильность позволяет, а желание стабильности продуцирует отказ от борьбы, в первую очередь гражданской, самой существенной в свете моих интересов. Для меня стабильность не самоцель, а средство к достижению нравственного благополучия.
Но как бы то ни было, цели совпадают. Если я ратую за стабильность, то КГБ нет дела до того, чем я это мотивирую, важно только, чтобы я не рвался рекламировать взгляды, которые могут привести к дестабилизации идеологии - столпа, на котором зиждется устойчивость и солидарность. Такова основа терпимости.
Очевидно, что в некоторых отношениях наше государство стоит перед проблемами. Многие из них грозят его стабильности. Работать над разрешением этих проблем необходимо и КГБ, и мне. Если я оказываюсь достаточно компетентным, то меня можно использовать. Таковы условия для сотрудничества.
Но почему "не работают" рекомендации правоверных консультантов и референтов? Даже если я не в состоянии ответить на этот вопрос, я в состоянии отметить этот факт: слишком много начинаний оказывается неэффективными. Если во имя сотрудничества я откажусь от своих взглядов или выберу сферы деятельности, обходящие оные, то я окажусь в стане правоверных. Чем я полезней буду множества других? Более того, мое поведение, рассматриваемое как падение, будет создавать лишний повод для заблуждений. Нет, не молчать, а говорить тогда, когда молчат другие, вот в чем я вижу свою миссию. Вопрос заключается только в том, чтобы говорить умело и умно. Как же в этой ситуации я могу отказаться от отстаивания собственной независимости, а значит и от выражения своих взглядов во всем их объеме? Не то, чтобы я пытался их рекламировать и популяризировать. Я не собираюсь каждый раз напирать на них, когда стану беседовать с представителями КГБ. Но каждый раз, когда эти представители будут спрашивать меня о них, я буду отвечать честно. Я никогда для благополучия не стану каяться /лживо/ и отрицать то, что исповедую. Если не хотят скандала, пусть его не затевают, но избегать неприятностей путем лжи я не буду. Как и не буду отказываться от тем, представляющих для меня интерес, как не буду отказываться от источников, которые кто-то кому-то не рекомендует. Если в результате этих действий я впаду в немилость - пусть меня уничтожают, но хамелеоном я не стану. Я буду настаивать - корректными путями и невызывающим образом - на решении проблем, которые часто считаются второстепенными или вовсе недискутабельными. Я буду - как доброжелательный гражданин указывать на ошибки - не соседу Васе и не корру из "Монд", но тем, с кем я работаю и в чьей ответственности я уверен - и это касается не только чиновных коллег.
Таковы мои твердые принципы. Я не собираюсь угождать временщикам, но я готов пожертвовать всем во имя государства. Это открывает мне путь в общество. Но этот путь лежит через двойную дверь: с той стороны ее должны открыть другие. Готовы ли они к этому? Сегодня - нет. Мне предстоит убедить их в разумности такого шага. Каким образом? Разумеется, не перекрашиванием задницы в красный цвет. Я белый и белым останусь. Но вот своей работой, своим поведением я должен доказать, что не опасен, что ответственен, что адаптирован к этому строю и этому государству. Этого мало. Это может лишь убедить в допустимости, да и то не скоро - возможно так не скоро, что я до этого не доживу. Но ведь надо еще вызвать заинтересованность во мне! Я должен показать нечто весьма незаурядное, чтобы безразличное наблюдение превратить в позыв привлечь меня, доверить мне! Вот здесь сверхзадача!
Работая на жэковском уровне, я никогда ничего не сумею доказать. Мне нравятся китайцы и мне хотелось бы тебе процитировать кусок из "Яньского наследника Даня", но, кажется, этот кусок у тебя есть в наброске о типах лидеров. Так вот, по способности коня возить повозку с солью нельзя судить, хороший ли он скакун. Не стоит судить о муже по славе, которую он стяжал в родной деревне. Мне нужно поприще.
Поиск этого поприща лежит для меня через институт. А для тебя? Ты - это следующая моя ступень. Вот поэтому-то мне так интересен твой поиск. Ведь и мою задачу можно решать с твоего конца. Но что мы можем предложить? В любом случае - скоординированные действия!

---

84.07.29. ИЗ ПИСЬМА К Г.О. ПАВЛОВСКОМУ

<О государстве, о жертвенности, о долге, семейном и  гражданском>

…Разумеется, ты не Зубатов - не там работаешь. Тебе, как и мне, проще попасть в ставленники или агентуру зубатовых. Вот и понял я, что туда ты напрашиваешься. Заметь, ты старательно пытаешься защитить от меня зубатовский вариант, а я-то ничего против не имею, просто я не вижу нужды принять для себя. Конечно, было бы лучше, если бы мы работали с зубатовыми, а не с касьянами или кулябичевыми. И для нас с тобой, и для государства. Но в последнем своем письме ты занял совершенно неправомерную позицию. Нельзя предлагать идею и самоустраняться от реализации. Т.е. - можно, когда у тебя есть кандидатура "заместителя". Предлагать же голую идею - нонсенс, как любил говаривать твой друг Иванников.
Не задумывался ли ты над мистикой государственных структур? Мне пришлось столкнуться с очень странным явлением, когда государства функционируют совершенно натужно, не имея органов, просящихся в жизнь, и будучи неспособными перестроиться. Почему? В очень многих случаях оказывалось, что форма государственной организации имеет, все же, свое оправдание, но оно находится в прошлом: основатели государства создавали структуры, "притертые" к их индивидуальным способностям. Уходя из жизни, они оставляли после себя наследство устоявшихся органов и методов, защищенных включившимися механизмами гомеостаза. Новые деятеля с новым набором талантов и привычек, включаясь в работу аппарата, испытывают неудобства, но аппарат уже настолько сложен и настолько коадаптированы его части, что перестроить все можно только революцией. На такой шаг ответственные государственные деятели редко решаются, тем более, что основатели зачастую бывают наиболее талантливыми представителями культуры, в то время, как рутинно пришедшие к власти не столько талантливы, сколько приспособлены /исключение представляют династические наследники/. И довольно часто в истории прослеживается этот "принцип основателя"
Чему меня учит это явление? Не придавать слишком большое значение моим рецептам и прожектам: все они рассчитаны на мои личные склонности /и слабости/, на набор друзей и прочего окружения - не реализуйся они при мне, они не только гроша ломаного не будут стоить, но и в случае реализации с другим набором "основателей" станут путами. Смысл имеют только общие идеи, но при этом, именно общие идеи и представляют для всех, кроме философов, наименьший интерес. Вот именно поэтому я и полагал, что предлагая идею, весьма, доложу я тебе, конкретную, ты имеешь в виду "основателей" - бишь себя, по крайней мере. И что же оказывается? - ты рассуждал просто так, по принципу Фарадея: "..а что, если..." Для социально ориентированного мыслителя досужие размышления имеют смысл, но тогда надо выбирать темы: о Духе там или Кесаре, о Согласии или Диктатуре, о правильных и неправильных формах правления и т.п. досужие размышления о призвании Зубатова - иванниковский нонсенс.
Впрочем, не будь некоторой паузы перед твоим последним письмом, я, вероятно, не стал бы писать и свои два, отправленные друг за дружкой - но я уже их написал и - отправил. Мы толчемся вокруг одних мыслей, и слишком непродуктивно для такого объема бумаги. Слишком много одина-ковых слов и изгибов мысли - немного утомляет. /Кстати, неправильно пронумеровав страницы, я отослал тебе письмо с изъяном - приложу./
____________________________
А вот другая тема, вызывающая у меня более лирическое настроение. Должен ли ши предлагать другим "путь ши"? (См. письмо к Павловскому от 84.23.07 - прим. ред.) Можно ли предлагать независимость, тогда, как сам достиг ее - исподволь, нечаянно, сугубо интимно?
Что ж, описание верное. Да, моя независимость нечаянна, я и сам толком не знаю, как ее достиг, как и не знаю ее пределов /хотя и чувствую их дыхание/. Но это не мешает убеждению, что аристократизм духа воспитуем, пусть я не всегда знаю, как его достичь, но зато ищу пути к устойчивому "воспроизводству" независимости, императив "будь независим" - верный путь к богемной диссидухе... Не думаю, хотя при нашем бескультурье, когда мы сплошь и рядом бываем людьми одной лишь только идеи, это так. Императив независимости не противостоит императиву социальности, но уравновешивает его. Социальность свойственна мне по психологическому типу и по жесткому воспитанию - быть бы мне конформистом, если бы не закомплексованность, толкавшая к рефлексии. Страх перед потерей лица и истины и вывел меня на путь независимости. И с тех пор для меня действительно стало императивом требования всегда самому принимать решения и делать выводы. Вот эти два полюса - социальность и личностность, всеобщность и частность как раз и занимают меня в течение последних нескольких лет. Как вырваться из этого противоречия, когда долг чиновника противоречит долгу сына? Только в соединении переживания двух ипостасей человека, только в интимном откровении решается каждое единичное противоречие, делается выбор грехопадения, которое и унижает, и возвышает человека. Чтобы выбор был честным и стоящим, необходима как приверженность "роду", так и приверженность себе. Вот почему я убежден в императивности независимости.
Можно ли призывать других к этой независимости, призывать к "пути ши"? Разумеется, путь ши - для немногих. Достаточно ли личного служения, личного примера для установления нормы? Достаточно ли существования нормы для существования слоя, следующего этой норме? На оба эти вопроса я отвечаю отрицательно, в то время, как остро чувствую необходимость ши для нашей страны. Призыв, разумеется, основанный на личном примере, на житии, эффективней, чем молчаливое деяние. Я согласен с Лао-Цзы, что знающий молчит, говорящий не знает, однако же Лао-Цзы, оставив на пограничной заставе некий текст, сумел создать даосизм - смог ли бы он этого достичь, не уйдя, с одной стороны, и уйдя молча, с другой? Если же даосизм - профанация, и не этого он хотел достичь, то вот в чем вопрос: почему же он не молчал, уходя в горы? Проще сказать, что ощущал себя незнающим - зачем тогда было гонять ветер? Соедини подвижничество с обличением - и ты получишь орудие формирования традиции, идеологии, культуры, нормы, по крайней мере.
Но достаточно ли нормы для утверждения идеала, для реализации его в каждом чиновнике? Нет, конечно же. Даже в Китае, с его глубочайшим уважением к моральным правилам ши, с его беспрекословным принятием идеалов служения, реализовать нормативный образец чаще всего не удавалось, а не будь ревнителей, то я думаю, что и в Китае это было бы дохлое дело.
________________
Твоя оговорка "хотя, хотя..." меня радует, ибо сказать, что у нас нету Конфуция и даже иероглифов, за которые стоило бы дать себя закопать живьем, смогут сказать про нас наши дети, а про наших детей - их дети. Кое за что я мог бы дать закопать себя живьем, хотя я, разумеется, не считаю жертвенность высшей благодетелью. И это "кое-что" если не выработано нашим поколением, то им восстановлено. Тут мы задеваем еще одну тему твоего письма: мое неудачное, на твой взгляд, сравнение нашей участи. Пусть тебя не вводит в заблуждение моя домовитость. Я действительно не мыслю себе жизни без семьи, но, заметь себе, - нормальной жизни. Я не мыслю себе жизни и без служения. И это последнее зачастую делает мою жизнь ненормальной. Долг - это в первую очередь мой долг перед Детьми, не перед собственными, которые, скорее всего, не переживут и первой ядерной бомбы, но перед будущим мира. А потому я готов жертвовать, если, не дай Бог, эта жертва понадобится, и более того, моя домовитость постоянно переживает испытание на прочность - и не только по мотивам служения. Да, я не мыслю себя без семьи, но каждый раз, когда надо делать выбор между семьей и долгом, то я не колеблясь предаю первую во имя второго. А что до инстинктов - то я человек... Разве что больше во мне говорит чувство ответственности... (См. Диалог Игрунова и Павловского - прим. ред.)
Тут же и иное твое преувеличение на мой счет: "Я рад, что как предостережение сие тебе полезно - полагаю, что по твоему характеру оно излишне." Не полагай. Так же, как и тебе, мне приходится оказываться в ситуациях, где я не могу защитить вещей, от которых не в силах отказаться; и в этой ситуации, так же, как и ты, я испытываю поползновения в скользкую сторону - я не Марченко, не Богораз, не... Потому полезность предостережений не символичная.
--------------------------------------
На этой же странице у тебя сетования насчет слога - напрасно; твое письмо меня порадовало той простотой, человечностью языка, которую я, возможно необоснованно, связываю с искренностью, возводя, вероятно, к непродуманности речи, к порыву. Сначала я хотел пожаловаться на твой почерк, но, читая, порадовался, что ты не дождался возвращения к машинке - быть может опять был бы философический текст, а так приятное, милое общение. А что касается стиля, то я махнул рукой - мы залезли в дебри, где мы сами не выяснили для себя даже главного, - где уж тут вырисовывать фразы!
-------------------------------------
Я не вполне понимаю твои рассуждения о попутничестве, но в стиле звучит не кокетничанье даже, а вызов, вроде бы ты кичишься резервированной душенькой. Я не таков: выбирая сотрудников /не попутчиков/, я делю с ними и душу. Работая, я беру на себя и ответственность перед ними, и долг преданности Границы преданности - границы разумного, но за то, что я разделял, я готов отвечать с головой. Да, пусть я изменился, но ограничения, накладываемые участием, могут исчезнуть назавтра, сегодня же я им подчинен вполне, а за вчера - вся вина на мне, и я буду нести наказание за то, что не есть уже я. Вот и сейчас передо мной остается альтернатива сесть. Мне дико представить себе это: во имя чего? - но я не сомневаюсь, что я приму это наказание и не стану делать недопустимых шагов, апеллируя своему "социализированному" сегодня.
---------------------------------------
Прощаясь, - у меня дома вечернее укладывание детей - не эпистолярная атмосфера - повеселю тебя еще раз. Я действительно полагаю, что КГБ существенно более надежная организация, чем профсоюз, однако, кажется, так считаю я один, даже мой ближайший друг придерживается твоего мнения. Поживем - увидим.

Письма 1984 года.Часть II.

---

Примечания:

1.- См. "О Ларисе Богораз", "Карабаново", "Об Альманахе-77", "О Григории Померанце"
Вернуться

2. - См. "О типах лидеров", интервью Матизену, письмо от 84.14.12
Вернуться

3. - Всероссийский социал-Христианский союз освобождения народа. Ленинградское подпольное общество, организованное "для преобразования СССР на национально-православной основе" в 1964 году и раскрытое в 1967 г. См. об этом в книге Людмилы Алексеевой "История инакомыслия в СССР". (Глава "Становление" и "Русское национальное движение".)
Вернуться

4. См. "Об Альманахе-77", "О Никите Николаиче Моисееве", "О Григории Померанце"
Вернуться