Письма 1984 года. Часть I.

Полный текст письма см. здесь

Человек существо многоипостасное и каждый человек похож на дурную семью, в которой ежедневно происходят выяснения отношений - ежедневно биологическое в человеке восстает против духовного в нем же, ежедневно человек семьи бунтует против человека государства и ежедневно человек-сын выходит из повиновения, воплощаясь в человека-отца. Но человек культуры не отменяет человека общества, и раз сделанный выбор не отметает необходимости нового выбора - пусть даже в совершенно идентичной ситуации. Как человек государства я должен так же беспрекословно идти в Афганистан, буде меня пошлют, как мой отец пошел под Смоленск, но как человек семьи, как человек культуры я делаю иной выбор. Но разве при этом ипостась человека государства перестает проявляться во мне? Разве в тысяче иных отношений я не попираю свой долг человека семьи или человека культуры, выполняя долг человека государства?
Кто есть судья в человеке? Что предопределяет мой выбор? В древности человек рода был прост, ибо общество было истинно-тоталитарным /появление государства, даже еще вполне неразвитого и тоталитарного, уже знаменует разложение этого истинного, первобытного тоталитаризма/: все предопределялось религией-культурой - когда и как зачать ребенка, как его растить и чему учить, когда сеять хлеб и что есть в пятницу утром, как умереть и в какой позе быть похороненным. Каждый шаг, каждый вздох, начиная рождением и кончая смертью, был предопределен. Если возникала проблема выбора, выбор делал не человек - выбор делал Бог: через шамана или гадательные кости, - или же выбор делал род, царь, наконец, - человеку делать выбор не было дано.
Простой патриархальный человек исчез, но человека сегодняшнего дня понуждают жить по кальке протокитайца или древнего египтянина. Но беда в том, что государство сегодняшнего дня утеряло монополию на культуру, как бы оно ни тщилось вернуться к тоталитаризму. Верховный авторитет государства-религии, государства-культуры пал и человек среди его руин ощутил себя беспомощным: он не может покинуть родных развалин, из камней которых он строит свое нынешнее жилье, он не может оставить могил предков, но и не может, подобно им, благополучно жить на пепелище, его голова осталась непокрытой под глубоким небом - сегодня солнце, назавтра дождь. Может ли сегодняшний человек позволить духам, витающим в руинах, делать за него выбор? Разумеется, нет! Духи, обитавшие в доме, были всевластны, бездомные духи - пугают, как привидения, но при свете дня они бессильны. Пора строить новый дом, с новыми домовыми и новыми ставнями на окнах. Пока его, сливающего воедино личность человека со стенами и духами, нет, человеку придется каждодневно делать выбор. Как раз во имя этого выбора, во имя сложного человека я и требую независимости. Только независимость придает силы, чтобы не падать ниц перед духом-государством или духом-культурой, а вопрошать их.
Ты протестуешь против "независимости во что бы то ни стало". Это действительно фрондерская позиция, но в Движении она не так уж часто встречалась. Речь идет о независимости во имя целокупности наследия. Независимость нужна, чтобы отстоять свои моральные нормы от посягательств общества или государства, но и чтоб отстоять свои идеалы от посягательств традиций культуры. Независимость во что бы то ни стало есть в большей степени момент русской культуры, чем диссидентства, и восходит эта традиция, если верить нелюбимому мне Лотману, к довольно нелюбимому мне Пушкину. Но именно такая, ложно понятая независимость и вталкивала человека в лоно фрондерской позиции, надевая на человека маску, которую не отодрать, и выталкивая на сцену лицедейства.
Независимость, истинная независимость, позволяющая вопрошать, но и закрыть глаза и уши, вслушиваясь в шепот внутренней речи, неизбежна для нас, если мы хотим оставить после себя мир, а не груду развалин, если мы хотим принимать ответственные решения, а не следовать поводырю-духу. (См. "Если решили быть гражданами..." - прим. ред.) Да, такая независимость создает нам дурную репутацию - и у тех, кто следует духу-государству, и у тех, кто мучим абстиненцией, алкая допинга химерической квази-культуры несостоявшейся России. Но такую дурную славу мы приобретаем и в быту, мучаясь тривиальными вопросами, на которые даем нетривиальные ответы. Люди обвиняют нас то в безнравственности, то в глухоте. Однажды мой приятель Гланц, был поражен, когда я вторично последовал его совету. Он было решил, что со мной произошло нечто необыкновенное, но затем сказал: нет, ты действительно принимаешь разумные советы, но люди все равно злы на тебя, потому что ты имеешь мужество спрашивать многих, но принимать свое решение. Я и сейчас поступаю так. Я беспомощен, пока не испрошу совета. Я могу не последовать ему. Скорее всего я не последую ему. Но испросив, я оспариваю его, я слушаю свой разум, а затем принимаю решения. Да, со временем я чаще стал принимать советы. Отчасти потому, что стал мудрее. Но лишь отчасти. Ибо ведь я стал и старее. Яростность моей мысли угасла. И принимая совет, я иногда ошибаюсь. Я ошибся, приняв совет о библиотекаре […] Но я не уверен, что поступив вопреки совету, я поступил бы лучше. Попросту я оказывался в ситуациях, не имевших удовлетворительных решений /т.е. я не знаю в них удовлетворительных исходов/.

84.08.05. ИЗ ПИСЬМА К Г.О. ПАВЛОВСКОМУ

<О свободе и долге>

… Одно из ключевых слов европейской цивилизации Нового времени, "свобода", привлекавшее так много внимания Движения, оставляет меня, по крайней мере равнодушным, если даже не сказать, что я противник свободы. Если я не говорю так, то потому, возможно, что вообще избегаю эпатирующих формулировок. Я говорю "слово", а не "термин" или "понятие", потому что в терминах не силен - это дело философов /и они мусолят этот термин изо всех сил/, слова же, простые символы, не исчерпывающие философских понятий, - удел простых людей и политиков, имеющих дело с простыми людьми. Поэтому договоримся сразу: я буду пользоваться ходячим представлением о свободе а не каким-либо специфическим. Это ходячее представление может не удовлетворять мыслителей и они придадут ему какой угодно смысл - это их право, однако политические движения будут рождать слова. Скажи, разве когда-нибудь сможет иметь политическое значение бердяевское определение свободы: свобода - это ответственность, свобода - это долг? Народ понимает слово совсем иначе, как это понимаю я: свобода - это отсутствие обязанностей, это право поступать, как "моей душеньке угодно". Свободен Миша Яковлев: да, он произвел троих детей, но это не породило никаких обязанностей, он волен жить, где ему угодно, как ему угодно, с кем ему угодно, - детей /и жену/ вполне могут кормить престарелые родители, если им так хочется. Свободен, в известной мере, ты - когда устраиваешься в попутчики, резервируя за собой право... Я никогда не бываю свободен: каждый шаг опутывает меня сетью обязанностей, связывает пеленой долга и ответственности. Это мое мироощущение, мой стиль жизни - и из него вытекает мое мировоззрение. Великая французская революция в некоторых моментах своих вызывает у меня подлинное отвращение. Одна из них, как раз связана с апофеозом идеи свободы и унижением идеи ответственности. Конечно, свобода изобретена не французами, да и староевропейская цивилизация, основанная на христианстве, в неявной форме утверждала свободу в ущерб ответственности. Однако, именно французы в своей декларации прав это противопоставление сделали явным, отдав предпочтение свободе и заложив тем самым основание новоевропейской цивилизации…(См. "Если решили быть гражданами...")
…Начиная с французской Декларации прав, человек рождается на земле эдаким пухленьким бужуйчиком, располагающим несметным и все множащимся числом прав и притязаний. Французам, и не им одним, нравится такая жизнь, однако же я не нахожу оснований для такого старта в этой жизни. Единственное право, даруемое рождением - это право на попытку утвердиться на этой земле. Человек несвободен с первой минуты и существует благодаря милостям, даруемым ему миром солнца, воды и предков. Милость порождает долг, и к тому времени, когда человек в состоянии хоть как-то реализовать себя, он оказывается круглым должником - и благодарность понуждает его всю жизнь покрывать долги. Разумеется, он может оказаться неблагодарным сыном и заявить о своей свободе - однако его свобода оказывается бесправной, ибо источником свободы является ответственность. Только возвращая долг, ты приобретаешь право. Но и право в этой ситуации не есть предпосылка свободы, а лишь условие для самораскрытия в служении.
Да, но мы дети Европы, и жизнь, отданная долгу, для нас не есть жизнь, но скорее рабство. Нет никакой речи о счастье - с твоим представлением об ответственности можно повеситься, говорила диссидента Леночка. Верно: так нельзя жить, и я отыщу письмо тебе по этому поводу, неотосланное, поелику именно в тот момент тебя угораздило ввергнуться во все тяжкие. Однако же, что касается меня, то я с готовностью возвращаю свой билет /выданный мне Европой по праву рождения на свет божий/ в райские кущи: по мне человек не создан для счастья, как птица для полета, - человек создан. И если, не будучи творцом своего "Я", я все же принимаю жизнь - и не волен в этом, как не волен в том, чтобы принять или не принять ее конец, - то я принимаю ее со всеми ее тяготами или долгами. Лет в пятнадцать я учинил такой замечательно красивый дифирамб своему счастью, которому быть в любой ситуации, ибо вся моя жизнь будет отдана достижению цели - увы! могу ли я сейчас сказать, что счастлив? Но я совершенно не жалею по этому поводу. Ведь если я и стремлюсь сейчас к чему-либо, то не к счастью - к удовлетворению. Мне нужно упокоить душу свою сознанием выполненного долга.
Я убежден, что наша цивилизация клонится к закату. Сейчас не стоит вопрос о ее сохранении, вопрос сводится к дилемме - перерождение или гибель. И если мы не желаем гибели, то нам следует избавиться от навязчивых идей типа равенства, свободы и счастья. Человек должен отказаться от грандиозных притязаний, от посягательств на абсолютное, совершенное и необычайное. Человек должен принять смирение и служение долгу, противопоставив их европейским вызову и свободе. Только в рамках простой и непритязательной жизни обыкновенного человека могут быть поставлены вопросы осмысле>. (См. "Если решили быть гражданами..." - прим. ред. )
Однако, такая постановка проблемы заведомо отбрасывает меня в аутсайдеры, ставя меня под подозрение в сумасшествии: в дурдоме на экспертизе мое представление о свободе и независимости стало одним из главных свидетельств о моем нездоровье. И вот здесь-то и выступает на арену мое требование абсолютной независимости. Независимость - это не свобода поступать, как "душеньке угодно", это твердость в следовании своему пути. Сопротивление посягательству на свою независимость, на следование своему пути было чуть ли не главным содержанием моей позиции в первые годы после освобождения... (См. "Если решили быть гражданами..." - прим. ред.) Я отказывался от всех лестных приглашений - в Москву, где я помимо своей воли был бы втянут в "Хронику" или Фонд, в институт /и даже в более высокие учреждения: а не пойти ли вам работать к нам?/. Не потому, что я против "Хроники" или Фонда, - я целиком за них. Не потому, что я против социализации и карьеры, - и это по мне. Но все это должно было нарушить мой путь, смять мои попытки и заставить меня играть роль в чужой пьесе.
Для того, чтобы выжить в своем своеобразии, в своем чувстве Пути, нужно не столько разграничение позиций - позиции меняются, - сколько разграничение импульсов. Именно разграничение импульсов, мотивов и есть подчеркивание независимости. И если ты четко отграничил свои основания, разве страшно, что твои позиции совпадут с позициями диссидента или КГБ? - тебе не грозит размывание, ассимиляция, соскальзывание в несебя.

84.08.08. ИЗ ПИСЬМА К Г.О. ПАВЛОВСКОМУ

<О русскости, о нравственности, о мировоззрении, о государстве и мире>

1. Я русский. Не в том смысле, конечно, в котором русский Солженицын: я не писаю кипятком при виде лубочных красот, не молюсь двумя перстами и не целую матушку-родимую землю. Я русский по рождению и по языку (см. "Если решили быть гражданами..." - прим. ред.) , а значит - по характеру, по способу видеть мир и жить в нем. Иконку можно повесить и в штате Вермонт, а любовно созерцать березыньки в окрестностях Торонто - жить, размахивая руками, можно только в России /в Италии машут совсем по-другому: хотя и более темпераментно, но зато не так, что ли, задумчиво/. Вот поэтому я привязан к этой стране, возможно, сильнее, чем иные проповедники патриотизма - впрочем, многие из них и вправду русские, только за мишурой символов утерявшие простую первооснову русскости.
2. Я люблю жизнь и считаю ее абсолютной и высшей ценностью, хотя смысл ее мне непонятен. Поиск смысла для меня - что-то вроде функции жизни. Я люблю детей и женщин, люблю тихий треп за чашкой чая, люблю тихим вечером рисовать желтое небо.
Все это возможно, когда люди сыты и спокойны. Поэтому я за благосостояние - нищета делает человека низким и алчным, погружает его в мир материального, я же вижу цели в чем-то невыразимом. Но я и против богатства. Нет, я не полагаю, что богатство само по себе зло, я просто знаю, что богатство, тем более быстро пришедшее, чаще всего не устраняет дикости, но превращает ее в безумие разврата. С богатством надо родиться, богатство надо унаследовать от деда и прадеда - или унаследовать головокружительную уравновешенность культуры.
...сыты и спокойны. Да, если человек мучим страхом, если он бо-ится насилия и произвола, если он постоянно ждет смерти, он теряет человеческий облик, и большинство людей но выносят длительной пытки страхом, превращаясь в мерзавцев. Вот поэтому я за порядок, против революций и войн, против стремительных перемен, против разрушения общинности в человеческом бытии.
3. Войны и революции уносят не только все то, что человека делает человеком, но и уносят то, что его вообще делает - саму жизнь. Поэтому предотвращение революций и войн для меня является первым и главным ограничителем.

Поставив точку, я задумался - да, ведь, по сути дела, у меня больше и нет ограничений для человека в человеческом обществе и для общества с его государством над человеком. Все, что нарушает покой человека и делает его /в одиночку или стадно/ разрушителем - зло. Ничто в нашем индивидуальном поведении и ничто в политике государства не должно возмущать человека. Ничто в культуре общества не должно унижать человека и вызывать его сопротивление. Все остальное - меня не касается.
Но человек живет не только в обществе - он живет в мире. Ощутить этого человек почти не может, потому что он живет во времени, которое трудно соизмерить с мгновением собственной жизни. Человек образованный еще с трудом может ощутить, что живет в мире, оставленном ему предками, но может ли он чувствовать, что строит дом своим правнукам? Эхнатон и Ганнибал реальнее, чем дети детей, хотя детям быть и топтать ту же землю, а Эхнатон лишь мираж, дрожание воздуха у губ говорящего. В силу этого человек не ощущает долга перед детьми, который может реализоваться только через отношение к миру вне нас - к космосу социальному и космосу природы.
Главный разрыв между мной и диссидентами и лежит в этой плоскости. Диссиденту важно, как он себя будет вести в мире. Он должен сохранять человеческое лицо, он не верит, что его поведение может иметь значение для его детей. Поэтому не важно, как отреагирует государство на его /достойное/ поведение, - если плохо, то тем хуже для государства. (См. "Карабаново" - прим. ред. ). Он не склонен думать, что будет на Земле через двести лет, поэтому он сторонник промышленного прогресса. Я думаю, не станет ли государство хуже от моих /морально оправданных/ действий? - и поэтому в состоянии отказаться от экстремизма, от максимализма моральных требований и от ригоризма в нравственных оценках. Я думаю, не станет ли Земля беднее, если я стану богаче? - и потому я в состоянии отказаться от материальных притязаний и принять умеренность, как норму.
Здесь - водораздел. С диссидентами мне не удалось его сгладить. Но работать мне предстоит /если предстоит/ именно в этом направлении. И таковы мои самые общие установки. Существуют ли у тебя такие же общие аксиомы?(см. "Если решили быть гражаданами..."- прим. ред.)

84.08.11 ИЗ ПИСЬМА К Г.О. ПАВЛОВСКОМУ

<Об особенностях государства в переходный период и катастрофизме>

…Видишь ли, роялизм не восходит к эпохе Александра, хоть Второго, хоть Первого - у него несколько более давние основания. … я уже имел неоднократно возможность писать тебе, говорить тебе, что не верю в идеальные государственные структуры: каждый тип государственного устройства имеет свои специфические разрешающие способности, в то время как жизнь чревата необыкновенным разнообразием.
Если ты пишешь о некоторой легковесности аргументации /или вовсе ее неверности/, то я хотел бы вернуть тебя к дате - и ты увидишь, что письмо писано по поводу, и, разумеется, писалось по поводу. Повод возник в 84-м, убеждение - несколько раньше. Я ошибочно думал, что ты помнишь еще наши разговоры тех времен, когда я жил на Сегедской и мы, прогуливаясь, обсуждали основания наследуемой свободы и политических прав.
Что касается твоих замечаний относительно того, что бюрократический аппарат стабилизирует политику и смена монарха, чем дальше, тем больше, не ведет к смене вех, то это абсолютно верное замечание - и на нашем русском примере /Николай II/ это можно хорошо иллюстрировать, особенно учитывая личные характеристики последнего императора, весьма содействовавшие указанному ходу событий. Однако ты существенно заблуждаешься, когда не усматриваешь смены политики при переходе от Александра II к Александру III. Смена полнейшая, как в идеалах, так и в политике внешней и внутренней. Эпоха Александра III - это эпоха "исправления ошибок" нашей культурной революции.
Так вот, стабильность, обеспечиваемая засильем бюрократии, - это одна из необходимых сторон государственного благополучия и структурной устойчивости. Ничего дурного в этом я не вижу, вдобавок, эта стабильность не мешает смене вех. Ты привел в пример Николая II /и не верно Ал.III/, полагая, что он знаменует собой тенденцию. Ничуть. И в прежние времена случалось так, что смена монарха не вела к смене политики. Это явление временное. Что безусловно - с бюрократизацией аппарата кривая политической переориентации становится существенно более плавной. Если же переориентация становится малореальной, то это лишь означает стагнацию, за которой гибель.
Едва ли ты меня испугал, заметив, что в  последний... Во-первых, нет гарантии, что в последний - есть предчувствие. Во-вторых, чем дольше будет продолжаться покой, тем позднее будет обещанное тобой переосмысление - день Страшного суда не за горами - авось успеем. Что за такое переосмысление надо платить /и в том числе боготворимой мной стабильностью/ страшную цену, так это предопределено нашей карикатурно-трагической историей. Но я хочу заметить: роялистские воздыхания имеют в виду тысячелетия, мы же живем под знаком конца света. Смешно представить себе, что перед лицом катастрофы кто-нибудь станет молиться на бюрократическую стабильность: бюрократия как раз и не способна справиться с кризисами - конек бюрократии - рутина. Предрекаемое тобой переосмысление, если оно состоится, будет означать конец рутины, а, значит, и временный /на время Страшного суда/ упадок бюрократии. Я повторяю - упадок. Руководство страной в периоды пересмотров не может быть ничем иным, как вождизмом. Вождизм рождает динамичные образования - республики, тирании, монархии, и отнюдь не реанимирует бюрократию. Основатель же нового порядка будет постепенно бюрократию возвышать - альтернативы ей при нормальном, некатастрофичном течении событий нет.
Весь вопрос в темпах. Как быстро надвигается на нас Катастрофа? Как быстро надвигается переосмысление? Как быстро в стане наших противников происходит осмысление масштаба событий? От случайностей картина истории, нарисованная наложением темпов, приобретет свой, лягущий в хроники, облик. Дай Бог, чтобы оставалось кому читать эти хроники!

84.08.13 ИЗ ПИСЬМА К Г.О. ПАВЛОВСКОМУ
<О государстве, человеке и культуре>.

… Я склонен считать себя конфуцианцем и противопоставлять себя как крайностям даосизма, так и крайностям легизма. Нет, я не против Учения - наши лао-цзы вызывают во мне уважение, но я понимаю, что умиротворение Истиной - путь немногих, меня же интересует обыденное в человеке. Если навязывать всем следование пути немногих, то кроме абсурда не получишь ничего - вместо примирения возникает вражда. Я, как бы вернее выразится, имею другое пространство /так ты говоришь?/ действия. Я не избегаю и доводов легизма, ставящего государство над человеком, - они зачастую весьма основательны, однако склонность к легизму, склонность заменять посылку "государство для человека" на "человек для государства" повергает меня не то что в трепет, но в истинный ужас.
Тут я в который раз должен вернуться к нашим спорам на Амундсена. Ты пытался называть меня тогда культурологом, ибо тогда я настаивал, что понятие "культура" имеет очень прямое отношение к эпицентру наших поисков. Я говорил о человеке-носителе культуры. Вам милее был Человек. Сейчас, в своем сальто, ты ставишь во главу угла Государство и его доводы - и здесь видимое совпадение со мной. Видимое - видное и кажущееся, ибо (см. "Если решили быть гражданами..." - прим. ред..) для меня государство - элемент культуры. Носителем же культуры является человек. Первоценность человека, вот что лежит в основе моих влечений к государству. Само же государство не является носителем культуры - и в этом твои рассуждения о детях подходят близко к теме - "горячо".
(Не замечая ли ты того, что религии и всякие культурные новшества, весьма динамичные, перенеся огосударствление, переход в состояние государственного культа, окостеневают? Отрыв от единственно живительной почвы - живущего человека - омертвляет, убивает культуру и ее язык.)
Изыскивать резоны государства, чтобы отстоять его от даосов - да, но не надо забывать при этом, что государство возникает лишь потому, что внутреннее устройство человека того требует. Силуэты государства возможно разглядеть только вглядываясь в человека. Легизм рассматривает государство как самоценность. Увидеть ценность государства и увлечься до признания самодостаточности, самодовления - вот соблазн, который я вижу в тебе. Меня он пугает.
Ну хватит, иду читать Хань Фэя - не прочту - не отвечу.
…Только скажу, что за Хань Фэем и Макиавелли не последую, ибо при одинаковой оценке трудностей мы ставим разные цели - у Хань Фэя сказано и об этом.

84. 09.02. ИЗ ПИСЬМА К Г.О. ПАВЛОВСКОМУ

<О глобальных проблемах современной цивилизации>

Итак...
Я согласен, что Рейган, Бегин и Хомейни символизируют процесс реидеологизации. Она не всюду началась и не везде одинаково далеко зашла. Но смысл происходящей реидеологизации ускользает от меня. Он может оказаться вовсе не таким, каким мы его хотим видеть. Не исключено, что симптомы, которые видны всем, мы неправильно оцениваем.
Тут я хотел бы немного отвлечься в сторону азбучных истин, которые мы часто не принимаем в расчет именно в силу их азбучности, но которые, все же, отражают действительность.
Рост идеологизации жизни означает возрастание жесткости межкультурных отношений. Теоретически это не исключает синтеза, однако на практике это обычно приводило к росту ортодоксии, взаимной глухоты и враждебности. В нашем кризисном мире острота борьбы, связанная с наращением идеологического противостояния, чревата последствиями, куда большими, чем реидеологизация жизни Северной Ирландии. Этого ли ты желаешь?
Вместе с тем, кризисность ситуации помимо нашего желания обостряет отношения между всеми образованиями на любых уровнях, что, в частности, ведет к неизбежной реидеологизации. Мы стоим накануне конца не только нашей цивилизации, но - всяких частных цивилизаций. Даже если будущее не принадлежит безраздельно единственной глобальной цивилизации, то оно безусловно за очень немногими субглобальными цивилизациями, существующими на принципах взаимодополнительности и взаимоприемлемости. Если не взаимоприемлемости, то взаимопризнания. Вот тут-то как раз и возникает тот вопрос, который ты мне задавал в 72 году: допускаю ли я возможность поликультурной цивилизации?
/Я пишу все это на случай сценария, не допускающего катастрофы, которая поставит на повестку дня если не выживание цивилизаций или даже человечества, то, по крайней мере, восстановление мира множественных первичных цивилизаций. Но нельзя исключать и того, что реидеологизация, в которой ты хочешь принять посильное участие, повернет нас к нелучшему из вариантов. Я здесь пытаюсь рассуждать так, как меня учили на уроках алгебры в пятом классе: нам необходимо решение - что нам надо знать? - что мы имеем? Я хочу глобальный вариант - каковы его параметры? - что мы имеем на старте?/
Я не могу идти дальше, чем заново поставить твой вопрос, ибо хотя сейчас я понимаю его важность, в те времена, когда я выстраивал для себя теории, он мне не пришел в голову, и в этом плане я не исследовал материал. Мне и не могло самому прийти это на ум, так как я видел массу поликультурных цивилизаций: Персия, Рим, Халифат... Но дело даже не в том, что они были недолговечны, - они были несбалансированны. Китай гораздо ближе к желаемому образцу, но и здесь возникновение временных равновесий привело, в конце концов, к росту конфуцианской ортодоксии, утере гибкости и эффективности, а в итоге к стагнации и эрозии. По-видимому, для Китая характерна монокультурность, а влияние буддизма не выходило за пределы переваривания в этом сумасшедшем котле. Но я здесь полный профан - мои знания кончаются на эпохе Саньго.
Вопрос стоит так: возможна ли истинно поликультурная цивилизация, которая строилась бы не на доминировании одного этноса или одной культуры? История пока дает отрицательный ответ /что происходило в Японии я не знаю, равно как и плохо знаком с Индией, а Индия здесь еще интересней Японии/. Но после Ламарка нам известен термин "эволюция". Конечно, теоретически ответить на этот вопрос нельзя. Да и трудно себе представить, как должны видоизменяться культуры Востока, чтобы равноправно сосуществовать с культурой Запада в одних универсальных институтах. Кроме того, трудно себе представить ареал действия интеркультурных механизмов цивилизации. Так что на сегодняшний день на повестке дня только традиционные варианты: монокультурная цивилизация, направленная на постепенную ассимиляции подчиненных культур, и квази-поликультурная, где господствовала бы одна из приемлемых культур /или уже - идеологий?/, а для иных, только допускаемых или даже желательных, но вспомогательных, оставлены как бы каверны, отдушины. Первый, византийский вариант представлен, например, Австро-Венгрией или нашей страной, второй, если не брать мировых империй древности, - Халифатом и Китаем. Первый вариант труднее реализовать /если не прибегать к сверхмассовым и длительным репрессиям/, но если учесть идеологический всплеск, который сопутствует генезису структур, на первых стадиях он устойчивей, поэтому всякий прагматик стремится именно к нему, второй вариант гораздо гибче, ибо он оставляет поле для выработки альтернативных стратегий, что в меняющиеся условиях есть предпосылка выживания. Однако на начальных этапах генезиса структур, когда не вполне ясно, чья возьмет, ориентация на либеральность ставит под угрозу равновесие и стабильность. Разумеется, любой нетвердый и культурный правитель /а ля Картер/ в этой ситуации является потенциальной угрозой складывающемуся режиму.
Видишь ли, во всех моих размышлениях ты сможешь усмотреть подмену понятия "цивилизация" понятием "государство". Это неслучайные аберрации. Если ты помнишь 72-73 года, то ты поймешь, что различение культуры и цивилизации для меня так и остались невыработанными - я увлекся проблемой "Homo sapiens" (см. "О работе 73 года "Homo sapiens?" - прим. ред.), которая потребовала более серьезных занятий биологией, лингвистикой и т.д., что было прервано арестом, после которого мне так и не удалось вернуться к прежним проблемам, хотя я намеревался это сделать под обложкой Альманаха. Но для меня ясно, что культура, являясь предпосылкой цивилизации, превращается в оную, обретая государственность. Хотя оба эти элемента цивилизации - культура и государство - находятся в состоянии взаимообусловленности, они, все же, относительно самостоятельны и не абсолютно взаимодетерминированы. Специфика утвердившегося государства сужает и несколько меняет плоскость веера культурной эволюции.
Что я имею в виду, когда я говорю о конце нашей цивилизации и о генезисе новой? В первую очередь то, что мироощущение человека меняется. Я имею в виду не только западного, библиогенного человека, но и китайца, /ни много, ни мало - четверть человечества/, который так же, как европеец, ставит себя в центр космоса... Кроме того, хотя мы и воспитаны на принципе "несть ни эллина...", идея избранности присутствует в форме культуроцентризма. Яркий пример - термин "развивающиеся страны". Китайцы же подвержены этой болезни не в меньшей степени. Оба эти аспекта современного мироощущения, усердно культивируемые во всех ведущих государствах мира, одинаково ответственны за создание того кризиса, который чреват катастрофой. Существует две альтернативы: отказ от эгоцентризма в общественных отношениях, от этно- /культуро-/ центризма в международных отношениях и отказ от антропоцентризма в отношениях человек - космос, т.е. переосмысление бытия, творчество новой культуры или - катастрофа и новое начало истории. Хотя я мало верю в способность нашей цивилизации к перерождению, я не позволяю своему разуму конструировать Апокалипсис. Я надеюсь, что обойдется серией частных катастроф, которые вызовут "идеопсихическое", как говорит М.Я., потрясение, способное родить "чудо", являющееся демиургом культуры.
Так вот, если возможность избежать глобальной катастрофы существует, то складывающаяся новая культура будет глобалистской, что и явится предпосылкой глобальной государственности. От тех случайностей, которые называются историей, будет зависеть характер этой государственности и формирование цивилизации. Но как бы то ни было, я не верю в возможность реализации византийского варианта в глобальной масштабе. Даже в такой стране, как наша, отсутствие гибкости приводит к тупику. С расширением ареала государства и ростом культурного многообразия все менее вероятным станет возможность управления при помощи единообразной методики. Уже у нас видно, что социализм со временем адаптируется к национальной специфике: социализм в Узбекистане - не социализм Грузии, в то время, как грузинский социализм так же существенно отличается от русского, как и от латышско-эстонского. Еще гибче мы при переходе к вассалам: Польша, Венгрия. Но это все "нелегальное" различие. Вынужденное признание стихийно сложившихся эффективных механизмов. Но признание молчаливое, теорией никак не провозглашаемое. В период завоевания гегемонии такая стыдливая гибкость вряд ли является эффективным инструментом.
Выход существует в том, чтобы перенести нагрузку с тех элементов культуры, которые нельзя унифицировать, на те, которые унифицировать можно. Такой элемент сейчас - гибель нашего дома под напором индустриальной цивилизации. Он достаточно органично вытекает из предшествующей истории, чтобы иметь право на существование. Достаточно понятен всему Северу, включая Китай, хотя и не понятен Югу. Достаточно радикален, чтобы вызвать протест практически у всего населения. Как ни парадоксально, этот последний фактор очень важен. Всеобщность протеста на фоне неизбежности решений создает всеобщую заинтересованность и сразу включает вопрос в контекст общественного сознания.)¹

84.09.06. ИЗ ПИСЬМА К Г.О. ПАВЛОВСКОМУ

<О цивилизации и государстве>

…Хотя я действительно убежден, что цивилизация это государственно организованный мир определенной культуры, однако я не думаю, что ее генезис должен протекать в рамках одного государства и лишь впоследствии "расплескиваться" вовне, как это произошло на Дальнем Востоке. Вавилонская цивилизация, напротив, формировалась в независимых городах-государствах - единое культурное поле обеспечивало однотипность развития. Но сама эта однотипность позволила восторжествовать мировым государствам, вплоть до персидской державы. А вот христианская цивилизация так никогда и не имела единого государства, хотя поползновения на создание мировых империй постоянны.
Сегодня уже нет смысла говорить о христианской цивилизации - современная западная цивилизация базируется не столько на культурных ценностях, связываемых с христианством, сколько на тех комментариях к ним, которые привнесены американской и французской революциями XVIII в. При этом она охватывает отнюдь не только христианские народы. К западной цивилизации относятся и индуисты из ИНК, и конфуцианские китайцы, и мусульмане- африканцы. Вопрос в том, насколько адекватно отвечает реализуемая программа цивилизации культурному самосознанию ее деятелей. Во всяком случае ясно, что традиционная культура Востока в высокой степени будет разрушена. Но произойдет ли при этом полная вестернизация Африки, Китая или Японии? Меня это сильно сомневает, как говорит Розалия Менделеевна. А унификация государственных структур /в рамках предлагаемого набора/ происходит, создавая при этом поле для культурной и государственной экспансии.
При создании империй Персия и Рим, Китай и Россия действовали однотипно: кто быстрее, кто медленней, всасывали в свое чрево соседей и включали их в свой организм, мало помалу ассимилируя их. Но справиться с культурным разнообразием было не так-то просто. Включая в государственный организм множество народов, они создавали гетерогенную структуру управления. Где-то провинции управлялись по законам метрополии, где-то по своим исторически сложившимся законам. В одном месте администрация целиком назначалась из центра /включая централизованный набор местных кадров/, в другом - только губернатор /с разным объемом полномочий/, в третьем - управление целиком было местным /как по первоначальному замыслу на гетманской Украине/. Вассалы также в разной мере подчинялись признаваемому суверену, вплоть до чисто номинального признания зависимости. Китайские императоры изо всех сил старались всучить титул гуна или даже вана самым отдаленным соседям, контролировать которых они никак не могли /как в Средней Азии, например/. Одно номинальное, даже не слишком уважительное признание верховенства императора открывало поприще для дипломатической деятельности, расчищая поле для культурного влияния. (См. "О мировом правительстве" - прим. ред.)
Правда, Китай явил миру странный способ цивилизования варваров, расширяя свой культурный ареал за счет завоевателей. Это происходило не только при маньчжурах, монголах или чжурчженях, но и в глубокой древности, ибо как иначе оценить чжоуское завоевание?/ Не повторится ли подобный казус?/
Но - как-нибудь поближе к нашим баранам. Формирование новой цивилизации происходит на фоне кризиса среды обитания, на фоне этнического кризиса и на фоне кризиса межгосударственных отношений.

<О национальностях> (См. также, например, "Россия и вызовы всемирного кризиса цивилизации", 1994 г., "Проблемы антроподинамики", 2001 г. - прим. ред.)

Я не знаю, как это получилось - возможно началось с раннего детства от разделения на немцев и русских, - но я всегда полусознательно различал народы хорошие и народы плохие. Мне очень не нравились римляне своим циничным материализмом, немцы рационализмом, древние евреи, какими они выглядит в библии, своим этническим эгоизмом, американцы, как я видел их в подаваемой литературе, своим сходством с римским народом. Став взрослым, я задумался - а какой же народ мне симпатичен? И вдруг понял - никакой. Русские, к которым я принадлежу /и которые мне внутренне ближе других/ раздражают меня своей ленью, косностью, грязелюбием, приверженностью к добродушной и грязной брани... Трудолюбивые и чистоплотные украинцы неприятны своей петушиной воинственностью, завистливостью и алчностью. Талант русских - тихий, какой-то подспудный и неназойливый, талант украинцев - буйный, требующий не то что признания - поклонения. Русское общество рабское, украинское - атомизированное, где каждый противостоит каждому. И так - к кому ни обратись: евреи, французы, итальянцы... Нет, ты понимаешь, что я не говорю о массе людей, укладывающихся в как-либо сконструированный национальный характер, а скорее о народных типах. Разумеется, помор отличается от москаля, подолянин от западенця, равно как итальянец с Юга отличается от итальянца с Севера. Но все они обладают равновесием хорошего и дурного, которое делает их неудобоприемлемыми для интеллигента. Можно ли себе представить, чтобы китайскому мандарину было легче разговаривать с европейским чиновником, чем с родным крестьянином? А нынешнему русскому интеллигенту куда проще беседовать с западным интеллектуалом, чем со своим соседом Васей. Здесь мы возвращаемся к тому, о чем беседовали на Амундсена: социально-культурная стратификация идет параллельно интеграционным процессам в мировом масштабе. Образованный человек, отрываясь от своего народа, отрывается и от его туземной культуры. Но связь остается достаточно крепкой - не только в некоторой генетической предопределенности и языке, хотя этого уже ой как много, - но и в самой структуре быта, я бы сказал - в ткани быта. Таким образом получается странная картина: корнями интеллигент /будем для простоты считать, что речь идет об интеллигенте/ утопает в этносе, а кроной уходит в некое интеркультурное поле. Этот человек может быть ''своим" и "там", и среди своих /если на него не науськивать толпу/. Вот такой-то человек и есть объект, поле действия новых культурных и цивилизационногенных тенденций.

Но странное дело! В двадцатом веке национальные чувства обострились донельзя. Я думаю, что и описанный мною тип не отказался от своей этногосударственной принадлежности - т.е. он связывает достижение своих культурных целей с успехами своего национального государства. Уступка части суверенитета какому-нибудь наднациональному органу, так требуемая ходом событий, представляется непростительным грехопадением. Ладно уж, шло бы дело о насильно ограниченных в их суверенитете народах, но ведь француз не может себе представить Европейский парламент ничем иным, чем совещательным органом. Не говоря уже об ООН и т.п. Не существует культурного поля, в котором бы француз чувствовал немца "своим". Некоторый эрзац создается противостоянием Востока, но те же французы в своих играх за национальное влияние то и дело солидаризуются с Москвой в пику своим западным партнерам. Да вот и себя же я не считаю космополитом - хотя у нас все сложнее /близкое, которое в деталях видно, всегда сложное/.
То, что национальные государства должны уступить часть суверенитета некоему наднациональному образованию, очевидно, но я лично не знаю пока такой концепции, которая сделала бы это возможным - не только вынужденным, но органичным и желательным. Но мало концепции! Необходим державный носитель этой концепции, необходим кризис чудовищный, чтобы склонить чашу весов в пользу такой концепции - мир не перестроится пока будет хоть малейшая возможность жить в привычных рамках. Я думаю, что осмыслить такой процесс нельзя иначе, как в рамках противостояния сверхдержав и выбором одной из их демиургических концепций /почему же одной! - может случиться, что и несколькими, если будут созданы несколько равноценных концепций, годных для глобального строительства/ (см. "О мировом правительстве" - прим. ред.).
Ну вот они, наши бараны! Начнем танцевать от печки: ты предлагаешь заняться конструированием концепции, которая сохранила бы для нашего государства шансы на идеологическое лидерство. Такая концепция должна быть глобалистской и мессианской. Но к кому ты обращаешься? Прежде всего, возраст тех, кому следует обдумывать подобное предложение, настолько преклонен, что они и рассматривать его не будут, всякий экстремизм табуирован. Косность торжествует. Благодаря косности удается не только сводить концы с концами, но даже и добиваться иногда успехов. Что с того, что на вызов Китая - "социал-империалисты" и "гегемонисты" - мы говорим ему: сам ты гегемонист, - а на вызов Картера - права человека на государственном уровне - отвечаем поиском нарушений прав человека. Не вызов - ответ, а переадресовка вызова, где-то малоэффективная, а кое-где и ничего себе! Да, да - ничего себе, - и хотя мы неповоротливо используем новые шансы, все же подавляющее количество идеологических движений на Западе и на Юге льют воду на нашу мельницу. И если ты говоришь об утере лидерства, имея в виду падение авторитета Союза среди левых, то, во-первых, это ничего не добавляет нашим противникам, а, во-вторых, оставляет возможности восстановления влияния и, во всяком случае, использования. Если ты говоришь о волне поправения, то еще неизвестно насколько она устойчива и какие перспективы она открывает противнику.
У меня такое представление: при нашей косности мы не можем даже гальванизировать марксизм, для формирования новой мессианской идеологии необходим свободный поиск. Эта идеология могла ненароком родиться среди тех, кого, фактически, уничтожили, но она не может родиться и быть принятой среди тех, кто заформализован и погряз в ортодоксии.
Нет, я не отрицаю возможности для нашего государства быть среди сверхдержав в будущем, но оно не будет глобалистским лидером, если не переживет идеопсихической катастрофы. В нынешнем состоянии оно может стать оплотом Юга, как нынче оно оплот арабов: оно останется оплотом старой цивилизации, ее окраин, противостоящих наплыву нового, ибо наше государство больше, чем любое государство запада подходит к суровым испытаниям будущего². Но кто же будет этим лидером? Вряд ли Штаты - сытые и довольные, которым не надо ничего менять /разве что убрать восточного конкурента, чтобы легче было оказывать давление на аутсайдеров/. Более других способен к эволюции потрясенный Китай, но он слишком слаб - только крушение Штатов и Союза могут открыть для него поприще. Так что я мрачно смотрю в будущее.

84.09.29 ИЗ ПИСЬМА К Г.О. ПАВЛОВСКОМУ

…Когда я задумываюсь о столь многих разногласиях, которые иногда начисто устраняют возможность понимания, я невольно прихожу к мысли, что они порождены, главным образом, разным нашим представлением о своем месте в Космосе, особенно в его земных ипостасях. И вот пытаюсь вспомнить, говорил ли когда-нибудь с тобой, как мыслится мне свое бытие в государстве, и не могу. Так вот, пару слов.
Конечно, мы с тобой изначально разно ощущаем размеры собственного "Я", его значимость для окружающих и его отношение к бессмертию, что само по себе накладывает неповторимый отпечаток, но я сейчас хотел бы, как раз, отвлечься от этой проблематики и поговорить о некоем усредненном варианте, варианте для каждого, в рамках которого, думается, слишком много места для самобытности.
Население можно разбить на множество групп, и, в зависимости от критериев, которые мы изберем, люди одни и те же могут оказываться то объединенными в одну группу, то в разные, иногда просто в группы- антагонисты. Сейчас меня интересует один критерий: полезность и вредность для идеологической управляемости. В этом отношении прежде всего следует выделить два слоя, из которых остановимся на группе идеологически активных граждан. Эти, в свою очередь, делятся, грубо, на три категории: конформисты - и мастодонты, творцы текущей идеологической схемы, которых никак не касаются перемены в сознании людей, в мировой обстановке, если не считать сугубо практический стороны охранительства, и тихие, которые принимают все, лишь бы оно исходило от церковного иерарха, но принимают с жаром и остаются энтузиастами, независимо от выгоды и успеха: свиньи, которые жрут любую похлебку, лишь бы ее подливали в корыто, сами ни во что не верующие или верящие в некие идеалы, которые они считают годными для семейного мечтательства и салонного кокетничанья, но уж никак не для жизни, и творящие всевозможные идеологические схемы, призванные доказать, что проституция является вершиной нравственности, а при возможности принимающие "нейтральные" идеологии, лишь бы те твердили, что "несть власти, аще не от Бога", что мудрые творят недеянием: и петухи, которые горделиво носятся со своими истинами, готовые ради них умереть ежеминутно, осчастливив человечество, кидающиеся на всякого, кто немедленно не согласен признать их родительские права по отношению к истине.
Все эти группы достаточно обособлены друг от друга, а их представители достаточно глухи, чтобы не слышать друг друга. Конечно, нельзя сказать, чтобы границы были вовсе непроницаемы, наоборот, проникновение идет, обычно из двух крайних групп в среднюю, но и происходит взаимообмен между первой и третьей группами, - характерно, что перелив персонажей связан зачастую с некоторой потерей памяти и усилением глухоты: "переселенцы'' еще менее склонны принимать во внимание инакомыслящих /не в специфическом смысле слова/, чем "аборигены".
Разумеется, я описываю только наше общество, я не берусь судить о других, безусловно, отличающихся от нашего, вплоть до того, что не собираюсь относить вышесказанное к неславянским народам страны - я их не знаю. Но говоря о нашем, я могу оперировать такой огрубленной моделью.
Как относится государстве к каждой из групп? Прежде всего я еще раз вернусь к представлению о государстве.
Государство как самоорганизующаяся структура, как машина, реализующая некую программу, может быть хорошо описано в теории, на бумаге, в практике оно скорее некая совокупность чиновников, утверждающая свои жизненные цели посредством служения иерархии и в иерархии. В силу этого первостепенную роль играют не провозглашенные цели, а человеческая психология. Поэтому если мы даже будем иметь две совершенно идентичные структуры с одинаковыми провозглашенными идеологиями, но в разных странах, мы будем иметь, все же, два совершенно разных государства, даже если не будем принимать во внимание различие в "текстах" культуры, в силу одного только различия в национальных психологиях.
Живя в русском государстве, мы сталкиваемся с традиционалистской психологией, когда "держать и не пущать" хорошо, ибо не мешает жить привычно. Происходит стихийное выталкивание из чиновничье- административной среды людей с непривычными мыслями и идеями, требующими умственного, нервного и физического напряжения. Это не значит, что наш администратор живет легко и спокойно и не желает хлопот, нет, он живет очень нервно и напряженно, но эта нервозность и это напряжение привычны, он не желает непривычных довесков. Это видно на самом низком уровне, отчего мы это заметили будучи еще школьниками. Но поживя немного отщепенцем, я как-то утратил ощущение реальности, и признание традиционалистского характера нашего общества адресовалось мною каким-то высшим отделам культуры - культура быта, службы понемногу ускользнула из моего сознания. Понадобилось возвращение в жизнь, работать на заводе, чтобы опять самой кожей ощутить безнадежность ситуации: постоянные авралы и провалы, но попытки нормализовать положение, самые незначительные, вызывают бешеную ненависть.
В силу этой психологии государство /сумма чиновников/ безусловно ориентировано на первый тип граждан. Только они являются полноценными и поощряемыми в его системе. Допустимы и граждане второй категории, хотя эго граждане второго сорта и им зачастую приходится утомительно хамелеонить, чтобы чиновник из машины сделал вид, что принимает персонаж за чистокровного мастодонта. Да и вообще, признание лояльности и полезности, а значит и допустимости, возможно лишь постольку, поскольку тебя можно представить в рамках первой категории. Пусть это будет даже комическая игра - раскаявшийся диссидент, - но рамки для лицемерного признания конформности должны быть соблюдены. Если же вы не хотите прикрыть доморощенный индуизм фиговым листком признания марксизма или генеральной линии партии, вы попадаете в ранг дискриминируемых, а то и репрессируемых врагов. Немудрено, ибо постоянное битие в грудь символизирует управляемость, а "чистый" индуизм или буддизм, даже будучи для его носителя формой ухода от идеологического противостояния, не только может оказаться помехой к управлению /пусть и не большой - при нашем восприятии этих экзотических религий и идеологий/, но и может стать ловушкой для наивных и неискушенных, которые то и дело покушаются вывести монополию на чужестранную глубину и утонченность из второй категории в третью.
Представители третьей категории лиц совершенно нетерпимы. Нетерпимы не только в силу своей неуправляемости / я уж и не говорю о тех, чья истина направлена на разрушение устоявшейся идеологии/, но и в силу провокационности независимости. Их персональная неуправляемость инспирирует разлад в идеологическом сознании правоверных граждан. Нон-конформизм, зачастую невинный сам до себе, страшен нарушением тотальности признания идеологических святынь. Отсюда и преследование столь неидеологичных вывертов, как абстрактная живопись и новый театр - всякого рода "формализмы". С осознанием этого механизма произошло мое отпадение от марксизма в 1967г.
Но вот мы и пришли к себе - мы, безусловно, с большей или меньшей силой погрязли в недрах третьей категории граждан - и немногие из них, пытающиеся вырваться... Куда.?
Здесь не обойтись без некоторых оценок.
Безусловно, замысел нашего государства слаб. Это следует как из того, что оно не в силах реализовать провозглашаемые ценности, так и из того, что находится слишком много граждан неудовлетворенных либо самими ценностями /этих существенно меньше/, либо отсутствием обещанного рая. Такая ситуация, являясь потенциально опасной, на всем протяжении пореволюционной истории вызывало беспокойство государства, стимулировавшего эксцессы "гомогенизации" и разного рода проявления идеологической нетерпимости. Сами эксцессы вызывали враждебность, скрытую или легализовавшуюся в зависимости от условий. Нас не должно вводить в заблуждение отсутствие острого противостояния партий в настоящий момент, ибо оно достигнуто не столько репрессивной политикой, сколько существенным снижением идеологизированности общества. Ситуация же в мире такова, что реидеологизация неизбежна. Наше государство близко к выработке своего ресурса - марксизма, - а опыт обращения к патриотизму нельзя считать достаточно удачным, тем более, что русские составляют все меньшую часть нашего населения.
Тут встает вопрос: не достаточно ли новых методологических приемов для оживления идеологий? Разумеется, нет, ибо хотя память народа похожа на ту, которую ему приписывает Орвелл, разрыв между провозглашаемыми идеалами и ухудшающейся действительностью будет действовать возбуждающе. Да и уничтожение интеллигенции по Орвеллу вряд ли возможно, ибо нам противостоят не неуклюжие Океания и Остазия, а реальный мир. Остается рассчитывать на оживление марксизма. В какой степени оно возможно?
Силами мастодонтов оно невозможно совершенно, ибо мастодонт верит в свое священное писание и, по сути дела, не способен к анализу, он способен лишь подхватывать находки, сделанные противником или изобретенные собственными свиньями. Разумеется, способность творить иногда открывает последним дорогу на самый верх, но я не думаю, чтобы мастодонты уступили им реальную частичку власти. Свинская трусость, вместе с тем, уменьшает возможность выйти за пределы отдельных находок и творить цельную идеологическую схему, ревизующую святая святых идеологии. Даже в Китае подобные эксперименты были нелегки. Чжусианская интерпретация конфуцианства сначала оказалась под запретом, а сам Чжу Си в опале. Только чуть ли не триста лет спустя она была канонизирована, хотя ее творец был реабилитирован еще при жизни. Но - обрати внимание - Чжу Си отказался служить! А оторвешь ли ты свинью от корыта? Она живет с ежедневной надеждой на увеличивающуюся пайку, в худшем варианте - на покой - какое уж тут мужество и готовность на жертвы!
Но государство не может удовлетвориться теперь частичными реформами, хотя чиновник, конечно, этого не понимает. Следовательно, свинские услуги помогают лишь частично. Остается надежда на петушков. Но, увы! - и этой надежды нет. Нет не только потому, что петух вечно в гордом одиночестве, - он не желает унять свою гордость и не имеет ответственности, работая во имя реально достижимых целей идти на компромиссы. Это, по сути дела, экстремист, который может быть маяком, критиком, хранителем ценностей, создателем философий и концепций, но не творцом государственной идеологии.
Конечно, Христос из петушиной серии, а христианство стало государственной религией целого континента - и более. Но этому апофеозу предшествовали многовековые гонения /у нас на счету не десятилетия даже - годы/, и вовсе необязательный казус Константина. Кроме того, христианство в государственном отношении ущербная идеология и ее государственная неполноценность обусловила историю христианства - историю беспрерывных катаклизмов и гражданских войн. Я неуверен, что очередной проповедник родит что-нибудь привлекательней для сердца государственного мужа.
Так что же, неоткуда ждать надежды? А я? - скажешь ты. И верно: такие люди есть, но для того, чтобы стать творцами государственных ценностей, им необходимо отказаться от: приплясывания вокруг собственной неповторимости, от тщеславного стремления самим занять место в иерархии, от боязни быть уничтоженным, - ибо им предстоит создать систему, как новую, чтобы была эффективной, так и традиционно оформленной, чтобы обеспечила преемственность и быстрый ввод в действие, равно как и цельную. Все эти характеристики в совокупности оставляют мало шансов на личный успех, но должны оставлять право на благополучие хотя бы в узких рамках: право на жизнь и некоторую свободу, право занимать пусть низкое, но законное место в иерархии, либо право на законное неучастие, на оговоренную своеобычность. Без этого невозможна как выработка цельной идеологии, так и ее легализация, легитимизация в рамках государства. Вот таким образом условия нашей личной жизни /при наличии таланта и доброй воли/ являются определяющими для успеха в решении поставленной задачи. Я, конечно, говорю не о тебе и себе персонально, но о любом потенциальном делателе идеологии, я говорю о месте, где мы его можем искать. Мы же с тобой можем лишь более или менее стремиться и этому месту, но чрезвычайный успех в личной карьере лежит только через свинское поле, отдаляющее от территории творческого успеха .

84.12.14. ИЗ ПИСЬМА К Г.О. ПАВЛОВСКОМУ.

<Размышления о шаманах, пророках, и вождях>³

…№2. Тэрнер. Я рад, что ты меня познакомил с новым автором. Это, вероятно, очень интересно, но в нынешнем состоянии мне трудно пробиться через язык, вдвойне оттого, что в отрывках. Если будет охота /и силы/, возьму в библиотеке. Меня только немного сомневает прикладной /по видимости/ характер его опуса. Удивительно мне было вычитать абзац про шаманов. В течение этого года вторично встречаюсь с тем, что подмеченный мною механизм виден и другим. В первый раз, правда, это относилось к животным, которые в определенных ситуациях прибегают к смене лидера типа вождь-шаман. Теперь же - о человеке. Конечно, это неудивительно, так как я совершенно не интересуюсь новой социологией, и все, что могу заметить, вероятно, замечено другими /именно ссылаясь на мою некомпетентность и отказался смотреть шаманистическую заметку наш индоктринированный приятель/. Но интересно само совпадение в выборе термина.
Однако из этого же абзаца следует, что представление о структуре у Тэрнера совершенно отличается от моего. Ниже ты приводишь и его замечания по этому поводу. Так как Леви-Стросса я знаю только понаслышке /да и то, скорее как этнографа, нежели как философа-структуралиста/, то и не стану говорить о его представлении, но для меня очевидно, что структура не исчерпывается институтами. Институциализированность структур может быть совершенно различной. На примере тех же шаманов-пророков /кстати, когда я написал заметочку, я обратил внимание на иудейских пророков - они-то и не укладываются в двуглавую структуру, что подсказало мне быть осторожным и не увлекаться до профанирования, что случается при "прозрениях"/ можно судить, что общество может быть структурировано без видимого оформления институтов. Я слаб, люблю наглядные примеры, а потому иногда прибегаю к шатким аналогиям.
Вспомни детский опыт из восьмого класса: на бумажечку насыпают немного металлических опилок, затем подводят магнит, иные зернышки сдвигаются, но основная масса остается на месте. Но вот бамажечку слегка встряхнули. Раз, другой - и удивительный узор силовых линий выстраивается как бы сам собой.
Так и в обществе. Силовые линии есть, их испытывают, чувствуют все, но до поры они невидимы, институты не оформлены, их нет, силы даже как бы и не функционируют, но разве это значит, что структуры нет? Встряхните слегка общество. Раз, другой - и вы увидите, как стремительно проявятся силовые линии, как отступят перед ними институты, существование которых было так осязаемо.
Это, конечно, не значит, что одни структуры вытеснили другие. Уберите пророка - и все вернется на круги своя /разумеется, если пророк худо-бедно справился с чрезвычайной ситуацией/. Уйдя под спуд, силовые линии не перестают существовать, в этом невидимом силовом поле люди как бы ориентированы друг на друга иной своей гранью, присутствие этого поля если не направляет их, то задает им некий крен. Можно ли это считать бесструктурностью, как это следовало бы считать по Тэрнеру? Я придерживался другой точки зрения, согласно которой следовало бы различать структуры разного порядка. Но я вовсе не хочу сказать, что отсутствуют вовсе бесструктурные общности. Я, например, писал о бесструктурном периоде Движения, когда его можно было бы в соответствии с Тэрнером называть коммюнитас.
Кроме прочего, похоже, что Тэрнер упрощает, ибо его шаман-пророк ориентирован на библейский вариант. Сократ - типичный шаман, выступал отнюдь не в роли критика /хотя и не без этого/, а скорое в роли охранителя, что четче проявилось в Платоне, который, видимо, шаманом не был. Если говорить о направленности шамана на критику, то тогда нельзя будет объединить с таким шаманом-пророком массу совершенно аналогичных по социальной роли личностей: наши Никон-Аввакум, к примеру.
Возможно книга Тэрнера есть только формализация частных процессов сегодняшнего дня, насильственно опрокинутая /так любишь писать ты/ в прошлое или некое вневременное и абстрактно-единое человеческое общество. Западные авторы часто грешат абсолютизациями. Впрочем, что можно сказать, пробежав глазами неполных четыре страницы некомментированных цитат из трехсотстраничного текста?…

Уважаемые читатели! Мы просим вас найти пару минут и оставить ваш отзыв о прочитанном материале или о веб-проекте в целом на специальной страничке в ЖЖ. Там же вы сможете поучаствовать в дискуссии с другими посетителями. Мы будем очень благодарны за вашу помощь в развитии портала!