Письма 1985 года


85.01.01. ИЗ ПИСЬМА К Г.О. ПАВЛОВСКОМУ
<О Пушкине>

Полный текст письма см. здесь

…И знаешь, чем я занят теперь? Бросил все и читаю письма Пушкина - и ты этому виновник. Тема Пушкина не нова для меня, она всплывает спорадически и так же неожиданно и скоро гаснет. Но вот теперь похоже, что мой интерес укрепился, он нахально дергает меня и материализует в нечто похожее на раздражение: я должен, д о л ж е н уже хоть как-то определиться.
Может быть, можно было бы обходиться и без этого, время от времени в разговорах обсасывая те или иные парадоксы, но уж слишком разительно мое несогласие с другими, и, будучи мотивировано поверхностно, на уровне чувств без знания материала, оно вызывает только протест или недоумение. Люди уходят от разговора, отмахиваются - Пушкин оказывается одной из парадигм культуры, которая не вызывает нужды в критическом взгляде - и не допускает его. Однако к Пушкину обращаются довольно часто, и Пушкин - аргумент.
Немудрено. Ибо Пушкин не просто родоначальник новой русской литературы, не просто Поэт - Пушкин язык эпохи, которая никем иным не могла себя выразить. В этом смысле Пушкин гораздо больше основателя новой словесности - он основатель новой русской культуры, нового русского общества. Я не хочу сказать, что он был главным, одним из главных генераторов основ. Нет. Он не был для нас ни Руссо, ни Вольтером. Но Бог творит вначале словом, а божественное слово было только у Пушкина (я отвлекаюсь от другого аса нашей литературы - Грибоедова, чье влияние хотя и было громадным, но чересчур ограниченным и кратковременным).
Тут я хотел бы запнуться: каждый раз, когда я говорю о том, что недодумано, общий план отсутствует у меня перед глазами и архитектоника текста зыбка и изменчива. Это затрудняет чтение, но еще больше - письмо. Я не знаю теперь, как выразить свою мысль (еще не доведенную да ума), и хочу вернуться к нашему разговору о генезисе русской культуры (культур) осени 71 года. Не знаю, изменился ли твой взгляд на эти вещи, но мой остался прежним (еще бы! - когда мне было возвращаться к этим темам?), но я немножко ясней увидел линию новоевропейской (так бы я назвал теперь) культуры.
Революция Никона-Алексея сама по себе не внесла в Россию европейских ценностей и представлений, но уже изменила ориентацию, мировосприятие. Она открыла Россию поначалу только иностранцам, не грекам, но немцам. Петр I, уже целиком дитя революции, пересадил вместе о немцами на русскую почву и немецкий образ мыслей, приведший, в конце концов, к просвещению и европейской культуре. Однако, это был период хамства: образованные слои уже утратили связь со средневековой русской культурой, а европейская была чуждой, неорганичной. Эпоха Пушкина - это эпоха возникновения автохронной европейской культуры на Руси. Россия стремительно ворвалась в Новое время и непоправимо шла к своей Французской революции. Однако, на площади (Бог миловал) эта революция не состоялась. Она состоялась иначе - этой революцией для нас был Александр Пушкин.
С мыслью о том, что Пушкин был нашей Французской революцией я отправляюсь спать, ибо в моем почтенном возрасте бессонная ночь не является лучшим помощником в родовых судорогах слова. В столь сложных условиях роды могут кончится форменной асфиксией, что было бы не самым желательным плодом моей тягостной беременности, равно как и дурным предзнаменованием для первого дня Нового, 1985 года.
В.


85.01.10. ИЗ ПИСЬМА К Г.О. ПАВЛОВСКОМУ
<Об обществе потребления>

(См. также письмо от 17 мая 1985 года - прим. ред.)

…Хотелось бы мне продолжить Пушкина, да вот в голову пришла мысль, что уж больно тебе не понравится обвинение в легковесности твоего американского друга. И так захотелось оправдаться перед тобой. Вот разберем маленький пассаж.
Где-то (письма вчера отправил тебе) он пишет в таком духе: Америка кормит полмира, а при желании (при платежеспособности нуждающихся) могла бы прокормить весь мир - и это, поверь, не преувеличение.
Что на это можно сказать? Рассуждение взято вполне из мифоидеологии и может быть оправдано (если только не предположить, что не нуждается в оправдании в силу того, что автор мыслит мифологически) лишь тогда, когда направлено на создание парадигмы могущества, играющей столь важную роль во многих социальных процессах, в том числе и в этногенезе. Если же адресат пытается мыслить аналитически, то подобное высказывание либо теряет смысл (адресат компетентен и теряет интерес к тексту), либо превращается в обман, вызывая иллюзии (адресат не компетентен). Для историка (особенно, если он еще бухгалтер, а значит умеет считать) такое обращение с материалом недопустимо. Немножко поковыряемся в фактах
Справочников у меня нет под рукой никаких, в библиотеки я не хожу, поэтому положимся на мою память. Штаты кормят себя (ну, положим, кое-что ввозят) плюс еще миллионов сто-сто пятьдесят (тоже, разумеется, не от и до), итоге, миллионов 350-380, пусть 400. Допустим теперь, что у Штатов есть платежеспособные покупатели. До каких же пределов они смогут увеличить свое производство? Смею уверить, что до прокормления полумиллиарда, вряд ли больше. Это не весь мир. Да и то - какой ценой!
На чем же я основываюсь? Вот на чем:
В настоящее время, как я понимаю, существует система, в силу которой каждый обрабатываемый гектар рассчитан на максимальную отдачу. Т.е., урожайность на обрабатываемых землях не может быть повышена без значительных капиталовложений. Более того, она близка к тому пределу, когда никакие капиталовложения не смогут ее повысить. Ситуация упирается в то, что существующие культуры, по-видимому, близки к максимальному к. п. д. использования ресурсов (свет, вода, гумус, минеральные соли). В настоящее время подстегивание урожайности привело к прогрессирующему разрушению условий, обеспечивающих нормальную жизнедеятельность растений и устойчивую урожайность. В итоге уже сейчас только для того, чтобы удержать урожайность на прежнем уровне, приходится из года в год увеличивать расход удобрений, пестицидов, а значит, и энерго- и трудозатрат. У меня нет статистики, но думаю, что это означает увеличение вкладов процентов на 15 ежегодно. И с тенденцией экспоненциального роста!
Если ты прочел те книжки по экологии, которые я тебе передал, то этого уже достаточно, чтобы ты сам сделал соответствующие выводы. Но так как я не уверен в этом, ибо ты ни полусловом, ни намеком не упомянул об этом, я немножко поболтаю еще.
При достижении некоего уровня эффективность удобрений и пестицидов резко снижается. Скажем, если единица удобрения при начальном внесении в почву дает пятидесяти процентную прибавку урожая, то пятая единица даст прибавку всего в несколько процентов, а средняя стоимость собранного урожая резко возрастет. И все же, именно вложения в удобрения кажутся наиболее окупаемыми. Но какие последствия это вызывает. Рассмотрим только влияние азотных /наиболее важных и распространенных/ удобрений. Количество нитратов, а особенно нитритов, в почве приводит довольно часто к отравлению источников, прямому влиянию на здоровье людей /до смертных случаев/, что должно вызывать протесты и законодательные ограничения /а значит уже будут поставлены пределы росту/. Но есть и косвенные, менее заметные, а потому более опасные влияния. Концентрация солей, содержащих азот, в почве сказывается и на концентрации этих солей в организме растений. В следующем звене это предопределяет поступление нитратов и нитритов в организм животных и человека. Так как такое поступление солей в организм сравнительно малозаметно, оно приобретает всеобщий характер. Уже более десятилетия назад французы выяснили, что зерно, выращенное в условиях современных индустриальных ферм, либо само отрицательно действует на организм потребителя /в опытах - на мышей/, либо разрушает защитные функции организма. Кроме того, ценность растительных продуктов снижается за счет синтезирования иных белков, чем это характерно для обычных условий. Возможно дело белками не ограничивается. Следовательно, одинаковые количества "индустриального" и обычного "хлеба" обладают разной потребительской ценностью. /Учти теперь косвенные затраты - на медицину и т. д. - ведь американцы едят тот же хлеб, что эфиопы, даже если плевать на этих последних/.
Но для нас, все же, пока главное - отметить, что при сохранении современных культур, даже при некоторой смене сортов, внесение удобрений после некоторого уровня /к которому мы, вероятно, очень близки/ уже не даст прибавки урожая.
Не стоит рассчитывать и на другие капиталовложения. Расходы на гербициды, пестициды и проч. не дадут должного эффекта, так как они все более и более нарушают равновесие видов, делая систему экологически неустойчивой. Теперь уже, чтобы избежать катастрофы, человек вынужден выбрасывать в природу убийственные дозы ядов. И все же, численность вредителей только растет. Напротив, численность полезных животных /по-видимому и растений/ падает /пчел, например/. Уже сегодня совершенно ясно, что потери урожая будут при любых затратах ядохимикатов. Следовательно, в лучшем случае, речь может идти о нескольких процентах прибавки. И то, повторяю, при том условии, что появятся денежные покупатели, способные оплатить бешеный скачок капиталовложений.
Т. е., современная сельскохозяйственная технология выработала свой ресурс и не может не только обеспечить стремительный рост урожаев, но и обречена вскоре пожать плоды своего варварства. Локальные катастрофы известны уже сейчас. Я говорил, конечно, только о растениеводстве, но в животноводстве та же картина, ибо кроме того, что базой его является растениеводство, в нем достаточно своих изъянов.
При готовности идти на временные жертвы, на риск, замечу, с достаточно неизвестным исходом, есть альтернатива переходу к другому типу сельского хозяйства, при котором человек должен согласиться оплачивать своим трудом существование других видов. Вообще человек алчен и эгоистичен. Все виды кормят паразитов или симбионтов. Один человек решил кормиться сам и не отдавать и ничтожной доли своего продукта другим. Во имя этой цели он начал войну против того, что мы называем экологическим равновесием или природой. Теперь многие понимают, что лучше отдать до трети урожая вредителям и болезням, чем травить себя химией и вовлекаться в цепную реакцию разрушения. Так вот, если бы была готовность, можно было бы перейти к менее интенсивному земледелию и животноводству, к биологической защите. Это потребовало бы резкого роста ручного труда /казалось бы, что в безработной Америке это не проблема, да как знать, ибо безработица имеет скорее всего психологические корни/, уменьшения угодий за счет увеличения лесов и лесополос и т. д., и т. п. В перспективе это стабилизировало бы продуктивность биосферы /или замедлило бы снижение этой продуктивности/, но рассчитывать на всеобщий рост урожайности /как это делают оптимисты, опираясь на экспериментальные эффекты/ рассчитывать не приходится. Капиталовложения и здесь не привели бы к мариковому изобилию.
Остается уповать на то, что Америка обладает неисчерпаемым земельным фондом и при платежеспособном спросе может вовлечь еще не используемые земли в оборот. Не знаю, сколько в Америке таких земель. Думаю, что немного. Когда-то в детстве я слышал от отца, что в Штатах существует система поощрения за необрабатываемые поля. Я американским сельским хозяйством не занимался, поэтому не могу ска-зать была ли такая система, есть ли она сейчас, как широко распространена и т.д. Но если и была, то несомненно сыграла защитную роль, предохраняя почвы от чрезмерной эксплуатации /разумеется, вызвана такая система могла быть только перепроизводством!). Кроме того, несомненно, что не распахивались самые непродуктивные земли.
Но даже если допустить, что в Америке возможно увеличить запашку, то не более, чем процентов на 20-30 /с потолка/, притом, высокая урожайность проблематична. Но в такой возможности я сомневаюсь, так как в Штатах растет тревога по поводу утери земельного фонда из-за строительства автодорог, сокращения площади лесов /из-за распашки/. Земледелие само потребует дополнительных перевозок и дополнительных дорог, но на поля потребуется гораздо больше земли! А при переходе на нехимизированное земледелие дополнительная распашка земли просто противоречила бы замыслу.
Taк откуда бы взять продукцию, чтобы кормить весь мир? Два миллиарда? Четыре? Пять? Что за красное словцо! Да еще при предупреждении, что это не преувеличение.
Тут же замечу, что на другом предмете его интереса, описанные процессы весьма заметно сказываются. Я имею в виду инфляцию, одним из главных источников которой является снижение капиталовложений. Чем больше мы будем вкладывать денег, тем больше мы будем вырабатывать ресурсы, тем менее эффективными будут становиться наши вклады. Наличие платежеспособного спроса вызовет в Америке и другое явление: требование роста доходов производителей - тех же фермеров, что послужит причиной дальнейшей инфляции.
Но тут важно вот еще что. Разрушение здоровья американцев, их лесов и рек /если они их, американцев, а не наши общие/ и т.д. повлечет за собой вклады в медицину, в восстановительные и природоохранные мероприятия, за которые будут рассчитываться те же американцы или еще хуже - их дети. Налогоплательщики, о которых беспокоится Марик. Уж не знаю, лучше ли дотации такой формы тех, которые имеют место сегодня /впрочем, сегодняшние тоже включают эту фракцию/.
Вот как в моих глазах выглядит походя брошенная фраза о возможностях американской экономики. А на этой фразе построено чуть ли не все письмо. И так о многом. Другое дело, что такая ошибка не меняет верности некоторых связанных с этой линией соображений.


85.01.21 ИЗ ПИСЬМА К Г.О. ПАВЛОВСКОМУ
<Об образе русской интеллигенции, о Пушкине и Герцене>

Полный текст письма см. здесь.

…Но вот что мне показалось забавным: Эйнштейн в физике несколько напоминает Сократа - только не занимайся критикой правомерности параллелей. В споре Эйнштейна с Бором - в самую точку попал - я целиком на стороне первого, тогда как тебе нравится иррациональность. Я за того бога, который не гадает "орел" - "решка". Победа Бора ничего но доказывает - день завтрашний, быть может, возгласит традиционные истины и вернет нам патриархальное, простое, бархатно близкое душе моей деревенское мышление.
Знаешь ли ты, что в 15 лет я занимался физикой - и был ниспровергателем авторитетов - консервативным, на манер Сократа. Физики-теоретики, с которыми я говорил на эти темы много дет спустя, ничего не могли возразить против моих объяснений фактов, которые интерпретировал в специальной теории относительности боготворимый мною Эйнштейн. Требуются эксперименты, говорили они. Впрочем, мои беседы были не с Бором. Вообще, данные физики могут иметь более простые и более изящные объяснения, чем те, которые безраздельно господствуют сейчас и, к слову, держат в тупике физику. Более простое - более вероятное. Природа простоту любит.
Да не стану распространяться на собственный счет - ни ты не физик, ни я - специфика моей памяти такова, что слишком быстро забываю все, чем непосредственно не занимаюсь. Но вот что хочу сказать: и исследование слабости близнецов к 36 чаю, и истерические совпадения, с их "всеобщей корреляцией" могут быть объяснены без мистики иррационального. Гораздо любопытней - раз ты почитываешь "Химию и жизнь" последний, кажется, "уроборос" 84 года - просмотри: вода на твою мельницу, хотя подтвердительный эксперимент поставлен некорректно. Близнецы же укладываются в мою ламаркистскую ересь, где я, опять таки, консервативный критик на манер Сократа. /Нe знаю, в какой степени проглядывает ирония термина "консервативный критик сократического типа"/
Вот мы и добрались до моего дарвинизма: не пишу - бросил сразу же после того, как вынул из машинки. Не пишу и ничего другого: Пушкина не читаю сверх тех ста страниц, о которых я тебе писал, хотя, завравшись, получил от доброхотов кипу пушкинизма. Нет времени - особенно стар стал. Если старость - это когда чувствуешь, что тебе не хватает времени, то я стар чуть ли не с пеленок - сейчас же дряхл до невозможности. Но несколько слов об этом субъекте.
Моя идиосинкразия не так сильна, как может показаться - она сильна отчасти в силу близости - близкое затрагивает больше, чем далекое. Половина, если не больше убийств происходит в кругу родственников и друзей, в гражданских войнах зверствуют больше, чем в войнах внешних. И, безусловно, меня возмущают не пушкинские возможности на фоне собственной огрызочности - ведь не возмущает меня обожаемый Герцен! Когда я говорю - баловень судьбы, то это подразумевает большее: ту везучесть , которая всегда, или почти всегда, сопутствует наглецам /к лику которых, пожалуй, Пушкина причислять можно и должно/. Пушкин жил в золотой век нашей литературы... - остановлюсь, ибо чувствую, что начну фонтанировать!
Но ты, как и я, вижу, хватаешь Пушкина, как хвост ускользающей истории и химерического этноса. /К слову, еще раз напоминаю - определение этноса "не мы, а другие" не гумилевское, а общеэтнологическое, разве что в нашей марксистской литературе занимает место падчерицы, которую норовят вытолкнуть в лес в январе за фиалками/. Да, Пушкину, довелось собою отразить странный процесс формирования нового русского этноса, - неверно, верно: момент завершения, - этноса европейского, постольку, поскольку мы противопоставляем его прежнему русскому этносу - этносу Калиты, Грозного, Аввакума. Однако как и весь этнос, Пушкин несет в себе не только болезненные недостатки Европы, но и язвы древней Рycи. Его независимость - независимость местничества, шестисотлетнего дворянства, независимость спесивого шляхтича, который требует равенства для самоутверждения, для демонстрации превосходства и права тыкать других рылом в корыто. Как и весь этнос, заражен он болезнью безответственности, корыстолюбия, презрения к моральным нормам - эгоизма в его худших формах. Титаническая фигура Герцена противостоит ему в нашей культуре, но противостоит страдательно. Да ладно об этом - в другой раз.

Весенняя страда не знаю уж и предвидится ли - сил больно мало. В январе должен был провести зондаж остающихся "мягких" или "тривиальных" путей - не смог, не смогу! И меня страшит эта бездна! - столько сил, столько времени оторвать от этой короткой и без того бездарно прожитой жизни для утверждения в рутине! Ох, как душе моей приятна мысль о смуте! Но душе! - не мысли.
Развосклицался. Прости мне эту маленькую слабость, как я тебе прощаю ту же - Троицк лишь кажется чем-то иным: на самом деле это лицо обыденности. Вырваться из нее в будние годы можно только через безответственность - через праздник безответственности, праздник Пушкина, Павловского /до 82-го - а как-то после 85-го?/, через упоение свободой, безнаказанностью, озорством! Через то, чего я так жажду иными глухими вечерами. Не дано! Богом не дано таланта летать птицей. Как Герцену было не дано. И оттого у Герцена только "Былое и думы" /невероятное!/, а у Пушкина "На холмах Грузии..."
Как сильно меняется Пушкин после Михайловского /и оставаясь собой вплоть до трагикомедии дуэли/!
Шурик, Шурик... Ах, кто знает, где теперь Шурик! Ведет жизнь помешанного - и больно, и жалко... Но и - каждый заслуживает того, что с ним случается. Это я могу оказать и о тебе, если ты ищешь свои инструментики. Я бессилен помочь - Шурик отказывается встретиться со мной /если ему передают мои просьбы/.


85.01.20-22 ИЗ ПИСЬМА К Г.О. ПАВЛОВСКОМУ
<Духовная биография. Полемика мировосприятий. О происхождении Вселенной и автохтонности  культур>.

…Видишь ли, в юности я скорей склонен был стать математиком, не математиком в чистом виде, но натуралистом с математическим мышлением, чем историком, гуманитарием. Язык мне не дался. Я писал множество рассказов и романов /мне даже предлагали печататься в "Маяке" во время бума на фантастику/ - и все рвал от неудовлетворенности. Но меня тянуло на это поприще не как Мишу Яковлева - ему все равно, о чем писать, лишь бы слова текли,- меня тянуло от избытка идей; работать над всеми сразу было невозможно - надо было искать других, отдавать другим. Я не справился с этим. Я был бессловесен. Гланц, охотно писавший со мной, был гением слова, и я чувствовал себя рядом с ним убогим и ничтожным. Но как только мы оставляли в стороне нашего "Кузю Прутикова", мы менялись местами. Лучший ученик школы, он приходил готовить ко мне и физику, и химию, и математику. Я мог бы хвастать своими способностями, как математическими, так натуралистическими вообще. Когда мои учителя по физике или химии не справлялись с материалом, меня "вызывали отвечать". Школьником, как позже студентом, я слышал похвалы, которые мне стыдно вспоминать из-за того, как дурно я собою распорядился.
И вот с этим, логическим, вероятно, мышлением я обратился к политике. Первое, что наполнило меня ощущением близости понимания, чувством соприкосновения с материалом было изобретением метода, который я три года спустя узнал в системном анализе. Один из твоих преподавателей, пропагандировавший среди меня Оптиера, был немало поражен, услышав от меня, что ничего нового в системном анализе я не увидел. Позднее форрестеровская простота сразила меня, но тогда /впрочем и сейчас/ я полагал, что каждый политик изначально системщик.1
Нет, мы не могли составить изящных схем, не говоря о машинных моделях, но стиль мышления! Он был подобен форрестеровскому. Было ли это достоинством и только? Нет, разумеется.
Мои поиски психологических различий, психологических типов выросли из интереса к физико-химическим основам памяти, к связи между памятью и тем, что так удачно назвал Джоунс "уровнем шума". Но как скоро накопился материал, так и возникли позывы описать систему типов. Этим занялся тот же Гланц, который, может, и сделал бы что, если бы не я. Он начал с произвольного описания одного из механизмов - "каприза", что меня заставило начать с систематизации азов. Знаний оказалось настолько мало, что при дефиците времени и невозможности всецело отдаться этой работе, я застрял на самых начальных этапах работы. Эта работа так никогда и не была завершена, несмотря на то, что в 70-м я узнал о Юнге, прочел немного из него, был в восторге от совпадений - и ограничился констатацией расхождений. Юнг не только не подтолкнул, но даже оттолкнул меня от этой проблематики - профессионализмом: было ясно, что мы не первооткрыватели и другие занимаются этим на другом уровне. Нам оставалось только пользоваться на практике своим знанием. Только выход на проблему "Хомо сапиенс?"2 вновь вернул меня к этой теме, но, увы, слишком поздно! …
… При осмыслении каких-то проблем, я всегда пытался найти все возможные выходы, пределы действия, ограничители. Я их должен был найти, формализовать, установить связи, характер взаимодействия блоков и т.д. Любая моя мысль при попытке изложения застревала в столе, так как норовила вылиться в книгу. Главные усилия направлялись на то, чтобы надеть на нее узду. Увы! Почта никогда этого не удавалась сделать. Но и иначе я не умел и не умею писать и думать. Я не мог писать, ограничиваясь красивыми формулировками, - все должно р а б о т а т ь. У тебя не так.
Вот пример. Ты вычитал где-то: апофеоз тупику! И охотно используешь эту красивую формулу. Но для меня она лишена смысла. Что значит "апофеоз"? Ретроспективно, зная о тупике, мы можем где-то рядышком отыскать и апофеоз. Однако в такой ситуации формула "апофеоз = тупику" просто тавтология. Если бы нам удалось в какой-то момент с уверенностью сказать - вот апофеоз! - тогда твоя формула имела бы какой-то смысл, но на основании чего мы должны делать подобное заключение? Если у нас нет сведений о механике того или иного процесса, явления, то мы никогда не сможем оказать не постфактум "апофеоз!". Если же есть, то всегда ли надо дожидаться "апофеоза", чтобы предречь тупик? Апофеоз есть следствие тупика. Так что же нам нужды в указанной формуле?
Дальше. Ты пишешь о Первокапле. Я не могу оспорить, что это интересная тема. Как и тема возникновения жизни. Я с удовольствием бы почитал чего-нибудь на эту тему, даже популярную книжонку /почему бы и нет?! - читаю же я "Химию и жизнь"!/, тем более в Бутырках! Но вот что за нужда вводить эту первокаплю или вулканический бульон в философию истории? Зачем нести "цепочку начал" и интерпретировать человека вслед за фантастом с забытой фамилией как начала, противостоящего второму закону термодинамики? Нет, я не хочу похерить эту идею и ничего не имею к ее автору, к которому я довольно неплохо относился в юности. Я только хочу сказать, что для историка, политика и т.п. философия начинается с факта жизни: вот она есть. Более того - это лишь уровень общих соображений для уяснения понятий "эволюция", "экологическая ниша", "экосфера", "биоценоз" и т.д. Ставить на одну доску проблематику государства, человечества - чего там еще? Мира? Мира в Мире? - и проблематику космогонии для историка нелепо. Тем более на уровне популярных авторов, многие из которых дипломированные шарлатаны /Зигель - около того/.
Что касается твоей капли, то астрофизики интерпретируют некое излучение, как реликтовое, сохранившее отзвук Первовзрыва. Некоторые пытаются заглянуть в ''до". Я отношусь к сторонникам взрыва, во всяком случае мне импонирует идея "разбрызгивания" материи в противовес идее "конденсации". Однако, надо признать, что однозначной интерпретации фактов не существует. Теории удачно ассимилируют новую информацию, подчиняя ее старым парадигмам. Однако это не означает, что допустима одна интерпретация. Физику естественно становиться на сторону тех или иных, ибо его работа не ждать истину, но творить ее. Что может в этом плане историк? Поэтому он вправе рассчитывать тут только на хобби. Но не на всеобъемлющую философию, которая на таком уровне могла бы быть допустима для ХУI века, но не для 1984 года.
Ты идешь еще дальше, введя "невселенную". Мне это уже совсем непонятно. Где-то там ты цепляешь Эйнштейнову вселенную, но я должен заметить, что по сегодняшний день разбегание галактик спорный вопрос. Смещение Хаббла, возможно, можно интерпретировать совершение иначе, чем допускает это современная оптика. Для тебя это неважно, но важно не впасть в ляп. Не следует все и вся втягивать в метафилософию, если ты этим не занимаешься профессионально. Нет, я не возражаю: натурфилософские гипотезы могут натолкнуть на вполне оправданные гуманитарные идеи - и если с тобой случилось такое - слава Богу!, но только не надо ссылаться при формулировке на Первокаплю или еще какую-нибудь чудасию: ищи обоснований на земле. Другое поведение отдает инфантилизмом. Когда я читал твою тетрадку, я невольно вспоминал свою "теорию связей" 62-го года. Эта тетрадка начиналась такой фразой: "нечто - есть движущееся ничто". …
… Концепция единственно полноценного человечества - белого, должна была как под давлением фактов, так еще в большей степени под давлением гуманистической идеологии смениться идеей автохтонности любой культуры. Когда теория не выдержала критики, прибегли к диффузионизму. И правильно. Однако абсолютизируют и здесь. Васильев не хочет и слышать об отдельности происхождения китайско-австралоидной ветви, не хочет и знать об автохтонности в Китае металлургии и т.д. Я не исключаю роли метисации. Возможно и отдаленное влияние идей о литье. Но сегодня совершенно очевидно, что восточный человек - это другой человек. Его происхождение может оказаться достаточно отдельным от происхождения западного человека. Что же касается металлургии, то когда Васильев писал свою книжку, было достаточно ясно, что литье в Китае автохтонного происхождения - как и керамика, как и земледелие. /Если хочешь, пришлю "Китайскую археологию" Кучеры - лучшего, на мой взгляд, из известных мне китаистов/. Однако, диффузионисты сражаются еще в битвах прошлых десятилетий.


85.04.17 ИЗ ПИСЬМА К Г.О. ПАВЛОВСКОМУ.
<О русской истории >

…Теперь пришел черед черкнуть пару строк про историю. Сразу оговорюсь: не надейся на стройный перелив мысли, ибо непрерывный обмен мнениями с моими детьми, перемежающийся воспитательными мероприятиями, это лишь одна сторона медали. Вторая заключается в том, что вся официозная русская история меня раздражает, как раздражает Соловьев или околоисторики. В итоге хочется площадно ругаться, так как переписать историю руки коротки, не говоря уж о каких-либо систематических знаниях. Вот и получаются конвульсии, когда выливая ушат грязи на Невского, перескакиваешь на русский народ Смутного времени, а от него к эпохе мировых войн, чтобы снова сигануть в печенежскую старину.
Можно было бы расставлять пометы, следуя твоему тексту, но сегодня нет никаких сил перечитывать твое письмецо целиком, - так что прости!
И уж задумался: продолжать ли? - началась головная боль, а по опыту знаю, что пересиливать - нести вздор. Но что сделаешь? - если отложу, то не 17, а 27 или 37-го отвечу. Так что - терпи!
Я согласен с твоим определением того, как пишется русская история, однако не согласен с мнением, что московский экспансионизм не более, чем антимосковская легенда Историю Москвы обычно начинают с Калиты, однако я предпочел бы начинать ее с первого значительного московского князя - Александра Невского, тем более, что возвышение Москвы в немалой степени определяется Ордой, а ее историческая роль Ордой же намечается. Княжение Невского и утверждение татар не просто синхронный процесс, о чем как-то забывают школьные учебники: и в самом деле, что делал этот герой, побив немцев? как он собирал русские силы против татар, главного бича Руси? Учебники стыдливо помалкивают, а официозные историки предпочитают философствовать на тему: созрела ли Русь, чтобы оказать отпор? Разумеется же нет! И дальновидный Невский прекрасно это понимал! Что делал Невский? Разумеется, резал русских, не желавших подчиниться Орде - и там, где Орда не справлялась, справлялся этот национальный герой. По-моему, в 40-м году Русь не проиграла окончательно, у нее оставались шансы на консолидацию и сопротивление. Однако, то были русские! Те, которые водили друг на друга то печенегов, то варягов, то половцев. И для Невского татары оказались самым что ни на есть удобным оружием для выяснения отношений. Великое княжение /разумеется, в те времена еще не на Москве/ стоило того, чтобы отдавать на татарский грабеж русскую /наипаче же Новгородскую/ землю. Стоило того, чтобы татары повсяк час были под рукой, ибо только в объединенной татарским игом Руси можно было господствовать с таким размахом. Ради этого размаха можно было не следовать Коловрату, а напротив, склониться перед погаными. Продажность Рюриковичей, их прагматизм, какой-то звериный эгоизм наложил отпечаток на всю доромановскую историю.
Потомки Невского утвердились и в Москве. Московские отпрыски взяли верх над владимирскими /татарскими же руками/ и традицию продолжил Калита, уже навсегда утвердив гегемонию Москвы. В нынешних историях читаешь попискивания от восторга, когда автор описывает бойню, в результате которой "русское государство увеличилось" вдвое или вчетверо и т.д. Тут я особо хочу подчеркнуть момент, который просквозил и в твоем письме: русское и московское - синонимы. Отчего же? Отчего в XIV веке Московское княжество больше "русское государство", чем Тверское? Или даже Рязанское? Новгородское? Отчего союз московского князя с татарами против тверичей - русское дело, а защита тверичей с помощью Ольгердовичей - иностранная интервенция? Великое княжество литовское в XIII-XIV веках - русское княжество. На манер Новгорода. Большая часть населения - русские, русичи. Государственный язык - русский. Право - руссов /пусть западно-русское/. Религия - православная. И вообще, до самого до Смутного времени идея единства, генетического, исторического не покидает литовцев и, видимо, русских. Я приведу только идею литовцев о федерации, предшествовавшую Смутному времени. Вообще выход Литвы из орбиты русскости происходит только в результате неудачной политики Романовых и равновесия Речи Посполитой и Московского государства. Полонизация - защитная мера идеологического характера, тем более уместная, что Польша по культурному уровню превосходила фанатически ограниченных русинов. О Литве, как иностранном государстве, вполне правомерно говорить не ранее, чем с Ивана IV, да и то, глядя из будущего.
На мой взгляд следует говорить о русском мире, включая сюда маргинальную Прибалтику, Молдавию, отчасти Литву, потерянную Литву. Уния с Польшей, попытка унии со Швецией - вот путь постепенного размежевания, проникновения в Европу. Тут надо искать "уже-Европу" и "уже-Россию". Европа вплескивается в Россию и при Алексее Михайловиче, и при Петре, и при Екатерине. И в первую очередь из Литвы, Польши. Проблематика Европа-Россия появляется здесь, в Никоновское время, а не во времена Грозного, когда еще существовало право отъезжать, переходить под руку иного суверена. Ливонская война все еще внутрирусский спор, не менее, чем спор с Великим Новгородом.
Вот именно московская точка зрения на русское государство и заставляет историков оправдывать любые мерзости, лишь бы они вели к возвышению Москвы. Головорезы Хмельницкого - хорошо, Ермака - тоже хорошо! Ушкуйники? - великолепно!: разрушая русские города и грабя русских купцов, они подрывали ордынскую экономику!
Я отказываюсь быть русским! Вo всяком случае в этом ряду: русские, великороссы, Россия. Я предпочитаю: русские, руськие, Русь, русины, русичи. Я не идеализирую. Рюриковичи порождение русских, а не варягов. Русский народ омерзителен не только в Москве. Русские, учредившие Запороги, такая же мерзятина, как и русские, почитавшие доброго и справедливого царя - Грозного /не удивительно ли, что Иван-царевич русских сказок все тот же Иван IV?/ Но как гордиться, что ты украинец, это гордиться наследием гайдамаков, уманьской резни, беспрерывным казацким грабежом, так и гордиться принадлежностью к Москве, это принять дух народа, который отвергает Годунова, первого светлого царя, во имя призрака ивановского последыша, который в детстве доходил до экстаза, созерцая гибель животных, и развлекался срубанием голов глиняным боярам.

Мне скажут, что история других народов не лучше: мне плевать на это. Я отказываюсь принадлежать к русским, если они с отвращением и содроганием не вспоминают своей истории. Упоение московскими триумфами лишний раз подчеркивает причастность нынешних русских к нравственности Иванов, что мы и без того знаем. В определенном смысле русскую историю можно трактовать как этнокультурную трансформацию, начатую Годуновым, и через Никона - Алексея Михайловича - Петра приведшую к формированию в эпоху Екатерины - Александра новой русской культуры, наследием которой мы живы, жива как русские, но которая потерпела крушение во время торжества реакции старорусского этноса, умудрившегося выжить и в никонианстве /впрочем, никонианство облегчило религиозно-нравственное падение массы народа/.
В этом смысле я бы выделил такие пласты русской истории: формирование русского мира, прекращающееся где-то между последней польско-литовской унией и пресловутым воссоединением Украины с Россией; формирование новой русской культуры и русской национальности /от Годунова до Февраля?/; последний этап - где-то от наполеоновских войн до нынешнего дня /что он сулит нам?/...


85.04.30 ИЗ ПИСЬМА К Г.О. ПАВЛОВСКОМУ
<О русской истории. О мировом правительстве>3

…Мне хотелось бы, чтобы ты понял мое отношение к московско-русскому: характеру, истории, идеологии, традиции - ну как там точней сформулировать?... Видишь ли, я постоянно различаю реальности политические от реальностей нравственных, как в жизни, так и в истории. При этом я понимаю, что некие события неизбежны /в том странном смысле обязательности, который так режет по сердцу естественника, вызывая и у меня постоянное сопротивление, ибо я сталкиваюсь с людьми, которые трактуют исторические события а ля физический эксперимент/, однако же полагаю, что их осуществление требует определенной человеческой специфики.

То, что я сказал о различении, элементарно, но я настолько озверел от общения с простофилями, что меня невольно тянет на вульгарщину, на примеры для учеников. Этим мои письма сильно грешат, но ты уж прости, я уже и не умею ни говорить, ни писать иначе. Так вот, исторически необходимо возникновение государства. Исторически необходимо сосредоточение власти. Но для того, чтобы это реализовать надо быть Хлодвигом. Хлодвиг, конечно, реализовал эту самую историческую необходимость, но ить для этого надо было быть братоубийцей. Именно братоубийство и обеспечило франкам некоторый выигрыш темпа. Можно, разумеется идти мягким путем, однако же династические распри тогда затянутся в зависимости от степени мягкости на более или менее долгие века. Цинь Ши-Хуан-ди реализовал неизбежную империю. Как исторический деятель он не имеет себе равных в Китае. Однако же это не меняет того факта, что он был мерзавец и душегуб. То же касается и России. Те или иные деятели реализовывали "программу" сверхдержавы, но пресловутая "необходимость" должна была находить своих героев.
Видишь ли, мне станут говорить, что у других народов было то же самое, что русский народ в нравственном отношении не выродок, что все определяется уровнем исторического развития, стадией культуры и т.п. дрянь. Я со всем этим согласен. Не согласен я только с одним. Не так уж важно, от кого мы произошли, важно, как мы оцениваем свое прошлое. Можно иметь в предках каннибалов и быть порядочными людьми, но нельзя при этом гордиться отцовским наследием. Когда заходит речь о Невском или каком-нибудь другом туземном кровопийце, московские историки писают кипятком от восторга. Я же не вижу ничего, кроме алчности.
Легенда о том, что московские князья "собиратели земли русской" предстает в своем идеологическом обличье при самом легком прикосновении к ней. Тот же Калита, первый, от которого до нас дошли завещания, делит между чадами свои земли. Выделение уделов идет вплоть до Грозного, мне трудно сказать, когда появляется "объединительное" сознание, но я безусловно могу сказать, что "собирание" земель вокруг Москвы не только не имело никакого другого основания, кроме неуемного властолюбия потомков Невского, смогшего разрушить традицию /и киевскую, и начинавшую складываться - но и не без вероломства "святого" - владимирскую/ только благодаря предательской опоре на Орду, но и не было ничем другим, как грабежом родичей. Гегемония Москвы сугубо волевого происхождения. Никаких нравственных, культурных, юридических оснований в ХIII -первой половине ХIV у нее нет. Возвышение Москвы является в это время результатом целой серии вероломств, предательств, братоубийств. И до Москвы такое поведение характерно для русских, но интересно заметить, что прежде канонизируют жертвы, Бориса и Глеба, теперь же канонизируют изверга Невского. Могла ли Москва так возвыситься, когда бы не такая семейная традиция, достигающая своего завершения в Грозном - как нравственного, так и политического? Разумеется, нет. То-то и замечательно, что в этой семейке находились герои вплоть до окончательного вырождения, когда дошло до самопожирания и государственное существование, в виду гипертрофии "творческого", "объединительного" начала, стало невозможно, а нравы упали до того, что в Отрепьеве мы видим полное уничтожение правосознания - и оно торжествует!
Централизация неизбежна и я вовсе не ратую за принципы Любеча. Но я не могу не приходить в ужас от той методичности, с которой попирают московские князья традиционную мораль. Здесь я такой же реакционер, как Конфуций. Разумно ли лишение удельных князей их особых прав, а затем и самих уделов в ХУ-ХУI вв? Не сомневаюсь. Но люди, которые это реализовали, были омерзительны. Не буду говорить обо всех - слишком мало знаю, - возможно Донской чем-то выделялся из этого ряда, но у меня вызывает отвращение его борьба с Тверью, а еще большее - когда нынешние истори-ки поносят тверского князя за обращение к "иностранцам" Ольгердовичам, а не Донского, ''отечественного" грабителя и разрушителя. Ореол победителя Мамая затмевает и обеляет все. Русский, московский, историк не мо-жет отличить личность от дела, дело от его практических следствий. Раз в результате некоей акции достигнут результат, приблизивший к "третьему Риму", то и деятель хорош, и щепки летят.
Смешно мне было читать книжонку об Иване III. Обсуждает вопрос: трус ли Иван? Нет, говорит, время требовало полководца, нового типа. Донской больше не проходит. А что, во времена Донского нужен был полководец, сражающийся в передовом ряду? Разумеется глупо, когда талантливый стратег лезет в самую кашу. Но для того, чтобы впервые нарушить освященную веками традицию и не принять участие ни в одном сражении, отказаться от ожидаемой от тебя славы, чтобы попрать некую моральную норму долга, надо, все же, обладать не только твердостью, даже думаю, не столько твердостью, сколько личной трусостью. Для московского историка умаление Ивана III равносильно умалению результатов, им достигнутых. Так и нынешние любители литературы не могут допустить поношения их кумира, если он гений. Сама мысль о том, что я признаю Пушкина и гениальным поэтом, и даже много более того, вызывала не то ярость /что ты меня дурачишь софизмами!/, не то растерянность. Мысль о том, что можно чрезвычайно высоко ценить заслуги человека в области поэтической или политической деятельности и порицать его же за нравственные пороки, в голове не укладывается.
Я допускаю, что, в виду пороков человеческой натуры, мы не можем жить исключительно по Даниям и Люксембургам. Да и что есть Дания по сравнению с родом, общиной? Почему, уступая часть суверенитета князю, человек вправе ожидать, что от этого князя не потребуется уступки части его суверенитета императору? М.Я. нервничает, когда слышит о мировом правительстве. Меня же это не только не шокирует, но и привлекает. Человечество, если оно хочет им быть, должно отказаться от идеи Нового времени о национальном суверенитете. Но вот путь постепенной утраты суверенитета не безразличен.   Почему героем русских сказок является Иван-царевич-Иван IV? Почему китайцы в основании своей истории видят Яо и Шуня? Почему нелепый дурак Емеля по страстному желанию русского народа становится царем и т.д.? Вот какие вопросы я задаю себе. Важно даже не историческое событие, а его видение народом, идеологема. Русские идеологемы отвратительны. Именно они закрепляют путь России к мировому владычеству.
Нет, я не голубой и не розовый. Я понимаю, что нынешняя сверх-держава единственный акцептор суверенитета. Никаких добровольных объединений, вроде ожидаемого М.Я. под эгидою ООН, не произойдет. Но вот этика сверхдержавы определяет все. Если мы подвергаем самой уничтожающей критике нравственные основания нашего сверхдержавия, мы не уйдем ни от ответственности сверхдержавы, ни от ее преимуществ. Но вот изменить тип объединительной политики надо. Нынешний переход равносилен переходу в Древнем мире от семитических империй к персидской. Москва, Россия больше не могут оставаться метрополией. Ради одной только символики следовало бы отказаться от Москвы как столицы. Но какие потрясения надо пережить русским, чтобы это стало возможным?


85.05.17 ИЗ ПИСЬМА К Г.О. ПАВЛОВСКОМУ
<Размышления об экономическом росте, деградации биоценозов и экологических войсках>

Полный текст письма см. здесь.

  (См. также письмо от 10 января 1985 года)

…В другом месте ты пишешь, что всех нас поразило пророчество экоспазма "Римского клуба"4, однако ни в 70-м, ни гораздо позднее я ничего /первую статье о Римском клубе в "Известиях", что ли, в 74-м/, кроме невнятных упоминаний, не слышал /а уж в 70-м и вовсе ничего не слышал/. Да экологическая тема развивается во мне с осени 69-го, однако вышла она совсем странным образом не из статеек об охране природы, а из экономической статистики. Я тогда поступил в институт, а незадолго до того начал читать Селигмена - может этим объясняется тогдашний интерес к экономической науке. И вот была неплохая книжка Студенского "Национальный доход" - ее читал мой приятель и приходил обсуждать со мной. Меня тогда поразил подход, при котором, скажем, сумма техники включается независимо от ее функции в сумму дохода.
Я уже дисквалифицировался в этой схоластике, да и ты не знаток, так что я тебе на пальцах опишу ход некоторых рассуждений.
Допустим, царская Россия в 13-м году производила столько же хлеба, сколько и в 56-м СССР, но у нее было несравненно меньше тракторов, сеялок-веялок-молотилок, комбайнов и т.п. К тому же, царская Россия не обеспечивала эту отсутствующую технику бензином-керосином, электроэнергией и т.д. У нее не было машин, перевозящих этот хлеб /во всяком случае лошадей-паровозов было меньше, чем сумма транспортных средств в 56-м/, не было машин, строящих дороги, машин, строящих эти машины. Не было добыто столько угля и руды, которые пошли на эти машины, дороги и прочая, и про...
Отвлекаясь от остального, зададим себе вопрос: стали ли мы от этого богаче в 56-м? По статистике - безусловно да. Ну а я спрашивал себя, в чем же это дополнительное богатство заключается, если тракторов мы не едим, электроэнергии не пьем, а никакой иной пользы из их присутствия не извлекаем?
Ладно, оспаривал я себя, мы живем в специфических условиях, а на Западе как? Конечно, производительность труда в сельском хозяйстве здесь выросла фантастически, однако, наученный наглядностью отечественного примера, я мог видеть, что производительность труда здесь нельзя рассматривать отдельно от того труда, который вложен в строительство техники и дорог, в производство химикатов и нефтепродуктов, электроэнергии и т.д. И все же рост богатства налицо /я и здесь отвлекаюсь от всех сфер, кроме голого производства продуктов питании/. Но каковы издержки? Руду мы не восстановим, уголь, нефть, серу тоже. Это безусловные потери. Как сравнить эти безусловные потери с безусловными приобретениями? Второе. Мы разрушаем биоценозы. Сколько времени и сколько денег будет стоить нам восстановление этого богатства /я пренебрегал ландшафтом/? И вот тут оказалось, что таких средств попросту нет, их неоткуда взять /тогда я задумал такую химеру: экологические войска, хотя слово "экологические" более позднего проникновения/. Следовательно прирост богатства меньше накладных расходов. И тут я обнаружил, что решительно никого эта тема не затрагивает.,
Стоп, сказал я себе. Во-первых, прибыток явно не окупает расходов, техногенная цивилизация расцветает за счет грабежа природы, общего достояния живущих и будущих жить. Во-вторых, обогащает ли человечество этот прибыток? Стал ли средний человек /средний человек - это после Печчеи, тогда меня интересовал человек массы/ духовней от приобретения телевизора, автомобиля, полки детективов /я склонен был изучать, все же, наиболее благородный, а не алкашно-доминошный вариант/? И тогда я не мог высказаться в пользу быдла /такого, с каким я подрался сегодня на заводе/. Я не был уверен, что отцы, деды, прадеды были менее духовными. Сегодня, правда, я думаю несколько определенней.
Так вправе ли человек разрушать мир, который даден ему Богом, для мелочного удовлетворения своих влечений? Нужно ли освобождать обычного человека от обычной работы, чтобы повергать его в пустоту досуга? И вот тут до меня начали долетать крохи споров. Настоящая экологическая литература начинается для меня с Дорста в 78-м году, а первая статья об экологии припадает на осень 75-го /в "Иностранке"/, но к этому времени у меня были попытки написать учебник, я проектировал школьные и вузовские программы, программы практического восстановления разрушенных ландшафтов и биоценозов /для чего и понадобились экологические войска/ и т.д. Когда я узнал о Римском клубе, апокалипсис был уже в моей голове - что ж, нельзя не признать, что Печчеевский клуб сократил в моем сознании лаг до катастрофы .


85.06.04 ИЗ ПИСЬМА К Г.О. ПАВЛОВСКОМУ
<О компромиссе, о смирении и совести, об отношении к государству>.

…Ну вот я тебе расскажу про один случай из моей жизни. В 70-м году у меня началась экономическая практика. До того я воспринимал свое обучение в институте, как удачное времяпрепровождение, пристроенность, отмазку. А тут вдруг увидел, что работать можно. Я уже не говорю, что именно тогда я обнаружил множество неожиданных для себя вещей: экономика оказалась национальной, чего никогда нельзя было бы узнать из Маркса или других известных мне книг, оказалось, что в экономике мы, инакомыслящие, не столько противостоим системе /как это мне казалось прежде/, сколько стоим перед общими трудностями и разделяем задачи. Именно практическая деятельность, мастерская, превратили идею компромисса из тактики /выбирай воз по силам, чтобы не надорваться/ в стратегию, в основополагающий принцип. Я не сразу осознал это, еще и в 72-м рассматривал сотрудничество, как средство борьбы, но внутри я уже не был борцом. Реальные экономические и национально-культурные трудности впервые поставили меня перед проблемой неосуществимости, причем принципиальной неосуществимости, замысла. Именно в мастерской я понял, что не надо строить совершенных проектов, что любой реализуемый замысел будет компромиссом между идеалом и безнадежно несоответствующими ему посылками бытия.5
Нельзя сказать, что я вовсе был чужд такому пониманию компромисса до мастерской. В 67-68, когда вырабатывалась идея тактического компромисса, в нравственности я выбрал для себя компромисс стратегический: будучи анархистом в душе, сторонником вседозволенности на манер Августина: возлюби Бога - и делай, что хочешь, - я принял навсегда государство, иерархию, самоограничение.6 Однако мастерская сделала самокритичность, самонедоверие чуть ли не всепроникающим принципом. Осторожность в критике, попытка понять и по возможности оправдать противника - вот что создало странный тип экстремизма - экстремизм компромисса. Да, в Движении это выглядело экстремизмом, да и было таким по существу. Из экстремиста-критика /среди движенцев я был едва ли не самым крайним/ я превратился в критика того типа критики, которая создала Движение и которой, по-видимому, испокон веку питались все общественные движения. Зашкаливающая критика оказалась инструментом перехода в иную проблематику, в иное измерение, где разница между противниками если и не исчезает, то становится несущественной.
Для того, чтобы это произошло, понадобилось прикосновение к реальным экономическим проблемам. Оно случилось - для меня неожиданно - и было волшебным. Еще народовольцы, Стефонович, в частности, заметили, что зря правительство боится допускать молодежь к больным проблемам - экстремизм рождается на почве неразделения ответственности. Дайте реальные заботы и реальную возможность проверить свои гипотезы - и из потенциальных разрушителей вы получите охранителей. Ну, пусть не так резко.
Так вот, все это преамбула. Зачем она мне?
Переживя идеопсихичеокое потрясение, я вдруг ринулся в поиск конструктивных решений. Я разрабатывал политэкономические выкрутасы теории рынка на базе марксизма Энгельса, приемлемую для идеологии ленинского социализма; даже подумывал о том, чтобы пропустить ее через нашу кафедру политэкономии или более того. Я разрабатывал новый подход к организации производства /даже впоследствии создал курсовую об организации материально-технического снабжения и собирался на этой почве писать диплом, хотя меня немного пожурили за теоретичность/. Я придумывал реформу сельского хозяйства под эгидой идеознака "колхоз" /кстати, у меня есть небольшая переписка более позднего времени, но в старом ключе/. И т.д. и т.п.
Когда в 72-ом возникла угроза /которая по счету?/ выкинуться из института, я впервые ужаснулся от этой мысли: я уже рисовал в уме свое профессорское будущее. Впрочем, силы мои были надорваны, я не смог заставить себя основательно сопротивляться /да и не был я для этого достаточно причесанным/, к тому же силы уходили на перестройку библиотеки /кому отдать?/, на словарь-справочник - и 9 августа 74-го года уже было на носу.
Когда я находился в заключении, меня больше интересовал "Хомо сапиенс?", экологическая программа, группа содействия7. Да и мое семейно-бытовое будущее. Слишком много боли, доводившей до беспамятства, проистекало отсюда. Но, все же, я не оставлял экономику вне своих планов. Более того, в "Диалоге" мыслилось продолжить конструктивные разработки. Поэтому мне было смешно слышать категорическое абрамкинское возражение: "экономику мы не можем исключить из "Поисков" /странно, что он путал мелкополитические дрязги с экономикой/
Но вот все в моей жизни пошло наперекосяк. Группа содействия сворачивается до "Альманаха", "Альманах" разваливается в "Поиски", "Поиски"... - да стоит ли опять бередить душу?8 И тут же приходит конец библиотеке и всей ее структуре. Тут же я теряю всех друзей: с кем не ссорюсь, тот сам уходит - странно, как ты еще остался? И наступает время сторожить.
Вот в эту-то эпоху и происходит случай, который я не могу забыть. Случай, сам по себе незначительный, для любого другого не стоящий упоминания, но для меня глубоко символический, окрашивающий теперь безнадежностью мое нынешнее восприятие.
Собственно говоря, сторож - мое очередное фиаско, соломинка, не позволяющая помереть с голоду и не повиснуть над пропастью лагеря. Был ли я близок к отчаянию? Во всяком случае менее, чем когда сидел в садовниках. Но безусловно, что будущее мое рисовалось мне в мрачных тонах. Только участие, только встроенность в структуру /и полное неверие в возрождение и смысл Движения/ оставляли отдушину, просвет для надежды. Я не видел никого, кто, с одной стороны, был бы так же раскованно и всесторонне критичен, как я, а, с другой, так же трезво-конструктивен и уравновешен. Я верил тогда и верю сейчас, что история имеет очень узкий вход в жизнь - иногда этот вход лишь один человек. В 80-м мне казалось, что одно из возможных русел лежит через меня. Но я сам выброшен из этого русла. И время течет...
Ты не можешь представить себе, как проходят эти последние шесть-семь лет у меня: знание ничтожности отмеренного мне срока, вера в свою роль /нет, не твое мессианское самоощущение, сходство только внешнее, я как-нибудь попытаюсь тебе объяснить это ощущение одновременности ничтожности и обязательности собственной персоны/ - и почти добровольное обречение себя на нескончаемое строительство, заработок средств к существованию. Это нескончаемые раскаяния и сомнения, угрызения совести и самобичевание - это ад, который всегда во мне.
Так вот, я решил хотя бы восстановить на бумаге все то, что десять лет назад обсуждал в долгих спорах и вещаниях. Нет, я не думал, что это будет на уровне - но должна же быть хоть отправная точка? Смешно сказать до каких мелочей я доходил: я разрабатывал процедуру для почасовых колебаний цен на с/х продукты, клубнику, например, для которых даже суточные колебания слишком неоперативны /все, разумеется, в рамках господствующей парадигмы/. И тут мне довелось встретить человека, с которым сам Бог велел потрепаться.
Не могу сказать, чтоб этот молодой человек занимал очень заметное место в иерархии, но он имел доступ к весьма высокому уровню экономистов-практиков, он имел возможность составить мнение в кругу функционеров министерств, руководителей предприятий /и крупнейших!/, академических деятелей. Такие ребята редко случаются в нашем кругу. Вот с ним-то я и попытался обсудить некоторые свои гипотезы и предложения. Если б ты увидел, какая невероятная скука изобразилась на его лице! Он прервал меня на полуслове и сказал: бессмысленно с этим обращаться к кому бы то ни было - это никого не интересует! Я пытался подойти к нему то так, то эдак - и это продолжалось недолго: он остановил такси и всадил меня туда /была ночь и я возвращался с вечеринки/. Я никогда не забуду, каким глупым мальчишкой выглядел я перед ним.
Прошло время - и я сам работаю на производстве. Разумеется, у меня нет богатых возможностей молодого человека, однако и я вижу, как составляются у нас отчеты и пишутся письма. Я вижу, что происходит у нас на заводе, и что пишут о нем газеты. То, что я вижу -катастрофа, но еще хуже другое: нет ни одного человека на заводе, который бы был реально заинтересован во всех тех прелестях, о которых пишут в газетах, или хотя бы в чем-нибудь вообще. Рутинный план любой ценой, а больше - зарплата, зарплата, зарплата - и пусть все остается по-прежнему, ради бога - только по-прежнему! И ведь то же самое на уровне министерства. Где все те энтузиасты, о которых пишут твои газеты? Я ведь бываю на десятках предприятий, сталкиваюсь с сотнями людей - и нигде я не видел ни малейшей заинтересованности в том, что для нас с тобой, а по газетам и для всех руководителей, имеет смысл. Даже те, кто пишет реляции и якобы является инициатором, поборником, рктмпщ... все это липа, бутафория. Беда не в том, что нет решений - они есть или просятся в жизнь, - беда в том, что нет акцептора этих решений. Не существует каналов адекватной реализации какой угодно, я повторяю - какой угодно, оптимизирующей идеи. Ибо любая оптимизирующая идея означает увеличение нагрузки, а система настроена на снятие нагрузок.
Готовность к риску пропорциональна предполагаемой выгоде. Любая реформа у нас воспринимается /и является им на самом деле/ как риск - на любом уровне. Вместе с тем долголетний опыт приучил смотреть на возможную выгоду крайне скептически. Отсюда пониженная готовность к риску. Тем более, что слишком часто поощряемый риск оказывается наказуемым. Кроме того надо иметь в виду, что основной бич нашей экономической системы - безответственность. КАЖДЫЙ шаг должен быть экономически значимым /сегодня зависимость скорее уголовно- административная, чем экономическая/, а это значит, что в зависимости от личности деятельность должна вести к смещению экономического статуса. Как ты понимаешь, это означает усиление экономического и социального расслоения. Давай зададим себе вопрос, может ли государство пойти на стимулирование социальных и политических напряжений? Что для нас важнее: социальный покой или эффективная экономика?


85.07.31 ИЗ ПИСЬМА К Г.О. ПАВЛОВСКОМУ
<О разности. Попытка национальной и культурной самоидентификации>

…Ну вот и пришли мы к тому феномену, который так тебя задел в Гумилеве: мы - это не они. Видишь ли, мы с тобой - это м ы лишь постольку, поскольку вокруг нас бушует море очень уж не-нас, когда мы затыкаем уши и это море не-нас молчит, тогда мы с горечью или удивлением обнаруживаем, что мы - не-мы. Мы каждого из нас не совпадает, не пересекается с мы другого, и лишь этот грозный прибой чужих превращает нашу вражду-дружбу в подобие духовной связи. Не болезненна ли она? Или она - тот росток, который дают две чуждые гаметы, сливаясь в зиготу? Вот это мучительный поиск общности подмял меня сейчас, перед лицом пустоты, которая застилает мне глаза.
Отсюда и мое болезненное переживание своей этнической принадлежности. Я ведь чужак в этом мире и чувствовал себя таким давно, очень давно, даже тогда, когда умом и не понимал этого. Но когда я задумывался над тем, где я свой, я вынужден был признать, что нигде, нигде мне не видится свое. Я чувствовал себя русским, русским по духу, русским по языку, русским по жребию, выкинутом Богом, я бы даже сказал - русским по року, но что общего у меня с теми русскими, которых я не рисую в своем воображении, но которые реально хороводят вокруг меня? Русский я только постольку, поскольку я не француз, не итальянец, не безродный космополит какой-нибудь, не отщепенец-эмигрант /нет-нет, это совершенно немыслимое амплуа!/, годный для американизации, - и всего только! Но какой я русский, когда я остаюсь среди русских? Куда меня запихивает это неизбежное противостояние "свои-чужие"?
/Кстати, сложная структура этого этногруппового определителя, интегрирующего и разделяющего при переходе от уровня к уровню, замечена была этнологами по крайней мере еще в 30-х годах, а любезный тебе Гумилев не добрался до меня еще и сегодня./
Да, я себя чувствую русичем, как бы ты ни иронизировал по этому поводу, ибо я не принимаю москвы, москалей с их одержимостью, исключительностью, и это меня опрокидывает в доивановскую Русь. (ссылка на текст 2001г.) Нелепо было бы полагать, что я каким-то образом соотношу себя с тем русским этносом /как пытаются себя остарообрядить некоторые национальные "мессии"/, однако способ помещать себя в лоно русского мира у меня должен быть несколько схожим со способом рюриковичей. Разумеется, для меня это возможно только благодаря случайному, в определенном смысле, событию покрытия петровской Империей ареала первоначального русского мира. В этом смысле я восхожу к петровской России /которая выросла из Москвы/, к петербургскому периоду истории. Но и здесь я должен подчеркнуть, что я не русский, (а в этот период "русский" является синонимом пушкинского росса, великоросса), ибо для меня объединительная, и следовательно - гегемонистская роль великороссов, москвы, если не леденящий кошмар, то, по крайней мере, прожитый капитал.
В известном смысле, я реликт Петербурга, в то время как ново-московский период истории забрасывает нас в допетровскую Русь. Разумеется, аналогия поверхностная, ибо даже политическое место Москвы не идентично таковому в ХVI-ХVIII вв., а уж о продолжении петровских традиций индустриализации и экспансии и говорить нечего. Да и вообще разве можно выяснить в этих переплетениях, куда какой корешок восходит? Мозаично всплывают в исторических пластах отдельные черты предшествующих русских культур. Смотришь - вот она сквозняком проходит, беспорядочная, вольная дотатарская Русь, а вот и он - всплывает в послепетровской России русский мир, закончившийся в эпоху грозных Иванов, а тут - выглядывает мурло старообрядца из Руси Тишайшего и Софьи /и рыло банды Гонты или запорожского войска/. Так вот и ищешь! много ли своего накопилось, где, в каком акте истории оно рождалось, к кому прильнуть - очень уж холодно от одиночества!


85.08.22 ИЗ ПИСЬМА К Г.О. ПАВЛОВСКОМУ
<О разности мировосприятий. Образ жития>

…Ты сам вышел на мою тему: что проще, чем молока попить? Приблизительно так говорил я с твоим другом, моим полным тезкой, весной 1972 года. Остановиться, оглянуться... как устал я тогда от этой речевой какофонии, как хотелось забиться в угол одиночества, в тихий кабинет... Стоп! То ли слово? Пожалуй, что не об одиночестве речь. Ведь безумная попытка переселиться в крымскую деревню в 73-м году провалилась чуть ли не в первую очередь потому, что нам с Олегом не удалось найти места, где мы бы могли осесть вдвоем. Зачем-то мы нужны были друг другу. А ведь в сущности, что нас объединяло? Мы мало с ним говорили, в особенности на ученые темы. Савченке, помню, уже гораздо позже рассказывал: жарили картошку и варили кофе. Жарить картошку... Как твое "попить молока". Нечто, позволяющее быть вместе, хотя и вне рамок философических бесед.9
"О чем вы с ним разговариваете?" - спрашивал Свет. "Мы молчим".
Разумеется, и молчать надо о чем-то. Но мы меньше очерчивали поле молчания словами, чем кофе с картошкой. В быту, повседневной работе /и заботе о куске хлеба/ было больше подлинного, чем в долгих диспутах и нашей переписке. Мы очертили поле молчания. Довольно! Не пора ли перейти к чему-то твердому, вещественному, как ты пишешь, простому, как "попить молока"? Да, мы мыслим разно. Мы дописались до того, дальше чего на бумаге не шагнешь. Словопрения не помогут нам изменить изначальные мироощущения, ибо они не заменят нам детства. Слова разделяют, хотел я когда-то написать Солженицыну. Слова разделяют, пишу я тебе. Дело не в том, чтоб научиться говорить одинаковыми словами, дело в том, чтобы научиться жить вместе, а в переписке этому не научишься. Надо быть рядом. Истинно рядом. Жить через забор. Чтобы не назойливым всегдахожденьем в гости разрушать время другого, но и чтобы не живя в отдаленье, оставлять про себя такие мелочи, как дырявая крыша и жареная картошка. Надо работать вместе, но не над поисками смысла, того "самого главного", что способно только разделить, а над тем, что повседневно и насущно, как хлеб, как "попить молока". Вот тогда-то, нечаянно, быть может, и выскользнет из уст что-то о "самом главном". И я верю в подлинность только этого ненарочного.
Я бы сказал тебе так: давай съедемся и поживем вместе без ожиданья чего-либо. Но вот беда(!): в наших письмах опять и опять, как в прежней жизни, вырисовалось то самое расхождение, которое делает сомнительным такой эксперимент. Мы писали об истории и политике - и несовместимость чуть ли не в каждой формулировке. Политика для тебя - реализация воли. Для меня - реализация должного. Смешно было бы утверждать, что политика возможна иначе, чем волевой акт, однако мотивировка этого акта - вот в чем дело! Должное для тебя - абсурд. Ты прагматик, поэтому стремишься реализовать то, что хорошо для тебя. Ты не можешь обойтись без оправдания, но твои оправдания - все постфактум. Слова не носят общепринятого смысла, но искажены в напряженнейшем поле твоих страстей. Если ты ошибаешься, то сожалеешь об этом. Но ты не мучаешься из-за своих ошибок. А если и страдаешь, то эти страдания мало похожи на угрызения совести. Вот поэтому у тебя и нет того чувства, которое останавливает до рокового шага / "всегда после" - сокрушается М.Я../. Для тебя каждое действие оценивается по его результату, прагматическому успеху. Нравственная окраска в лучшем случае - заметки на полях. Когда же я говорю о реализации должного, то я не устраняю свою волю и свои цели, но меня не соблазняют результаты, если они не укладываются в рамки моих нравственных норм, норм, которые являются главным определителем моих поступков. В сугубо прагматическом смысле это приносит мне массу поражений и потерь, но... Но я иначе не могу. Именно поэтому в моем видении истории нет "места" мучителям и негодяям, за которых ты ходатайствуешь.
Вот это различие - детерминированность или индетерминированностъ этикой - самое существенное в нашем разбегании, чего нет, например, у меня с М.Я. или Олегом. А быт, то самое, в чем легче всего обнаруживается "подлинное", не может быть построен, в отличие от ученых записок, на основе, лишенной этики. Это и есть главная причина сомнений в возможности чего-то "первичного" у нас с тобой.


Примечания:

1. О системном анализе и Форрестере см. "О Никите Николаиче Моисееве".
Вернуться

2. "Homo sapiens?" - ненаписанная книга В. Игрунова, задуманная им в начале 70-х. См. "Почему вымирает Homo sapiens?".
Вернуться

3. Мировое правительство - см. также разговор с В. Игруновым 2001 года.
Вернуться

4. О "Римском клубе" и экологической проблематике см. материалы в разделе "Экология"
Вернуться

5. О мастерской и компромиссе см. "Об экономике, о мастерской и Культуре", письмо к В. Сокирко, текст разговора Игрунова и Павловского (1984) и др.
Вернуться

6. См. рассказ "Становление: школа, марксистский кружок......".
Вернуться

7. О библиотеке, о словаре-справочнике, о Группе содействия культурному обмену см., например, рассказ "О Ларисе Богораз".
Вернуться

8. Альманах-77 - несостоявшийся толстый общекультурный журнал, задуманный В. Игруновым в рамках Группы содействия культурному обмену. "Поиски" - толстый самиздатский литературно-публицистический журнал конца 70-х. Члены редколлегии: Валерий Абрамкин, Петр Абовин-Егидес, Раиса Лерт, Павел Прыжов (Глеб Павловский), Владимир Гершуни, Юрий Гримм, Виктор Сокирко и Виктор Сорокин. См. об этом в "Альманахе-77", "О Григории Померанце", а также в книге Людмилы Алексеевой "История инакомыслия в СССР" , часть "Хельсинкский период".
Вернуться

9. Об образе жития см. также в "круглом столе" от 2 сентября 2000 года.
Вернуться

 

 


Уважаемые читатели! Мы просим вас найти пару минут и оставить ваш отзыв о прочитанном материале или о веб-проекте в целом на специальной страничке в ЖЖ. Там же вы сможете поучаствовать в дискуссии с другими посетителями. Мы будем очень благодарны за вашу помощь в развитии портала!

 

Редактор - Е.С.Шварц Администратор - Г.В.Игрунов. Сайт работает в профессиональной программе Web Works. Подробнее...
Все права принадлежат авторам материалов, если не указан другой правообладатель.