 |
 |
 | |
|
Об экономике, о мастерской и Культуре
"Я к тому времени был абсолютно уже убежден, что государство строится не на экономике, не на праве, не на насилии,... а на идеологии, на консенсусе, на общих ценностях". Эти тексты связаны вот с чем. Дело в том, что свою программу экономических реформ я продумывал в 69-72-м годах. Это было время, когда я думал о том, как можно трансформировать советскую экономику - прежде всего, речь шла, конечно, об экономике. Неэффективность советской экономики была для нас очевидна с самого начала. Скажем, к 67-му году было все уже окончательно ясно и 67-й год - это год написания моей книжки о социализме, большую часть которой мы уничтожили перед обысками КГБ 68-го года. С экономикой было ясно, но точно также было ясно, что существует тесная связь между экономическим развитием, идеологией и организацией общества. То есть, нельзя было ввести рыночную систему хозяйствования без адаптации политических механизмов. Дело в том, что, опять-таки, идеология была такова, что она не оставляла возможности ни для кого: ни для простых граждан, ни для управленцев пользоваться рыночными механизмами. Надо было менять идеологию. Менять идеологию - это подрывать основы политического строя. Я к тому времени был абсолютно уже убежден, что государство строится не на экономике, не на праве, не на насилии - я эту фразу повторяю тысячу и тысячу раз в своей жизни - а на идеологии, на консенсусе, на общих ценностях. Нельзя человеку поступать - долго, по крайней мере, - не в соответствии со своими ценностями, не в соответствии со своими целями, устремлениями. Можно на короткое время при помощи насилия его заставить поступать так, но потом машина насилия разрушается и общество распадается, если той идеологии не существует. Следовательно, надо было менять все. Надо было менять - прежде чем менять экономическую ситуацию - надо было менять идеологию общества. Но идеологию общества нельзя было менять без политических механизмов. Следовательно, надо было менять политические механизмы. У меня была такая долгосрочная программа реформ, на 25 лет рассчитанная, потому что она предполагала, что вот эти вот составляющие - экономическая реформа, политическая реформа и идеология - будут развиваться параллельно. Я к началу 70-х годов уже более или менее разработал стадии трансформирования социализма, научного социализма, в реальный социализм, и здесь по этому пути советская власть как раз пошла, потому что после Чехословакии мы перестали говорить о научном коммунизме, а стали говорить о реальном социализме. С одной стороны, это вызывало у нас критику - злорадную критику, разумеется. А с другой стороны было осознание того, что там происходят реформы. Когда в эпохи перестройки очень много трещали: "Эпоха застоя, эпоха застоя!", я как раз Гефтеру - не только ему, но, в частности, Гефтеру, - говорил, что эпоха застоя не была никаким застоем. Это была эпоха очень интенсивной трансформации самого режима, трансформации и экономической и, самое главное, идеологической. Это было глубокое перепахивание всего того массива, который был создан Лениным - Сталиным. Это действительно был очень тяжелый и значительный труд. Так вот. В этом смысле признание реального социализма открывало нам дорогу. Я как раз разрабатывал теорию, как от научного марксизма перейти к реальному марксизму, от научного социализма перейти к реальному социализму, от реального социализма перейти к рыночному социализму. От рыночного социализма - к социализму с человеческим лицом, а оттуда уже делался следующий шаг. Я в то время был еще довольно либерален. Это был период моей ломки: скажем, в 69-м году был пик моего либерализма, а в 70-м году я попробовал в мастерской свои идеи воплотить на практике и столкнулся с тем, что если культура не готова, то никакие рыночные механизмы работать не будут. Вот как раз этот переломный момент был моментом начала моей длительной трансформации, потому что тогда я понял, что нет ничего более инерционного, чем культура. Ее нельзя сломать. Так вот, я в 69-72 годах пережил бурную внутреннюю трансформацию и выработал для себя этот механизм экономических реформ. К сожалению, надо сказать, что большая часть этих материалов погибла. Я не знаю, где они, некоторые черновички мои сохранились, но, в основном, материалы пропали. Был, кроме того, период, когда я сжигал материалы. Причем смешно сказать, я сжигал даже свою институтскую курсовую работу - по материально-техническому снабжению - кстати, потом, когда я стал экономистом в материально-техническом снабжении, просто снабженцем, я кусал локти. Мне мой руководитель там написал такую вещь: да, это все, конечно, очень замечательно, но очень далеко от практики. Вы бы пошли поработали бы на завод пару месяцев и написали бы о том, как это реально работает. А я писал по умным книжкам, у меня были математические формулы, расчеты, ссылки на то, как это должно работать, скажем, в Соединенных Штатах. В общем, разработал алгоритм работы материально-технического снабжения, какое оно должно быть. Но он не сказал одного. Что никто в нашей экономической литературе не описал работу материально-технического снабжения. Его из нашей литературы просто нельзя было взять. Потом, когда я сам описал это, я стал, можно сказать, классиком в этой области. Это сохранилось, это опубликовано Сергеем Белановским, это открыло мне двери ко всем ведущим экономистам страны. Здесь как раз все нормально. Но не сохранились работы 71-72 года. Я вынужден был срочно сжигать многие материалы, потому что я не был уверен, что с минуту на минуту ко мне не зайдут. Вынести, спрятать было некуда. И как раз, я думаю, тогда и сгорела значительная часть моих эконоческих работ. Когда же я вышел из тюрьмы, надо было начинать работать над Альманахом-771, который должен был быть площадкой для восстановления этой концепции. Я должен был работать не один, разумеется, а с такими людьми, как Белановский и многие другие. О группе Чубайса, Глазкова я не знал. Тем более, не знал о Гайдаре. Я о Найшуле2 узнал только весной 82-го года, то есть, довольно поздно. А с Альманахом не получалось - вот начал я его делать, и Павловский превратил это в "Поиски".3 Мне пришлось это просто прекращать… Я пытался сохранить лицо при этом, но, тем не менее... Потом я пытался создать "Институт общественной мысли", в рамках котрого можно было открыть такое направление, как экономика. Понятно, что для меня экономика является составной частью экологии человека - это совершенно очевидно. Экология человека - это исчерпывающая наука о связях человека с миром, в том числе и экономика, как одна из форм этой связи. Важно, что экономику я воспринимал как составную часть экологии, и поэтому, естественно, восстанавливая свои представления о том, как мы движемся в рыночную действительность - я вынужден был обращаться и к темам, связанным с экологией. Понимая, что не всякие рыночные механизмы будут для нас благоприятны, я как раз и предполагал использовать реликтовые наши отношения в экономике для продвижения вперед. Я считал, что как раз экономическая и политическая несвобода дают нам шансы быстро пройти тот путь, который через демократическую структуру невозможно пройти, потому что демократическая структура - это потакание массовым вкусам, массовым целям, массовым ценностям, а массовые ценности всегда будут ориентированы на распотребление - это было совершенно очевидно. Я помню, в конце 70-х годов у меня была беседа с одной замечательной девушкой из Рима, и я был просто потрясен, как можно легко сколько-нибудь разумного человека привести к пониманию экологических ограничений. Мы среди прочего говорили, что, скажем, на каждых двух жителей Турина приходится три автомобиля. "Ну и хорошо!", - говорит Чинция. "Так что, - говорю я, - Вы считаете, что и в России, например, должно быть так?" - "Да, конечно!" - "И в Китае?" Тут у нее челюсть отвисает - она начинает понимать, что это значит! Но попробуй объяснить рядовому советскому человеку, что каждому машину не надо давать, а надо строить нормальную систему общественного транспорта. При том, что у нас отсутствует свобода, это сделать легче. Вообще вся моя реформа была рассчитана на то, что только Генеральный Секретарь может начать реформу - и никто другой. Вот нет такой структуры в Советском Союзе, которая могла бы начать реформы - только верхушка, только политическая элита, а в нашем случае это только Генеральный Секретарь. Все бы остальные подавлялись, разрушались, уничтожались. А если уж верхушка осознает, что это надо, то верхушке гораздо легче, чем обществу, объяснить, что нужно делать. И поэтому, когда я в конце 70-х - начале 80-х начал восстанавливать свою многоступенчатую систему трансформации советского общества и советской экономики, то, естественно, я обращался к таким темам как экология. Вот это один из таких листиков. Но, я хочу сказать, что никогда я это дело так и не довел до конца - то я дом строил, то болел туберкулезом, то дети у меня появлялись… Приходилось считаться с реальностью. Я думаю, что если бы моя концепция была написана и изложена, то 500-м дням, скорее всего, не суждено было появиться, потому что я мог бы свою программу предложить, скажем, Межрегиональной депутатской группе. У МДГ не было никакой концепции экономического развития, кроме экономической концепции Попова. Она была не слишком продвинутой, и, главное, она была не слишком глубоко осмыслена в стратегическом смысле. Это ужасно обидно, потому что вся эта реформа кончилась разрушением страны и разрушением экономики… То, что я предлагал, как раз говорило о том, что нельзя быстро перейти к капитализму, и я просматривал разные варианты перехода. Можно переходить только долго. Когда я в 87-м году написал о том, что реформы не надо подгонять, что мы и так несемся неизвестно с какой скоростью, никто не захотел это слушать. То есть, все здорово и интересно, но… Те обещали замечательный результат то через 2 месяца, то через полгода. А я говорил о том, что все это должно двигаться в определенной последовательности, с определенной скоростью. У меня была критика, в частности, Николая Шмелева4, потому что он предлагал очень быстро сменить шкалу цен, то есть, поменять ценовые соотношения, но я не буду продолжать… Я вообще не борец: если не получается, я не очень продавливаю это, если честно говорить. Я скорее готов отступить, чем разбиваться. Нет во мне этой танковости - переть из всех сил. Я не знаю, хорошо ли это, потому что из-за этого страна, между прочим, много потеряла. Так вот, что Абалкин5 не учел? Абалкин не учел, что в течение 87-го и в начале 88-го года были сломлены основы концепции медленной трансформации, российского варианта китайских реформ. Гласность - хорошая штука, для меня как для человека очень хорошая, но она подорвала идеологические основы, она подорвала возможность плавно и медленно, цепляя одну за другой, вводить логически выверенный ряд трансформационных идей. Вместо трансформационных идей мы получили желание жить как на Западе. Баткин говорил: дайте нам европейские законы и завтра мы будем жить в европейском обществе. Явлинский говорил: дайте нам один год, 400 дней, и мы построим капитализм. Гайдар говорил: давайте мы проведем реформы и через три месяца полки будут ломиться от товаров. И народ это воспринимал с энтузиазмом. Абалкин этого не учитывал. Я уже понимал, что моя концепция реформ нереализуема. Но я мог бы предложить какие-то усредненные варианты, подогнанные к складывающейся ситуации, но все равно они были рассчитаны на 10 - 15 лет как минимум. Увы… Ничего из этого не получилось. С горбачевских реформ мы живем уже 16 лет. И мы еще далеко не дошли до нужного уровня. И при этом мы многое разрушили безвозвратно. …Индивидуальное созревание может быть быстрым. Я про себя могу сказать. С марксиста-революционера конца 65-го года я превращаюсь в страшного либерала, радикального либерала a la Чубайс и Гайдар к 69-му году. К 71-му году я становлюсь охранителем. Такая вот стремительная трансформация. От революционера до колебания в радикально антиреволюционную сторону и, наконец, переход в охранительство… На самом деле такое стремительное развитие - это какой-то исключительный случай. Как опыт показал, Гайдар до сих пор застрял на моем юношеском периоде. У него появилась возможность реализовать свои идеи, но у него не было возможности думать. Меня время останавливало. Мне не давали реализовывать мои идеи. Я имел возможность их продумывать. Я увидел ошибку, я смог сделать радикальные выводы. Я смог пересмотреть все. Вот моя мастерская, попытка реализовать мои экономические реформы, сделала меня охранителем. Мой неудачный опыт экономического либерализма меня привел к пониманию того, что все не так. А так, в принципе, я был как Гайдар - у меня это очень даже здорово тогда получалось. Вот такая вот история.
Я рассказывал, наверное, про Исидора Моисеича Гольденберга, про мастерскую? Я могу рассказать. В 70-м году Авраам Шифрин,6 завел мастерскую. Я отказался в нее входить, потому что я не верил в свои художественные таланты. Но я видел, какая обираловка там была. И я, естественно, подготовил некий бунт, который должен был изменить порядки. В это время происходит "самолетное" дело7 и Шифрин уезжает. Мастерская переходит в руки Гольденберга. Я с большой радостью бегу к Гольденбергу и рассказываю ему, что мы все сделаем правильно. А Гольденберг со мной не соглашается. Я говорю: этот будет этим заниматься, этот - тем. Витя Сазонов8 будет у нас точить. - Не будет Витя Сазонов точить. - Почему? - У него совести нет. А Витя Сазонов действительно обладал очень специфическим характером, но был достаточно способным человеком. Он лучше всех точил изделия из дерева. Без него я не представлял работы мастерской, потому что только он делал продукцию на хорошем художественном уровне. И он был изобретателен. А Гольденберг говорит - нет, не будет он работать. Я понимаю, что это провал мастерской, потому что без Вити Сазонова она будет производить третьесортную продукцию. Пока есть мода, будут покупать - но без перспектив! А перспектива есть только с Сазоновым. Я говорю: да, у Сазонова характер - не сахар, но при чем здесь характер? Мы введем нормальное экономическое стимулирование. Он у нас может зарабатывать много - порядка шестисот рублей, при обычной зарплате в 120. Он 25 рублей в день может зарабатывать, не особенно утруждаясь. Зато мы получаем первоклассного художника, который делает продукцию. Он обслуживает всех остальных, вернее, все остальные обслуживают его. Все люди получают заработок, и все нормально. И мы правильно построим систему оплаты труда. Он говорит: при чем здесь система оплаты труда? У него нет совести. Я говорю: Исидор Моисеич, ну вот мы же с Вами уже давно договорились об экономических концепциях, мы это уже все обсуждали. Он говорит: да, с Вашей теорией я согласен и готов следовать за Вами в теории, но - это жизнь! Она отличается от теории. - Исидор Моисеич, либо теория плохая, если она не отражает жизнь, либо Вы не правы. Он говорит: нет, теория хорошая, но я прав. Короче говоря, мы с Исидором Мисеичем не нашли общего языка. Раз он там что-то скрывает, что-то прячет, я ушел от Гольденберга, и не стал с ним работать. Случилось самое худшее, что могло случиться. Он не смог найти общего языка с работниками мастерской, в том числе и потому, что там было много диссидентов, недовольных вечно, критичных… Так вот, Гольденберг с ними не справился. Возник бунт - но я не был на стороне бунтовщиков. Они наделали много глупостей и чуть не сорвали все на свете. Тогда я взял на себя миссию переговоров. В результате Исидор Моисеич передал мне мастерскую. Формально мы сделали ее руководителем Сашу Рыкова9, потому что я в качестве руководителя - это было бы неправильно. Он передал мне все эти дела, а потом случилась очень неприятная история, которую, сколько лет живу, не могу себе простить. С юридической точки зрения, мы вполне оправданные требования предъявили Гольденбергу. Но с человеческой точки зрения это было недопустимо. Дело в том, что Шифрин, передавая Гольденбергу мастерскую, поставил ему определенные условия. Часть денег - доходов от этой мастерской - шло дочери Шифрина в Москву. Часть доходов шло на сионистскую организацию в Москве, а все остальные люди получали так, как они получали при Шифрине. Это, конечно, было совершенно несправедливо. Кроме того, девались куда-то какие-то деньги, которые якобы Исидор Моисеич отдавал бухгалтеру или еще кому-то. Впоследствии выяснилось, что в общем-то взяток он, скорее всего, не давал и мы посмотрели сквозь пальцы на те деньги, которые ушли в сионистскую организацию и на те деньги, которые пошли дочери Шифрина - отступное есть отступное. Но сказали: а вот деньги, которые пошли на взятки - верни, потому что если бы ты давал взятки фирмам, которые у нас покупали, - нам бы не вернули товар. А товар нам вернули. Не было Сазонова, товар был плохой, и вернули товар, не заплатив денег. Люди отработали, а товар вернули. И Гольденберг не мог отдать людям деньги. А они - как это так! Мы же работали! Они работали, в действительности, из рук вон плохо. Продукция действительно была плохая. Чтобы встать на ноги, нам надо было вернуть не Бог весть какие деньги - 540 рублей. Но тогда 540 рублей - это была чудовищная сумма! Мы настояли, чтобы Гольденберг вернул их. Мне стыдно по сегодняшний день за это. Мне нужно извиниться перед ним. Я не могу его найти. Я долгие годы ищу его в Израиле, чтобы извиниться перед им и не могу найти. Я опросил всех людей вплоть до правительства. Я встречался с высокопоставленными людьми из правительства Израиля - впустую. Исидор Моисеич ушел. И мне пришлось реализовывать мою схему. То, что он пролетел со своей схемой, мне было совершенно очевидно. Я умный, толковый, экономист - все понимаю. Я понимал, что он пролетит, и он пролетел. Я, правда, не думал, что так быстро это произойдет. И вот умный Вячек начинает реализовывать собственную схему. И пролетает в первый же месяц со страшной силой! Потому что у Сазонова нет совести. Я возвращаю Сазонова. Сазонов за один день зарабатывает 40 рублей и исчезает. Все! Ему больше не надо! Ему надо было 40 рублей! Он их заработал и исчез, а все сидят с высунутыми языками. Месяц никто не работает. Потому что туфту, которую делал Гольденберг, я не хотел. Кроме того, люди поняли, когда вернули продукцию, что они не должны настаивать на этом, а единственный человек, который может дать нормальную продукцию - Сазонов - исчез. Я, конечно, вывел ситуацию. Я стал за станок, и вдруг выяснилось, что я точу, и точу лучше Сазонова. Хотя много месяцев перед этим я пробовал, обдирал руки, делал такие грубые вещи, что просто стыдно показывать. Что для этого надо? Берется кусочек дерева, из кусочка дерева вытачивается кулон или вытачивается сережка или перстенек. Делается это на шлифовальном станке - это круг такой с наждачной бумагой, который вертится со скоростью 3 тысячи оборотов в минуту. И если ты не умеешь, у тебя этот наждак выбивает из рук твои деревяшки и ты руками в этот круг вписываешься. И обдираешь себе всю кожу. Это страшно болезненная штука. Сколько я не пытался, у меня получались вещи грубые, безобразные, и я весь ходил с ободранными руками. А тут - делать нечего, я стал точить. И вдруг выяснилось, что я точу не хуже Сазонова. То есть, он делал более изысканные вещи, более красивые. Но у меня - вполне приятные, с художественной точки зрения вполне приятные и технически приемлемые. Более того, технически мои изделия безусловно превосходили. Через некоторое время уже выяснилось, что я точу такие вещи, которые он точить не может. Я следовал его образцам, но учился, потом сам уже стал делать лучше, но, конечно, первоначально я учился у Вити Сазонова. Я сначала пытался ему подражать, дальше я уже перестал подражать, потому что он делал это все то что называется "artificial" - искусственно. Огранка дерева у него шла как огранка алмаза, как камня. А дерево-то, оно другое, у него другая текстура. Я потом отказался от этого, и стал следовать текстуре дерева. Я стал применять неправильные формы. У Сазонова были правильные формы, а я стал из дерева делать неправильные формы, и это стало гораздо красивее. Но это не имеет значения. Имеет значение, что я пролетел с Сазоновым. Потом я начал работать с людьми, и вдруг выяснилось, что не только Сазонову нужно только 40 рублей - и хватит. Я построил так систему, что человек мог зарабатывать до шестисот рублей. У меня было так - рубль в час ты зарабатываешь в любом случае, даже если ты делаешь самую плохую работу, даже если ты пришел на один час поработать, рубль в час ты должен получить. И у меня была шкала такая, что если ты сделал норму, ты получаешь стопроцентную зарплату, если ты сделал больше нормы на 10 процентов, ты получаешь больше нормы на 15 процентов, сделал на 20 % больше - получаешь на 30 %, или там на 40 % больше. Ты сделал в 1,5 раза больше - ты получил в 2 раза больше. То есть, такая шкала должна была резко стимулировать производительность труда. И наоборот - если ты сделал на 10 % меньше - ты получишь на 20 % меньше. Я исходил из простых вещей, которые всем своим сотрудникам сразу объяснил. У нас есть какие-то накладные расходы, изменить уровень которых невозможно, независимо от того, больше или меньше ты произвел. Ты обязан заплатить за аренду помещения, за коммунальные услуги, еще целый ряд таких неизбежных трат. И для того, чтобы свести все к нулю, человек должен сдать 90 % зарплаты, и 10 % должно быть, чтобы мы могли продолжать существовать. Это я сейчас грубо говорю, цифры могут быть и не такие - это от фонаря. И вот если ты делаешь стопроцентную работу, то все хорошо. Короче говоря, чем все закончилось. Закончилось тем, что люди зарабатывали от 40 до 80-ти рублей. Самая высокая зарплата была 120. Вот Олег Курса10 зарабатывал 40. Больше ему не надо было. Он привык жить на стипендию - ему больше не надо было. Он занимался книжками, любовью - всем, чем угодно, а больше сорока не зарабатывал. А для меня это убыток. Ну хорошо бы Курса! Но так все делали! Курса хоть делал первоклассную продукцию, у него был замечательный вкус. А другие, когда начинали работать… Ну вот был у меня такой товарищ, да и сейчас есть… Он начинал клепать! Для того, чтобы хорошо заработать, надо было сделать приблизительно 15 - 20 подсвечников в день. А он их клепал так, что их было 50 в день! Но все они были безобразны! Ну рогатины стоят - подпилит - рогатину - все и пошел. Там сучек, который можно повертеть и так, и эдак. Из этого сучка получается то прыгун, то краб, то канделябр, то еще что-нибудь. Были восхитительные экземпляры. И Курса это делал. Но у него получалось 10 - 15 подсвечников в день. Но это небольшая работа. Он зарабатывал порядка 10 рублей в день. Но 10 рублей на 22 рабочих дня - это 220. Это нормально. Другое дело, что большую часть дней он все равно не работал, или делал ту работу, которая гораздо дешевле оплачивается. А тот брал и делал 50 штук подряд. Он зарабатывал безумные деньги. Я обязан был ему платить, потому что в условиях не оговаривалось художественное качество. Курса говорил ему: "Послушай, ведь мы все хотим… Говорим, что плохо, когда при советской власти делается плохого качества продукция. Ну давай начнем с себя! Давай сами будем делать хорошего качества продукцию". А он говорил: "При чем тут хорошего качества. Зарабатывать надо". Вот все. Такая вот история. Одним словом: либо ограничивались минимумом, потому что нет никаких потребностей, либо, когда потребность возникает, делали халтуру! То есть, нормальной экономики НЕ получается. Просто не получается. И вот тогда радикально изменились мои взгляды и подходы. Я тогда открыл то,
что без меня открыл Макс Вебер намного раньше - что, увы, экономика
функционирует в контексте культуры. Раньше в статье "К проблематике
общественного движения" я очень много говорил о культуре. Культура для меня
- это совокупность всех навыков, культивированных обществом. В том
числе, и политическое поведение - часть культуры, и скажем, трудовая этика - это
тоже часть культуры. Поэтому воззвание к деятелем науки, искусства и культуры
ставило меня всегда перед тупиком. Можно заниматься культурой в прикладном
смысле слова - сарафанные песни-пляски, но тогда это "бытовуха". Но для
меня понятие "культура" стало просто ключевым и основным - отсюда и
Институт Гуманитарно-Политических Исследований, занимающийся политикой в
контексте культуры. И после этого случая с мастерской я начал понимать
советскую власть. Я начал понимать, что многие проблемы носят у нее объективный
характер, они там - не злоумышленники, они просто иначе ничего сделать не
могут, потому что такова наличная культура нашего общества. И прежде чем что-то
изменить, нам необходимо менять этот вот культурный гумус… Запись и редакция Шварц Е.
Примечания:1. Альманах-77 - несостоявшийся толстый
общекультурный журнал, планировавшийся В. Игруновым в рамках Группы содействия
культурному обмену (подробнее см. "Об
Альманахе-77" и "О Ларисе
Богораз", а также раздел сайта "Диссидентские" издания). 2. Виталий Найшуль (р. 1949) - Президент Института национальной модели экономики. В
1985 году опубликовал (под псевдонимом) в самиздате книгу "Другая жизнь", в которой сравнивал
экономическую жизнь в США и СССР, и высказал идею приватизационного чека-ваучера
(названнного в книге "спецденьги", "сумма специальных именных инвестиционных
рублей"). В 1996 г. опубликовал в газете "Сегодня" программную работу - "О
нормах современной российской государственности". Основная
идея работы - Россия должна быть национальным идеократическим государством, во
главе которого стоит Автократор, наделенный всей полнотой власти. [Материал для
справки получен в ИИЦ "Панорама"]. 3. О "Поисках" см. также "Об
Альманахе-77", "О Григории
Померанце", "О Ларисе
Богораз", письма к Павловскому (84.14.07
- 84.21.07), диалог Игрунова и Павловского в Одессе (1984), а также Этапы истории инакомыслия, главу
из мемуаров Г. Померанца "Корзина
цветов нобелевскому лауреату" и в книге Л. Алексеевой "История инакомыслия в СССР" часть "Хельсинкский период": "В 1979 г. появился
литературно-публицистический толстый (200-300 страниц в выпуске) самиздатский
журнал "Поиски" с подзаголовком "Свободный московский журнал" и с именами членов
редколлегии на титульном листе: Валерий Абрамкин, Петр Абовин-Егидес, Раиса
Лерт, Павел Прыжов (псевдоним, позднее раскрытый — Глеб Павловский). В следующих
выпусках "Поисков" дополнительно были объявлены члены редколлегии Владимир
Гершуни, Юрий Гримм, Виктор Сокирко и Виктор Сорокин". Далее >> 4. Николай Петрович Шмелев (р.
1936) - директор Института Европы РАН, Доктор экономических наук,
профессор. С 1982 по 1992 год работал в Институте экономики АН СССР, затем в
Институте экономики мировой экономической системы АН СССР, затем - заведующим
отделом внешнеэкономической политики США Института США и Канады. В период
перестройки - автор ряда получивших широкую известность статей (наиболее
известная - "Авансы и долги" в "Новом мире"). [Материал для справки получен
в ИИЦ "Панорама"]. 5. Леонид Иванович Абалкин - академик,
директор Института экономики АН СССР, в 1989 – 1991 заместитель председателя
Совета Министров СССР. Более подробную справку см. здесь. 6.. Об Аврааме Шифрине см. также "О
стихах", "О Ларисе
Богораз". 7. "Самолетное" дело - дело об угоне
самолета группой "отказников"-евреев, разразившееся в 1970 г. См. также здесь. 8. Витя Сазонов - см. о нем также в
рассказе "Становление:
школа, марксистский кружок...". 9 О Саше Рыкове см. также "О Ларисе
Богораз", <О
"Мемориале"> . По поводу культуры и экономики см. также письмо к Павловскому от 4 июня 85, текст "Введение в историю и социлогию общественных движений в СССР", письмо к Ю. Болдыреву 1991 года, статью "Экономическая реформа как вызов", 1992 г. и др. 10. Олег Курса - см. раздел сайта Олег
Курса, а также "О
стихах", "О 82-м годе", "2
сентября. Черкизово..." и в "Хронике текущих
событий", вып. 35 - 38.
Уважаемые читатели! Мы просим вас найти пару минут и оставить ваш отзыв о прочитанном материале или о веб-проекте в целом на специальной страничке в ЖЖ. Там же вы сможете поучаствовать в дискуссии с другими посетителями. Мы будем очень благодарны за вашу помощь в развитии портала!
|
||
 |
 |